Ахмедова Светлана

Очередная Москва, привычные маршруты – деловые и прогулочные. И даже квартира вполне обжита за полгода – впрочем, для семьи, восемь первых лет жизни кочующей по съемным хатам, это просто. Привыкнуть к чужому.

 

И объяснять дорогу к дому легко: аккурат в ту сторону устремлены в созидательном пароксизме рабочий и колхозница.

 

Курсанты пожарной академии, передвигающиеся на занятия отчего-то разделенными по гендерному признаку, лавочка с праздными нетрезвыми мужичками, кафе, Фикс Прайс, Дикси – куда ж без него. Внутри вечная очередь: благообразные старики в светлых не по сезону брюках (в руках пара йогуртов, булочка, какие-нибудь три нектарина, помещаемые после в портфель), удаляются прочь стремительно. Старухи, одетые либо с претензией, либо в совсем домашнее (полная тележка снеди, а на конфеты Мечта есть ли еще акция – тогда я схожу и возьму ещё, нет, мелочи нет, ой, я забыла – две пачки Винстона с кнопкой). Вывозят нагруженные мукой, маслом, сливами и Мечтой сумки на колесах, опираются на костыль, кашляют, закуривают ментоловое. Причина как бы лечит следствие – утешительно.

 

Курю своё неметноловое у подъезда, проходящие незнакомцы здороваются совершенно по-деревенски. В остальном это, конечно, Город. По-булгаковски, с большой, их три: Москва, Питер, Киев.

 

Есть о чём волноваться, тем не менее это лучшее место, чтобы не думать: дома и люди, люди, люди – но просторно даже в кривых переулках в три дома на Покровке, ветер выдувает из башки под чистую всю жизнь. Бродить, указывая друг другу сигаретой на монастырь, особняк ар деко, бомжа, калачиком свернувшегося в центре роскошной клумбы, неясытя на синей верёвочке, барышню, пытающуюся стереть пальчиком свежую царапину со свежего мазерати, наклейку Варламова на кафешке, школьника, у которого за ушами по шариковой ручке, дивный транслит V.D.N.Hа. Муахаха. Не думать.

 

Город принимает всех – то ли благосклонно, то ли равнодушно – не понять, да и какая разница, если эффект нужный. Кто я, какая, чего хочу, как выгляжу – совершенно неважно никому, тут – особенно. Собственно, тут можно не то что не наряжаться, а даже не умываться, дольше секунды ничей взгляд на мне не задержится, я – необходимый фон для тех, кто хочет быть замеченным. Скажем, вон для той корпулентной рыжей дамы в сюртуке до полу, копающейся в сумке, украшенной венецианской маской.

 

Но я, конечно, умываюсь и даже крашу глаза, потому что это – самодисциплина, и надеваю кольца, они – не понты, а оберег, каждое для чего-то. И каждый день выхожу бродить, хотя больше всего хочется лечь звездой на диван и смотреть в потолок.

 

А потом выдыхаем – вроде всё получилось, начало есть, помог Город и красная нить отчасти булгаковского Ершалаима, подаренная подругой – спасибо ей. Я верю в такие вещи, мне и положено по рождению.

 

Идём кутить. Новые кольца, пальто до полу с принтом Города на спине. Мужу непременно хочется в венскую кофейню – просто потому что он фанат всего венского, это тема его книги. Если честно, причиной тут скорее штрудели и торт Захер, название которого приличному человеку не вымолвить, куда ударение ни поставь. Он заказывает всё, в ассортименте, съесть это, разумеется, невозможно, страшно даже смотреть.

 

Меж тем за соседним столиком роскошный гей на босу ногу охмуряет бородача в шортах:

 

– Еда это давно не лакшери, запомни. Это – для бедных. Нормальные люди должны себя ограничивать. Ну вот что такое, скажи, когда приезжает человек и рассказывает, что его хорошо принимали где-то, причём подчёркивает: «Меня накормили». Накормили его! Ты что, голодный? Ты сам не можешь купить себе еды?! А не вот эти все столы какие-то накрывать!

 

Лакшери уходят, выпив по бутылочке воды. Муж подтаскивает к себе нечто манговое, третье по счёту, заказывает ещё чаю.

 

Послезавтра домой, ура. Там ждут и нас, и наших рассказов – как всё прошло, и где были, и что видели. Я расскажу про космический Город в огнях с высоты Останкинской башни, каковы наощупь перья неясыти и – как меня кормили венским штруделем. Бедная провинциалка, что с меня взять…