Андрей Мансветов

Итак, состоялась экспериментальная попытка поговорить за литературу в конкурсном формате. В качестве повода для разговоров организаторами было предложено сорок пять текстов, авторы которых по условию должны были предложить художественное высказывание, при создании коего постараться избежать устойчивых (т.е. узнаваемых) культурных и речевых конструктов.

В формально-словарной юриспруденции авторам было необходимо избежать вот этого:

Аллю́зия (лат. allusio «намёк, шутка») — стилистическая фигура, содержащая указание, аналогию или намёк на некий литературный, исторический, мифологический или политический факт, закреплённый в текстовой культуре или в разговорной речи. Материалом при формулировке аналогии или намёка, образующего аллюзию, часто служит общеизвестное историческое высказывание, какая-либо крылатая фраза или цитата из классической поэзии.

Организаторы сформулировали шире: «ЗАДАЧА АВТОРОВ - ПРЕДСТАВИТЬ СТИХОТВОРЕНИЕ БЕЗ ОТСЫЛКИ К КУЛЬТУРНЫМ КОДАМ. ЗАДАЧА ЖЮРИ - ОТСЫЛКИ ОБНАРУЖИТЬ».

Тем удивительнее было обнаружить, что некоторые из участников, представивших работы, поняли свою задачу диаметрально противоположным образом, т.е. зашифровали в своем тексте нечто и ревниво наблюдали – найдут, или не найдут. Не могу не отметить, что это тоже игра, но, на мой вкус, куда менее интересная, не столько про литературу, сколько про авторскую самоидентификацию, мол я, такой замечательный спрятал, а вам слабо найти.

Следствием такого подхода явился пул в разной степени агрессивных ответов, на попытки комментаторов прозреть в текстах нечто, выходящее за пределы авторского замысла. Это, кстати, довольно частая ситуация.

Наверное, каждый автор в той или иной степени проходит искушение и трагедию мессианства, т.е. пытается донести собственное внезапное прозрение, а читателю пофиг, для него это и не прозрение вовсе, он вообще на другое внимание обратил. Обидно? Несомненно! И вдвойне обидно, что не прав в этой ситуации всегда автор. Не прав, в том смысле, что его авторское озарение, удача и т.д., и т.п. связаны с читательским открытием, узнаванием, соотнесением, озарением в лучшем случае не прямо, а по принципу индукции, не соприкасаясь напрямую.

Крамольную мысль скажу. Поэту вообще не обязательно ничего испытывать, его задача создать такую убедительную ИЛЛЮЗИЮ, чтобы нечто испытал читатель. Да, конечно, когда пишешь на нерве и сгораешь вдохновением создать такую иллюзию проще, проще стать собственным лирическим героем и говорить им без фальши. Но никаких обязательств.

Общаясь с авторами в конкурсах я часто сталкиваюсь с ситуацией, когда автор тратит массу сил, пафоса, чёрта-дьявола, защищая вызвавший те или иные нарекания образ, объясняя, что он, автор, ИМЕЛ В ВИДУ НА САМОМ ДЕЛЕ!

Душой я понимаю и разделяю эту позицию, самому регулярно кажется, что читатель глуп, читатель не видит очевидного, читателя надо ткнуть носом в словари, в источники, но… У читателя нет ни словарей с источниками под рукой, ни автора за плечом, у читателя есть только буквы, и читатель их декодирует исходя из совокупности только собственного опыта.

Безусловно и на одном языке автор с читателем может общаться через внешний устойчивый культурный код (хоть какая-то гарантия со- и взаимопонимания). Те самые аллюзии, реминисценции, контекстуальные цитаты, узнаваемые интонационные повторы (кстати, в отборочном кубка я обнаружил шикарный интонационный повтор стихотворения «AVE» Хельги, обратил на это внимание, но, увы, обратной связи от автора не получил) и иные мыслимые и немыслимые варианты интер- и гипертекста.

Все это – расширители смысла, эмоции, образа.

Свидригайловская банька с пауками неразрывно связана с онтологическим одиночеством, Карлсон – метафизическое связующее звено между миром детей и миром взрослых, Чебурашка всегда ищет друзей, быть или не быть бедному Йорику, каждый выбирает для себя.

И вот организаторы предлагают нам поговорить с авторами наедине, насколько это вообще возможно (отчасти имея ввиду невозможность такой уединенности доказать). Сказать, что опыт оказался неудачным – не могу. Мой читательский опыт обогатился хорошими, точными образами, замечательными строками и интересными наблюдениями. Ассоциативные ряды вывели на любимые тексты, любимых поэтов, практика предложенной авторами поэтической речи заставила вспомнить разные, в том числе и забытые опыты чтения, удалось открыть кое что новое, и это я не говорю еще о мыслях, догадках и т.п., возникших в процессе чтения.

Над перекличкой «ниоткуда» Бродского и «глубоких могил» Александра Еременко я еще отдельно подумаю.

