Перцевая Людмила

Почесав затылок, не зная, что сказать, чтобы меня не обидеть, он осторожно пошутил: «Боюсь, что эти твои размышления по поводу Брюсова на школьное сочинение не сгодятся, слишком всё зыбко! Плохо тебя, видать, учили, всё ведь надо выстроить по плану, по логике: вступление, исходные данные, вкратце содержание, заключение… Вон как ты писала про Ивана Флягина!»

Я обрадовалась этому ходу мыслей и подхватила: «Ну, так про Флягина я и писала школьное сочинение! Так и видела лицо учительницы, которая с ручкой сидит над моей тетрадкой. То есть над тетрадкой внука, для него ведь было писано. Правда, с некоторым избытком интеллектуального заряда, но я его предупредила: обязательно сократи всё, что тебе не очень понятно, пусть будет короче, но ближе к школьным требованиям. Я и про Базарова примерно так писала, чтобы Таська выкинула все насмешливые отступления, в школьном сочинении все должно быть строго по регламенту!»

Мы с ним посмеялись над тем, что я всё дальше ухожу от правильных толкований и пониманий, что когда излагаешь вслух терзающие тебя недоумения, сомнения, не оформившиеся окончательно впечатления, не ищи понимания у читателя. И он опять очень деликатно и осторожно заметил: «Как я теперь должен относиться к Брюсову, если ты ни к стихам, ни к прозе своего однозначного мнения высказать не можешь?»

«Однозначного!» - возопила я, - Так его у меня и нет! Я в поиске, я хочу, чтобы читатель допускал эту сумятицу в моей голове в момент познания, не требовал от меня всегда и по любому поводу жесткой заданности! Это ты, следователь, собрав доказательную базу, должен убедить суд, что в деле двух мнений быть не должно. Хотя… если это суд присяжных, которые часто руководствуются и эмоциональными, импульсивными движениями, кто-то из них твоим доказательствам не поверит, поверит своему взгляду на несчастного преступника».

«Ну-ну, ты доказательную базу не трогай! – сразу посуровел сын. – Это у вас в поэмбуках можно трактовать настроения и переживания, как заблагорассудится, а у нас все должно быть четко, основано на фактах». – И… подмигнул мне.

Ах ты, мой милый, да и у нас, в поэмбуках, принято писать сочинения так, чтобы всем все было понятно: ссылка на анонс, вырезка из википедии, биографическая справка, личное впечатление, мнение критиков и рекомендация к прочтению. А как же, зачем писать эссе, если ты разочарован произведением? Ты просто обязан пребывать в восхищении! И уж никак не в задумчивости, в раздвоенности и расстроенности чувств, определись, тогда уж и берись за перо. Иначе последует выволочка от суровых коллег.

Спрашивается, а вправду, зачем и писать, если ты еще в процессе? Так ведь мне кажется, что в эссе (в отличие от школьного сочинения) важно отражение процесса постижения, сам ход мысли, часто противоречивой. И в этом эссе чем-то сродни стихотворению, которое не останавливается перед таким препятствием, как смятение чувств.

Далеко я уплелась от Брюсова. Хотя почему – далеко, вот он, сборник стихов с закладкой на стихе «Мучительный дар», с предпосланным к нему эпиграфом из Евгения Баратынского:

«И ношусь, крылатый вздох,

Меж землей и небесами».

 

Мучительный дар даровали мне боги,

Поставив меня на таинственной грани.

И вот я блуждаю в безумной тревоге,

И вот я томлюсь от больных ожиданий.

Нездешнего мира мне слышатся звуки,

Шаги эвменид и пророчества ламий...

Но тщетно с мольбой простираю я руки,

Невидимо стены стоят между нами.

Земля мне чужда, небеса недоступны,

Мечты навсегда, навсегда невозможны.

Мои упованья пред небом преступны,

Мои вдохновенья пред небом ничтожны!

Ах, как мы с ним неожиданно совпадаем, не конкретно, не по делу, не осознанно, на грани предощущения.