Лакоя Ирина

 

 

Я уверена, это слова Молодости. Я уверена, что понимала их не так, как следует. Я уверена, что понимают их не так и другие.

Что отличает сознание ребенка от взрослого? Что есть в детях и чего не достает подросткам, молодым и зрелым людям?

Беспомощность?

Так и принято понимать это выражение, будто старость сродни беспомощности, нужде в регулярном и непосредственном надзоре, будто старость это невозможность выжить самостоятельно. Вздор и великая глупость.

 

Дети говорят.

Еще не научившись формировать связное предложение, они говорят без умолку, сопровождают каждое свое действие словом и звуком. Словно бы подтверждая свое существование, они - бессознательно или с пониманием, - отмечают каждый свой шаг, каждое соприкосновение с реальностью. Многие десятки детей подходили ко мне за разрешением погладить собаку. Они никогда не делали этого молча, они обязательно что-то приговаривали, обязательно улыбались и обязательно, непременно оглядывались на родителей, чтобы убедиться, что мама смотрит. Что мама видит, как он переборол страх перед большим животным, что вот он, стоит сам, один, ростом по холку собаки и гладит ее, не боится. Более того, он искренне радуется и смеется, если собака как-нибудь проявит свое участие. Даже если резко повернет голову, если посмотрит не на него, а куда-то в сторону, если испугает своим неповоротливым движением – он отскочит, но рассмеется. Засмеется не чтобы солгать и скрыть испуг, а просто потому, что он рад. Мама сказала, это собачка. Собачка. Со-ба-ка. Хорошая собака. Да, мам? Ему важно, чтобы с ним согласились. Важно понимать, что он говорит, и его слушают, слышат и соглашаются. Я здесь. Я жив и я иду.

Быть может, я заблуждаюсь, но это не исключает право на существование моей идеи.

Так вот с той же простой констатацией говорят и старики. Говорят не с собой, а со всеми, кто слышит, потому, что важно, чтобы слышали. Это так же важно, как утверждение ребенка.

 

Год назад Людмила потеряла зрение правого глаза, перенесла операцию на левый и только благодаря ему по прежнему ориентируется в пространстве. В отделение она поступила с тем же диагнозом, что у меня. Болезнь поразила именно левый глаз. Она на грани слепоты и каждая процедура вынуждает добираться до палаты наощупь, придерживаться стены, считать двери, чтобы найти свою, искать в воздухе дверную ручку.

Чаще других она может о чем-то сказать в никуда. Тихонько, не требуя внимания. Вроде бы просто - для себя.

- А свитер я все-таки надену.

- *песенка на грузинском*.

- Спать хочу.

- Ветер, ветер. Брр.

- Да..да..н-даа. Ух.

В эти моменты она не ведет диалога, может брести к палате, прятаться под одеялом, или смотреть в окно на холм, заставленный ноябрьским лесом. Она просто говорила. Что видела, что чувствовала, о чем думала. А песенку на грузинском она особенно любила. Говорит, запомнила с юности, когда путешествовала. Конечно, она могла бы напевать про себя, думать про себя. Не вслух. Но она говорила, не ожидая ответа, просто говорила, как будто хотела проверить, слышно ли ее. Она здесь? Жива? Проверила и снова замолчала. Уснула.

Наблюдая все эти моменты всегда грустно и забавно. Нет, меня не забавляет тяжесть лет, груз прошлого, непосильный вес пережитого и потерянного. Это тешит саму молодость, по-доброму веселит и тут же пресекает.

 

Старость действительно второе детство, но только потому, что и детству, и старости очень важно доказать, что они рядом, вот прямо здесь и прямо сейчас. Я «уже» здесь или я «еще» здесь. В искренности этих слов, которые не несут никакой полезной информации, а иногда и смысловой нагрузки, в искренности этой скрывается самая большая ценность и тревога. Никакая это не беспомощность. Это умение говорить вслух. Умение, которое мы, молодые и взрослые, привыкли подавлять и утаивать.