Андрей Мансветов

Нет, ну, правда, бывают ситуации, когда жестко некогда сесть, включить мозг и написать то, что я думаю по теме. Особенно если подход в лоб не годится, ведь я как не видел, так и не вижу, что этакого колумнистического написать по следам первого тура Ассентика, кроме констатации прочтения, оценивания, и комментирования четырнадцати стихотворений-участников.

Впечатления? Скорее, определенное разочарование от результатов работы авторов с темой. Как писал в комментарии к одной из работ (а хотелось почти к каждой) – решение конкурсной задачи серьезно перевесило решение задачи поэтической… а поле-то было благодатнейшее – в качестве задания, один из самых проработанных в лирике (русскоязычной) мотивов, то самое русское поле экспериментов, бесконечно ассоциативное и вечно культурно-обусловленное настолько, что не могу не пройтись по оному, рассыпая широкой горстью вспомненные впечатления о. И начну с важнейшего из искусств (но не того, которое цирк).

Тут сразу вспоминается нашумевший пятнадцать лет назад кинодебют режиссера Андрея Звягинцева «Возвращение» - кино нового века и нового (хорошо забытого старого) типа работы со зрительским восприятием. Не чернуха, не развлекуха, не головняк, а нечто, работающее напрямую с чувством и эмоцией. Кино – погружение, кино – память о будущем себе, которому будет куда и зачем возвращаться сквозь черно-белый мир.

Иногда туда можно доехать на питерском грузовом трамвае из фильма «Брат», который у меня был записан на одной видеокассете с фантасмагоричным «Тело будет предано земле, а старший мичман будет петь». А тема «Возвращение. Мой внутренний враг» продолжает разрастаться. Туда подтягивается и сигаревское «Жить» и германовское «Трудно быть богом», и это я молчу о Тарковском (в ассортименте) и его соратнике Константине Лопушанском, чьи «Письма мертвого человека» я тридцать лет не решаюсь пересмотреть, чтобы не портить (не менять) тогдашнее изначальное впечатление. И, разумеется, не могу не назвать «Дикое поле» — фильм Михаила Калатозишвили по сценарию Петра Луцика и Алексея Саморядова, написанному в начале 1990-х годов. Он, пожалуй, самый близкий лично мне из всех перечисленных.

Дальше имело бы смысл еще поперечислять зарубежные. Наиболее в тему: «Входите без стука» Вима Вендерса, «Северяне» Алекса ван Вармердама и «Отсчет утопленников» Питера Гринуэя, который и процитируем:

«Цель этой игры... решиться спрыгнуть с петлёй на шее с места, располагающегося достаточно высоко над землёй для того, чтобы упав, повиснуть. Цель этой игры... наказать тех, кто причиняет великие несчастья... своими эгоистическими поступками. Это самая лучшая игра... потому что победитель в то же время оказывается и проигравшим... и решение судьи - всегда окончательно».

Здесь может показаться, что внутренний враг побеждает, но «цель этой игры» - чтобы так не показалось. А я перехожу к неочевидной прозе, той, что не попадает в учебники и тематические исследования филологических людей. Здесь мой безусловный топ – «Глазами клоуна» Генриха Бёлля, «Конец пути» и «Плавучая опера» Джона Барта, «Записки динозавра» Бориса Штерна. Возможно, что-то еще, но на первых местах именно это.

Из песельной (русскоязычной опять же) культуры назову только два имени. Это Юрий Наумов. С момента эмиграции в 89-м большая часть его творчества проникнута мотивом возвращения. И хорошо, что он возвращается, и мы можем видеть его на концертах. Удивительный музыкант и очень самобытный певец. Могу назвать много его тематических композиций, но первыми на ум приходят «Дорога назад», «Страшные сказки» и «Звездная ночь», которую цитирую:

 

В звездное небо плачь, маленький плут,

Мальчик, бежавший от матери в темную ночь,

Плачь оттого, что теперь ты свободен от пут,

Плачь оттого, что вряд ли кто сможет помочь.

