Ахмедова Светлана

Вот не знаю, насколько уместна эта запись сейчас, когда сотня с лишним человек выбирает для Кубка самое прекрасное – удивить жюри, очаровать читателей, доказать себе в первый (или очередной) раз, что – поэт. Что – стихи. И сравнивает своё с другим, и иногда не в свою пользу. Замыленный глаз, сомнения и рефлексии.

 

Я читаю весьма ограниченный круг поэтов, не только тут – вообще. Конечно, рифмованного попадается на глаза много, но это всё – по диагонали. Тексты условно делятся на фигню, *я так могу*, *я так могу, но не хочу* и – *так мне в жизни не суметь*. Вот это штучное обычно цепляет с первой строки и не отпускает никогда. Не мотивирует, нет, наоборот – уничтожает моего внутреннего самонадеянного графомашу.

 

Не знаю, любите ли вы Семёна Крайтмана так, как люблю его я. Буду рада, если кто-то его для себя откроет. Он прекрасен весь, так что эта выборка почти рандомна.

 

 

***

случилось это прошлою весной.

 

– внезапно как...

а был такой герой.

– всё балагурил,

кто бы мог подумать...

– а надо было думать о семье.

– вы не передадите оливье,

дотянетесь?

– да не вопрос, раз плюнуть.

– печально.

– вы позволите, налью?

– я помню, он всё пел, что мы в раю.

и всё смотрел на нитку паутины

в лесу, под солнцем...

где ты, вечный май?

– не чокаясь, по-нашему, давай

за рай, за смех

без видимой причины.

– а больше вспомнить нечего.

ну что ж...

я говорю:

– вы не могли бы нож

мне передать.

и... право, извините,

тот пирожок.

а впрочем, можно два.

из кухни появляется вдова

и говорит:

– о ком вы говорите?

 

***

вот пальцы пахнут липкою травою…

вот за окном античные герои,

красивые, как статуи, а Трою…

им Трою взять, что поле перейти.

в зрачках их — блеск божественной отваги.

их женщины нагИ и пОлны влаги…

и это только после пятой «тяги».

а то-то будет после десяти.

а после десяти, а на десятой

отверзнутся сияющие врАта,

и ангел светлоглазый и крылатый

с тетрадкою вихрастых рыжих нот

под звуки рассыпные тамбуринов

к окну подрулит, распугав павлинов.

ах, ангельский прикид ультрамаринов

и солнечен, и так ему идёт.

и мы соприкоснёмся рукавами,

одеждами запутаемся, с нами

такие чудеса и трали-вали

осуществятся, что о них посметь

задуматься — равно безумству,

Боже!

ненужную перечеркнувши кожу,

взлетим, и сердце

более не сможет

болеть, болеть, болеть, болеть, болеть.

 

***

а кто в пургу зашёл, того Кондратий…

а ты мне тут про царство благодати,

про басурманский пурпурный гиматий,

а ты про малахитовый хитон.

мороз такой, что трескают полозья.

и ветер кистенём,

и ветра гроздья

в зазубринах летят, визжа от злости,

летят со всех сторон, со всех сторон.

то ж на Москве колокола да бабы,

а тут ветра, лощины да ухабы,

хотя бы слово, буквицу хотя бы…

живой доедешь, вот и благодать.

топчи снега и ни о чём не думай.

река, и та, названием угрюма,

и столько мути в небеса надуло,

что ничего с небес (не?)услыхать.

эх, как же мы гуляли на Урале,

не буду врать, повеселее Ляли.

как мы в лесах людишек причащали,

до дыб, секир, до выдранных ноздрей,

до каменной цепИ, до смертной клети,

до влипшей в спину вытянутой плети…

какой тяжёлый, неподъёмный ветер.

какая нахер троица, Андрей.

 

* * *

город, который пытался

отнять у меня бессмертье.

заставлял озираться.

вечерами смотрел мне в спину.

 

по замёрзшей реке позёмка,

шершавый ветер.

словно Господь,

обдолбавшийся кокаином,

холодной ноздрёй

волшебную тянет пудру.

