Khelga

— Семилетний мальчик в Средиземном море — это неплохо, — говорю я. — Но тот же мальчик в том же море — но в нарукавниках!.. Это ужас что такое.

 

— Ну мама! — сын шмыгает маленьким веснушчатым носом. — Ну я зато умею на коньках, на роликах и на горных лыжах! И ещё баскетболом. Занимаюсь же я баскетболом-то!

 

— Поплывём мы, значит, на пиратскую экскурсию с Джеком Воробьём. А тебя волной за борт смоет! Где ты в этой волне найдёшь лыжи, нарукавники или баскетбол?!

 

Подруга — где б ещё встретиться двум закадычным москвичкам, как не в Аланье — возмущённо шипит на меня:

 

— Оля, ты дура? Совсем перепугала ребёнка, он теперь вообще в море не полезет!

 

— Тебе хорошо, — ответно шиплю я, — твоя Полинка с четырёх лет плавает, как пенопласт! А мой... И нет бы не таскали его по этим чёртовым морям!..

 

— Чего это ты мою Полину пенопластом называешь? — то ли в шутку, то ли всерьёз возмущается подруга и тут же переключается на чужого Артёма. Щебечет: — Артём, сними нарукавники, пойдём в море. Просто полежишь в водичке на спинке — как морская звёздочка!

 

Меня корёжит от приторных спинок и звёздочек:

 

— Вот и разбирайся с ним сама. А я пошла. На животике.

 

Неоднократно замечала, что самая сладкая солёная вода — та, которая плещется за буйками. Лениво гребу по направлению к местной достопримечательности — Острову Черепах. Мечтаю одновременно о горячем кофе и ледяном вине. В какой-то момент спохватываюсь, что не доплыву — далековато и есть риск получить шальным катером по буйной голове.

Возвращаюсь. У берега вижу ненавистные оранжевые пятна спасательного Intex'a.

 

— Кеша, ты опять? — укоряю я чрезмерно осторожного сына.

 

— Какой Кеша? — сын восторженно колотит руками и ногами по воде. — Я плаваю на глубине! Дашь мне три доллара на игровые автоматы?

 

— Ты не плаваешь. Не дам. Сейчас сниму хотя бы один.

 

— Доллар? — радуется сын.

 

— Нарукавник! — зверею я.

 

— Я замёрз, — тут же выдумывает сын, — ещё горло заболит в первый же день, и тогда всё насмарку!

 

— Иди-иди, насмарка, — говорю я, — неси маме латте. Зерновой. Вон там бар. Так и скажешь: сделайте маме зерновой латте, а я отнесу, потому что плавать нифига не умею.

 

Полинка резвится рядом.

 

— Артём, — подсмеиваются она, — а я младше тебя! А мне не нужны нарукавники! А ты будешь две недели как официант! Нет, как два официанта! Если моря боишься!

 

— Я не боюсь! — Артём хлопает по воде, обдаёт Полину серебряными морскими брызгами. — И вообще я в первый класс хожу, а ты в никакой! Детсадовка!

 

 

Валяемся с подругой на шезлонгах, пьём кофе, едим виноград. Любуемся детьми, нежными, стройными, русоголовыми: они помирились и носятся по изменчивой линии прибоя.

 

— Научится, — уверяет подруга, — спортивный жилистый парень; конечно, научится.

 

Я прихлёбываю кофе, жмурюсь на солнце — очки где-то в чемодане, который я ещё не успела распаковать:

 

— Научится, наверное.

 

 

Следующие пара дней проходят в нескончаемых инфантильных активити: пенную вечеринку сменяет мини-диско, мини-диско — шоу гуттаперчевого маленького фокусника из Африки.

После фокусника хорошо спится. Но в шесть утра будят вопли муэдзина, многократно усиленные динамиками. За ленивым полусонным завтраком муэдзина не слыхать. Зато слыхать обожаемого Криса Ри. И поёт он тоже обожаемое: "Josephine, I'll send you all my lovе". "Муэдзин, ай'л сэнт ю олл май лав", — впервые в жизни спорю я с Крисом Ри. "Всё ж дура ты, Джозефина", — хихикает подруга.

На пляже наблюдаем рыб и расписываем камни кетчупом. Про кетчуп придумала я: гуашевые краски забыты в Москве, а из порционных пакетиков кетчупа при правильном нажиме кетчуп льётся весьма гуашево.

Морская вода прозрачней слёз. Солнце проецирует на каменистое дно светлые зыбкие ромбы, внутри которых перемещаются рыбы: тощие — бледно-голубые и толстые — серые в крапину.

Артём не расстаётся с нарукавниками. Полинка дразнит его трусишкой рыбкой серенькой.

 

— Научится! — всё приговаривает подруга. — Спортивный, жилистый!

 

— Ай, не утешай, — машу я на неё рукой, — не первый год борюсь. Вырастет в пузатого дядьку в надувном спасжилете.

 

— Почему же в пузатого, — бормочет подруга, — спортивный, жилистый.

 

— А если их, например, проткнуть? Нарукавники? Или ночью унести шквалистым ветром с балкона? — рассуждаю я.

 

— Не утопишь, так психом сделаешь! Отвратительная мать! — ругается подруга и зычно сюсюкает: — Тёмик, давай всё-таки попробуем звёздочкой!

 

Не соглашается.

 

 

Вскоре подруга с Полинкой улетают в Москву: они прибыли раньше нас и убывают тоже раньше. Проводив давнюю подружку, Артём грустит не слишком долго. Потому что загорелую блондинку Полину сменяет вновь прибывшая белокожая, как Белоснежка, брюнетка Саша.

 

Они знакомятся в море.

 

После традиционного "как тебя зовут" следует традиционное "сколько тебе лет".

 

— Семь, — сообщает Артём, — исполнилось девятого октября.

 

— Девятого октябряаа? — изумлённо тянет Саша. — А мне завтра семь. Девятого ноября. Так я тебя младше на целый месяц, но я умею плавать, а ты не умеээешь?

 

И сын, которого отвратительная, но заботливая мать, видимо, всё-таки сделала психом, нешуточно психует. Он выбегает на берег, подпрыгивая и злясь, сдирает с себя тугие услужливые нарукавники, неуклюже взрезает тощим тельцем морскую гладь — и плывёт. Сам. От берега.

 

— Куда?! — срываюсь я за ним.

 

— Отстань, мама! — весело кричит он.

 

И плывёт. Сам.

 

 

Вечером он, объевшись миндальных пирожных — не то лодочек, не то птенчиков, мне больше нравится думать про лодочки — и наигравшись в игровые автоматы, носится с мальчишками по детской площадке. Саша, кокетливо украсившая смоляные локоны фиолетовым цветком бугенвилии, томно призывает мальчишек к порядку. Красивая девочка. Пожалуй, такая же красивая, как Полинка.

 

Я отправляю Полинкиной маме видео: Артём бултыхается в районе пирса, и руки его совершенно беззащитны.

"Бабы не зло. Бабы двигатель прогресса", — подписываю я видео.

 

"Злой двигатель", — отвечает Полинкина мама. И сыплет смайлов. Не то лодочек, не то птенчиков. От души.