 

Второе имя – Сергей Калугин – лидер группы с претенциозным названием «Оргия праведников». Очень такой пафосный чувак, но послушать стоит. В контексте мне вспоминаются песни «Туркестанский экспресс» и «Казанова». Последняя может иметь другое название, но в сочетании с фамилией автора поисковики реагируют однозначно.

А мы переходим к поэзии. И тут остается только развести руками, поскольку необъятного не объять. И мудрено ли, достигая определенного метафизического возраста, каждый автор попадает под гнет помянутого мотива даже не потому, что в детстве трава была зеленее, а деревья выше…

Нет. Именно потому. Надо прожить очень сбалансированную жизнь (немыслимо для поэта!), чтобы равно радоваться каждой поре. И начинается, как писал замечательный поэт Олег Молотков «сердце, печень, лишний вес, возраст, пенсия, собес…». Впрочем, Олегу удалось преодолеть время. Дело в том, что процитированное стихотворение однажды у него украли, о чем автор узнал только годы и годы спустя. Узнал и отреагировал чисто по-поэтически. Написал следующее:

 

В киоске я купил журнал,

еще в начале лета,

и с удивлением узнал:

я – Чурикова Света.

Известье это принесла

журнальная страничка.

Ура! С десятого числа

студентка я, москвичка.

А говорят, что бога нет.

Есть, раз такое дело!

За день один на двадцать лет

Я вдруг помолодела.

В обличье новом я хожу.

Меня переродила,

если судить по тиражу,

большая Крокодила.

 

Но это я немного отвлекся. А если вернуться к нашим Ассентикам, мне в голову приходят два длинных текста: «Возмездие» Александра Блока и лирический цикл Ольги Седаковой «Возвращение блудного сына». Вспоминается стихотворение Олега Чухонцева «Дельвиг»:

 

В табачном дыму, в полуночной тоске

сидит он с потухшею трубкой в руке.

 

Отпетый пропойца, набитый байбак,

сидит, выдувая сгоревший табак.

 

Прекрасное время - ни дел, ни забот,

петух, слава богу, еще не клюет.

 

Друзья? Им пока не настал еще срок

трястись по ухабам казенных дорог.

 

Любовь? Ей пока не гремел бубенец -

с поминок супруга - опять под венец.

 

Век минет, и даром его не труди,

ведь страшно подумать, что ждет впереди.

 

И честь вымирает, как парусный флот,

и рыба на брюхе по грязи плывет.

 

Прекрасное время! Питух и байбак,

я тоже надвину дурацкий колпак,

 

присяду с набитою трубкой к окну

и, сам не замечу, как тихо вздохну.

 

Творец, ты бессмертный огонь сотворил:

он выкурил трубку, а я закурил.

 

За что же над нами два века подряд

в ночи близорукие звезды горят?

 

Зачем же над нами до самой зари

в ночи близоруко горят фонари?

 

Сидит мой двойник в полуночной тоске.

Холодная трубка в холодной руке.

 

И рад бы стараться, да нечем помочь, -

Уж больно долга петербургская ночь.

 

Вообще, в творчестве Чухонцева мотиву возвращения отводится особое место. Стихи эти ценимы и любимы многими моими друзьями из старшего поколения. Впрочем, Чухонцева можно и стоит читать насквозь. В наследство нам от него остается не так много стихов, что не умаляет ни значения этого автора для русской культуры, ни его поэтического дарования. Не его одного, разумеется.

Поэзия многогранна и разнопланова, что и подтвердил первый тур Ассентика. Практически в каждом тексте нашлись строки и строфы, нашлись образы, мотивы нашлись, расшевелили поле ассоциаций, и они множатся, живут своей жизнью и (иногда) своей смертью.

 

Вот, наверное, и все, что у меня есть сказать по этому поводу. Разве что еще один спойлер «На станции Тайга», музыка и слова Алексея Караковского.