Лаврик Андрій

I

Человек писал меня дрожащей рукой. То и дело останавливаясь, задумываясь, устремляя взгляд в пустоту. Буквы выходили неровными, строчки то взмывали верх, то резко падали вниз. Дописав, создатель долго смотрел в окно, прежде чем бережно сложить меня втрое и убрать в пожелтевший от времени конверт. Видимо, мужчина давно уже собирался написать и отправить меня, да всё никак не решался. Адрес получателя выводился аккуратно и сосредоточено.

А вечером у нас были долгожданные гости. Соседка человека долго бегала по дому, без конца отодвигала зелёные крепдешиновые шторы, тревожно поглядывала на моего автора, и всё повторяла: «Ну когда же? Ну когда же?».

Посетителями оказались двое мужчин в белых накрахмаленных халатах и с увесистым чемоданчиком, в котором что-то позвякивало. Даже не сняв обуви, нагло прошествовали они в спальню, под аккомпанемент причитаний и повизгиваний соседки тёти Маши. Через какое-то время гости вышли из комнаты моего хозяина, заговорчески переглянулись, и один из них – тот, что постарше, с седеющими висками – чуть заметно вздохнул и покачал головой.

На следующий день в квартире собралось много людей. Они сдвинули столы, ели, пили, и говорили о моём авторе. При том, что самого его с ними не было. Не очень-то вежливо, доложу я Вам, - обсуждать человека в его отсутствие. Зато и про меня не преминули вспомнить. Тётя Маша показала меня всем присутствующим, что-то пробубнив про последнюю волю и облегчение души.

II

Утром меня опустили в почтовый ящик. Потом широкоплечий мужчина в ярком комбинезоне извлёк меня и остальные письма наружу и перенес в машину, где таких как я было видимо-невидимо. Затем нас всех отвезли в огромное здание с высокими потолками и стенами с неровной побелкой. Там молодая девушка длинными ловкими пальцами схватила конверт, поставила на нём красивый синий штампик и отложила в сторону. После чего всех нас опять катали на автомобиле. На этот раз путь был значительно длиннее. Изредка мы ехали плавно, но чаще нас трясло и подбрасывало так, словно под нами была не трасса, а нарочно вырытая полоса препятствий из бесконечных ям и бугров. Потом нас с прочими бумажными собратьями вытряхнули из мешка. Наверное, в случившемся далее есть и моя вина, но мне становится немного легче, когда я думаю, что во всём виноваты сквозняки. Так или иначе, но меня сдуло со стола и унесло прямиком под большой металлический сейф, грузным телом своим заслонявший половину стены. Под сейфом неприятно пахло плесенью и вездесущие пауки плели свои витиеватые кружева. Мне там было грустно и одиноко.

II

Не могу точно сказать, сколько времени прошло с той поры. Люди приходили и уходили. Несколько раз сменилось расположение столов и стойки в кабинете. Около 15 раз сотрудники притаскивали откуда-то ёлку и весело наряжали её мигающими огоньками и яркими стеклянными шариками. Всё это было мне прекрасно видно из тонкого просвета, который имелся в моём укромном убежище.

А потом был крик. Так истошно не ревел даже перевозивший меня и моих бумажных собратьев ВАЗик, когда застрял в грязи где-то в сельской местности. И причина-то у инцидента была, Вы не поверите, пустяковая. Маленькая, серая и невзрачная.

- Мышь, - Вопили разом три тонких женских сопрано. А бухгалтер Людмила – та вообще при этом запрыгнула на стол и, с высоко подобранным подолом юбки, напоминала то ли увесистую оперную диву, то ли пошловатую исполнительницу из дешёвого водевиля.

Ошеломлённый грызун поспешно ретировался под шкаф, да и был таков. А женщины заставили сторожа пошурудить веником пол сейфом. Вредителя, естественно, не обнаружили. Зато нашли меня – всего покрытого паутиной и многолетним слоем пыли.

Следует отбросить ложную скромность и заявить, что моё появление затмило даже событие с несчастной мышкой. По крайней мере, весь последующий день говорили только обо мне. Меня положили в центре большого лакированного стола и беспрестанно разглядывали. Любопытствующих было человек десять. Сперва молчали. Потом неопределённого возраста мужчина с жиденькими волосиками и крысиным прищуром предложил меня уничтожить, а данное пятно из совести работников образцового почтового отделения стереть коньяком, который очень кстати продаётся совсем рядом – в ларьке за углом.

Потом слово взяла пожилая женщина с добрым взглядом и надтреснутым не то от волнения, не то от простуды голосом. Она сказала, что выпускные экзамены в школе сдаются раз в жизни, а проверку на порядочность люди проходят каждый день. Поэтому нужно поступать как правильно, а не как удобно. Все дружно закивали, а Крысиный Прищур махнул рукой и обозвал их дураками.

III

Так или иначе, но главное то, что сейчас я снова еду по намеченному маршруту. Да ещё и путешествую первым классом. Меня единолично везут в красивой директорской машине, а та милая женщина, которая заступилась за меня, бережно держит моё бумажное тело в тёплых, пахнущих ландышами ладонях.

Я радуюсь такому повышенному комфорту. Лишняя компания совсем не к чему. Утром меня жестоко высмеяли свежие газеты с яркими жёлтыми обложками. Сказали, что я - вымирающий вид, бесполезное ископаемое, и что всё прогрессивное человечество давно уже пишет друг другу электронные письма в каком-то – сейчас. как же они сказали? - интернате. Жалко, что все поголовно попали в интернат. Наверное, хоть их там и много, а всё равно каждому там грустно и ужасно одиноко. Спасибо, хоть канцелярский степлер вступился за меня, сказав, что этим бездумным говоруньям вообще следовало бы выходить в рулонах и без текста. Не знаю, что он имел в виду, но больше они меня не доставали.

Сказать по правде, мне немного боязно. Страшно даже не от того, что меня уже могут совсем не ждать. Просто … вдруг я плохое письмо. И моё содержимое огорчит получателя. В таком случае, мне, может быть, и не следовало находиться. Да и вообще, лучше бы меня не писали. Всё что я умею, - быть источником информации. А что, если известия, которые я храню, дурные? Значит, я тоже зло. И смысл моей жизни не стоит даже тех чернил, которыми писал меня автор.

IV

Протяжно скрипят плохо смазанные петли металлической калитки. Мы входим в большой, устеленный изумрудным ковром травы двор. Звучит звонкая трель дверного звонка. Двери открывает пожилая женщина в перепачканном мукой цветастом фартуке. Мои сопровождающие интересуются её именем. Оно совпадает с написанным на конверте. Потом следуют короткие извинения, после которых я остаюсь один на один со своим адресатом.

Момент истины. Руки, нетерпеливо распечатывающие меня, тоже дрожат, как и те, которые укладывали меня в конверт. Женщина хватает очки. Быстро пробегает текст глазами. Возвращается к началу. Перечитывает снова. На этот раз медленно. О, ужас! На её глазах выступают крупные капли слёз. Обжигающим солёным дождём скатываются они по исполосованным глубокими морщинами щекам, падают на меня, размывая чернила.

Я в панике. Но потом происходит то, что наполняет меня радостью и теплом. Старушка крепко прижимает меня к груди, и я сквозь её учащённое дыхание и сильное сердцебиение слышу едва различимое «спасибо». Я хорошее! Какое счастье. Стало быть, я хорошее.