Тем обиднее оказалось наблюдать активное неприятие и отвержение читательских ассоциаций со стороны авторов. Не менее обидно было наблюдать в комментариях к конкурсу очередные ушаты помоев в адрес «постмодернизма», причем поливающий, судя по репликам не имеет ни малейшего представления, что это такое. Удивила реплика одного из авторов: «культурный код - информация, позволяющая идентифицировать культуру», даже не узостью такого понимания, а отсутствием функциональности. Ну, идентифицировали, дальше то что? Где приращение, где, используя формулировку из околокубковой риторики «я стал богаче на…»?

Но, самое обидное, прямые высказывания авторов, мол, наплевать мне, что вы там увидели. И не потому, что меня куда-то там послали, просто не понимаю я такого добровольного отказа от интеграции текста в ноосферу. И авторского насилия, господства над ним (текстом) не понимаю.

В заключение, я хотел было вставить кажущееся мне уместным в контексте разговора стихотворение. Но пока я его искал, наткнулся на интересную заметку о нем. Не удержусь, приведу и то, и другое.

_____________________________

 

Нашёлся!

Литературная Россия № 2013 / 4, 23.02.2015

Геннадий КРАСНИКОВ

 

Чеховский герой, помнится, гордился тем, что прославился в газетной публикации, где в двух строчках сообщалось о том, как он в нетрезвом состоянии попал под лошадь и получил оглоблей по затылку… Случается такое и в наше время.

Так, в № 2/3 «Литературной России» от 18.01.2013 некто Владимир Голованов опубликовал письмо под многозначительным названием «ГОСПОДИНУ КОСТРОВУ ВЛАДИМИРУ, ПОЭТУ, О СУЩНОСТИ». В нём он говорит о том, что Костров будто бы присвоил себе принадлежащие Голованову строчки «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова». Он даже называет источник, откуда они могли быть позаимствованы: «А что было бы взять «Новый мир» № 2 за 1994 год и прочитать там мою подборку, где эта строчка стоит эпиграфом. Или оттуда она и «ушла» к Вам?..»

В действительности же, Владимиру Кострову не нужно было ничего искать, поскольку с 1986 по 1992 год он сам работал заместителем главного редактора журнала «Новый мир» и знал хорошо редакционный портфель, которого по издательским меркам хватило для публикаций на несколько последующих лет… Случай из своей редакционной работы Владимир Костров с блеском и описал в знаменитом стихотворении, в котором как раз лейтмотивом проходят те самые строчки, разумеется, закавыченные. То есть приведённые в стихах как цитата. А вот почему автор цитаты не был назван, читатель поймёт сам и, надеюсь, оценит благородство подобного умолчания и чувство милосердия. Иными словами, лошадь не хотела всё-таки наезжать на чеховского героя…

За долгие годы моего знакомства с замечательным русским поэтом Владимиром Костровым я, в прошлом тоже редакционный работник, много раз пытался узнать, кто же герой его стихотворения. Человек тончайшей иронии, великолепного народного юмора, знаток фольклора, Костров только отшучивался, не желая никого обижать и подставлять. К тому же в стихотворении вставную цитату он дал и в нескольких изящных собственных аранжировках, сделав их по-своему оригинальными и авторскими. Но, как говорится, всё тайное становится явным. Герой стихотворения всё-таки нашёлся! И теперь наконец-то прославится!.. Как сказано у Чехова: «Велели затылок холодной водой примачивать. Читали теперь? А? То-то вот! Теперь по всей России пошло!..»

Жаль только, что редакция прежде сама не прочитала это стихотворение, было бы профессиональней и честнее сразу приложить его к письму. Тогда читателю стала бы понятнее и яснее настоящая причина раздражения автора письма, который и в будущем грозится своими историями из рубрики , как он предупреждает, «повышать» наш моральный облик.

 

А вот и само стихотворение.

 

Один графоман в солидный журнал

прислал корявый стишок.

Совсем таланта не было в нём,

и стиль был весьма смешон.

 

Но чтобы вывод под стих подвесть,

в нём были такие слова:

«Жизнь такова, какова она есть,

и больше – никакова!»

 

Младший редактор сказал: «Пустяки!

Ступай-ка в корзину, брат!»

Но чем-то тронули сердце стихи,

и он их вернул назад.

 

– Вчера я пришёл весёленький весь,

и жена была неправа.

Но «жизнь такова, какова она есть,

и больше – никакова!»

 

Редактор отдела, увидев стих,

наморщил высокий лоб.

Стихи банальные. Автор псих.

А младший редактор жлоб.

 

Но строчки вошли, как благая весть,

до самого естества.

«Жизнь такова, какова она есть,

И больше – никакова!»

 

И свой кабинет озирая весь,

подумал любимец богов:

«А может, и я таков, как есть,

И больше совсем никаков».

 

И страшная мысль, как роса с травы,

скатилась с его головы:

А может, и все таковы, каковы,

И больше – никаковы?