задыхаясь бормочет,

заходится рваным смехом.

со слезящхся глаз своих

её перепутав

с рассыпанным им же

сухим и когтистым снегом.

 

жёлтый зрачок чернеющей в небе птицы

видит поля, болота,

заснеженные леса и

город,

где

воспевая хвалу дантисту,

как золотая фикса блестит Исакий,

 

видит окно

длинной пустой квартиры –

бледная лампа

ржавчина на обоях.

я читаю книгу

отмечая страницы нOгтем...

 

и пошёл,

и сделал сундук из ветвей ситтима

в полтора локтЯ шириною и высотою

а длиною он был

в два с половиной лОктя....

 

* * *

прошло сто лет.

полковнику никто...

так что же скажешь о простом майоре?

похожее на старое пальто,

забытое гостями в коридоре,

висит недвижно небо за окном –

в размытых складках, трачeнах, прорехах.

и тянет прелой горечью ореха.

и сам майор

не помнит ни о ком.

 

приходит вечер.

женщина права.

всё исчезает вдруг,

как скорый поезд

на переезде:

прошлые слова,

потом тоска по ним,

потом способность

почувствовать тоску.

беги, лови

рассеянные по ветру фигурки.

майор ведёт.

майор играет в жмурки.

хватает воздух в поисках любви.

 

и лета ждёт.

и узкою рукой,

такой обратной званию – военный,

он по окну катает мякиш хлебный –

солоноватый, слипшийся, ржаной.

 

* * *

и вот с тех пор

не проходило дня

чтоб утром,

глядя из окна,

меня

не забывала ты.

и получаться

с годами это

стало лучше.

труд,

терпение

всегда своё возьмут.

и вот с тех пор

не проходило часа,

чтоб я, ключом царапая замок

почтовой дверцы,

не искал листок,

записку, букву, чёрточку,

и лишний

раз убеждаясь:

«почтальон в беде»,

не уходил придумывать себе

тебя и всё

описанное выше.

садясь за стол у жёлтого окна,

я ждал, когда слепая пелена

задрапирует стены

и всего лишь

на несколько минут позволит мне

увидеть утро, женщину в окне

и обратиться к зеркалу:

«а помнишь?»

минуты прожиты.

в лицо плеснув водой,

я выхожу во двор.

наперебой

чудные птицы, выражая радость,

чирикают насмешливый мотив,

увидев, как валюсь я,

зацепив

лежащий у порога

пыльный август.

 

* * *

десяти мужей не нашлось.

не хватило двух.

служка сбивался,

путая звуки букв.

я хотел позвать землекопов.

их было трое,

изменявших дождливый, мраморный, злой пейзаж,

(бородатый Шлиман,

проникший в сырой трельяж)

укрывавших мир,

промокшей, тугой землёю.

но зачем мне чужие люди,

уж как-нибудь....

и не в цифре суть,

и даже не в слове суть.

а потом проступило солнце,

и вот разжались,

как уставшие пальцы тучи

и небеса,

словно женщина,

в женской судороге

закрывающая глаза,

светлели, текли,

взлетали, преображались.

 

 

Ну и кода.

 

* * *

отряхивает фартук мукомол.

столяр любовно гладит новый стол.

день кончился, подкрашивает стены

закат.

«уить-пить-пить», – свистит щегол

желтеет кипарисов частокол.

Исус Христос ушёл играть в футбол,

на пустыре.

колено на колено.

и я бегу, я с вами пацаны.

ещё немного, станут не видны

ворота, мяч,

умрёт последний житель....

бегом через преториум:

вольер,

собаки, лаз в стене,

столетний кедр,

легионер, опять легионер...

– пустите, что вы дяденька, пустите.

на пустыре игра, вернее бой.

в пыли мальчишки носятся гурьбой.

закашлялся, в свисток пытаясь дунуть,

судья.

щегол,

кружит над головой.

Исус Христос с разбитою губой

стоит в воротах

радостный, худой

и загорелый.

кто бы мог подумать...