Khelga

— Открыто? — спрашиваю я несколько испуганно. 

 

Двое ориентального вида: смуглые, худые, с наспех прорезанными глазами — возят длинными щётками по стеклянной двери. Отмывают дверь от уличной крижановской пылищи. 

 

Один из ориентальных улыбается: 

 

— Открыто-открыто, проходи!

 

 

По средам мой семилетний школьник посещает некий кружок допобразования. Кружок называется странно: "Учим английский и рисуем". И лоцирован странно — на улице Кржижановского, в бывшем Доме пионеров — наверное, тоже бывших. 

Во дворе того кржижановского Дома стоит списанный военный истребитель времён неизвестно какой войны. Мой школьник любит висеть на его крыльях и карабкаться в его кабину. Потому с живописным английским нехотя, но мирится. 

 

Пока мальчик, слезший с самолёта, рисует фразы I like apple и I don't like fish, я должна куда-то на сорок минут сбегать. Ибо кафельное прохладное фойе — а в нём унылые мамы, озабоченные проблемами допобразования, — наводит на меня панику. 

 

Однажды случайно сбежала в ближайшее KFC — захотелось хоть какого-то кофе. 

 

Но этот КFC мне неожиданно понравился. Сначала инфантильным порожком. Затем приветливой — и, разумеется, ориентальной — кассиршей. Затем малолюдностью. Затем интерьером: кирпичными белёными стенами, шоколадными стульями, большими и очень чистыми окнами, минималистичными слоганами в духе I like / I don't like. Затем отсутствием ощущения шаблонного, картонного, торопливого общепита. 

 

С тех пор почти каждую среду сбегаю в KFC на Кржижановского. И сегодня. И хорошо, что открыто. Меня бьёт температурный озноб, руки-ноги-нос ледяные, пуховик оверсайз не греет, свитер оверсайз тоже сволочь, очень хочется целительного одиночества — пусть краткого, но тёплого. Куда бы я пошла, если бы таджикские люди не пустили меня на американский порожек? 

 

Покупаю как всегда. Капучино, куриные стрипсы — девять штук, сын доест. И какой-то соус. 

Прохожу к условно своему столику у окна. На окне низки предрождественских жёлтых огней. Столик умеренно серый. Поднос с нехитрой едой просто серый. За окном всё умеренно серое или просто серое. Дорога, ветки, люди. Ярки, тревожны только светофорные сигналы. Грустный ноябрь. Знобит. 

 

Пытаюсь сообразить, как бы мне выпить кофе, не высовывая носа из свитера. Грею руки о стакан. Оттаиваю. Высовываю нос и ниже. Делаю глоток. Ещё один. Достаю телефон и наушники. Захожу в Ютуб. 

 

И в московском, кржижановском, ноябрьском KFC возникает приморский день. Спокойный, сонно-солнечный. И Джейн Биркин. Она в подвёрнутых джинсах и бесформенном — мой немного похож бесформенностью — свитере. Она коротко, почти под мальчика, стрижена и дурачится на пляже — почти как мальчик. Лазает по валунам, бегает по траве, отпрыгивает от волн. Играет с неуклюжим бульдогом. И при этом поёт печальную, чувственную, очень женскую песню. Она о любви, конечно. О лодке, о ветре, о разлуке, о страдании. "Période bleue":

 

...Я разбираю, перебираю, 

Как тот, кто растерял все страницы. 

На пляже дует ветер. 

И это правда, что на днях вечером

Я чуть не положила тебя в старую чёрную записную книжку. 

 

И так всегда —

Роза блекнет. 

Моя память раскрашивает воспоминания —

Половину в голубые тона, половину в серые. 

 

Очень летняя картинка. Очень весенняя мелодия. Очень осенний текст. Итоговый. Ноябрьский. Обожаю этот клип. Ставлю на повтор. 

 

Это сочетание сейчас идеально: промозглость снаружи, уют внутри, кирпичная кладка цвета будущего снега, горячее мясо, плохой кофе, лёгкая, но полная сожаления улыбка хрупкой Джейн. 

 

 

...Я не очень опаздываю к пионерам. Расшаркиваюсь перед английским педагогом и ответственными мамами, кормлю сына вредной едой, напяливаю на него смешную шапку. 

 

Минуем истребитель. 

 

Едем домой. 

 

Знобит.

 

Светофоровы сигналы похожи на огромные ёлочные шары. 

 

И моя память продолжает раскрашивать воспоминания — половину в голубые тона, половину в серые. 

 

I like.