Скаредов Алексей

Расхожее выражение - играть на нервах - всегда воспринимается метафорически, да и как иначе, казалось бы. Но вот у Яна Потоцкого читаю: "Тогда другой висельник, который схватил меня за левую ногу, также пустил в ход когти. Сперва он начал щекотать мне ногу, за которую держал меня; затем сей гнусный обитель преисподней содрал кожу с моей ноги, вытащил все нервы, очистил их от крови и играл на них, перебирая пальцами, как на музыкальном инструменте. Видя, однако, что все это вовсе не издает приятных звуков, висельник запустил мне когти под колено, зацепил жилы и начал их настраивать совершенно так же, как если бы имел дело с арфой". Описание, достойное маркиза де Сада - кстати, современника Яна Потоцкого, тоже творившего, естественно, как многие в его эпоху, по-французски. Но, может быть, оно восходит к изобразительному искусству Средневековья?

 

В детстве я видел двухсерийный польский фильм Войцеха Хаса со Збигневом Цибульским по роману Потоцкого (1964 года, как уточнил сейчас задним числом, но про Потоцкого запомнил уже тогда), так что примерное представление о содержании, о сюжете и героях, а главное, о композиции, которая в данной книге, совсем как в постмодернистских романах Умберто Эко двести лет спустя, важнее сюжета и героев, уже имел. Но напрямую к тесту решил обратиться после того, как провел ночь собственно в Сарагосе -

- при том что с реальной Сарагосой "Рукопись..." Потоцкого почти никак не связана, просто жизнь героя-повествователя окончилась в арагонской столице, где он оставил на хранение свою "автобиографию", и там ее обнаружил некий "офицер французской службы", забрал с собой при отступлении, а затем перевел на свой "родной" язык. Тем не менее при всей условности (и путанице) топографии романа в нем упоминаются и отчасти опознаются Мадрид (с его вполне реальными и по сей день существующими бульваром Прадо и парком Ретиро), Барселона, Гранада, Кадис, Севилья. Главный герой, офицер-валлонец на испанской службе Альфонс, высадился в Кадисе и следует в Мадрид, но дорогой оказывается в центре загадочных интриг, связанных с магометанским "подпольем" Испании. Его соблазняют две сестрички-мусульманки, которые к тому же представляются дальними родственницами, "кузинами" офицера по линии рода шейхов Гомелесов. Герой вступает в связь сразу с обеими (это еще что - в фривольном духе 18 века одна из вставных новелл повествует о том, как ее персонаж предается эротическим забавам одновременно с матерью и ее 12-летними дочерьми), но при этом клянется хранить верность христианскому вероисповеданию, как завещано родителями. И в то же время дает слово соблюдать тайну своих возлюбленных. Хотя от него постоянно требуют эту тайну раскрыть. Герой после ночей страсти или страха просыпается возле разбойничьей виселицы, оказывается в трактире и у отшельника, затем в замке выдающего себя за христианина еврея-талмудиста и его ученой сестры, и наконец в таборе цыган-контрабандистов. И постоянно выслушивает разнообразные занимательные истории.

 

Внутренние новеллы прорастают одна в другую, переплетаются по-восточному прихотливо, но в итоге, на исходе 66 дней "странствий" героя по гористым пустошам Сьерра-Невады, которому временно заказан путь в Мадрид, и поэтому он проводит время в таборе, слушая повествования цыганского вожака в компании еврея и его сестры, примкнувшего к ним математика Веласкеса, а также вызванного ученым-толкователем Агасфера, спутанные сюжеты - несколько поспешно, это заметно по последним главам-"дням" - сходятся на том, что дочь "цыгана" (на самом деле - испанского дворянина, чья "биография" могла бы составить отдельный роман, а в "Рукописи..." его жизнеописание занимает, наверное, до половины от общего объема) стала возлюбленной наследника рода Гомелесов. Из куцей развязки с эпилогом можно узнать, что возлюбленные мусульманки от валлонца тоже родили детей, его сын оказался деем-мусульманином, а дочь, склонившаяся к христианству, стала наследницей отца в Испании. На протяжении же 66 дней офицера всего лишь "проверяли" и "развлекали", Агасфер был ряженым, "одержимый бесами" - тоже наемным комедиантом.

 

Если у Вашингтона Ирвинга в "Альгамбре" о маврах, в подземельях ожидающих часа, когда можно будет вернуться и отвоевать Пиренейский полуостров у испанцев, повествуется в ироническом ключе, как о фольклорных преданиях -

- то у Потоцкого обитающие в пещерах испанского юга мусульмане, подкупающие инквизицию, собирающие силы и ждущие своего заветного часа, с одной стороны, лишены мистического ореола (они, конечно, сказочные персонажи, но это не волшебная сказка, скорее плутовская), а с другой, в еще большей степени условны. Романтика Ирвинга привлекает собственно испано-мавританский колорит; Потоцкий - автор предшествующей романтизму эпохи, и его "просветительские" установки таковы, что для него христианство и ислам, дворянская честь, бесстрашие и верность слову - такие же предрассудки, пережитки. Вместе с тем Потоцкий в "Рукописи..." воспроизводит по моде своего времени (ну как и Моцарт в "Волшебной флейте" к примеру) ритуалы масонской инициации. И в этом ритуальном плане верность, стойкость, неколебимость главного героя - важнейшая положительная черта его характера (так-то он и не особо "просвещенный", и не сильно целеустремленный). Но в историческом контексте, конечно, его упертость, зацикленность на вопросах семейной и личной чести - просто смехотворна. А уж над отцом героя, который слыл знатоком дуэльного кодекса и до того свято относился к законам поединка, что однажды (ученая еврейка Ревекка в какой-то момент позволяет себе издевательские замечаний на сей счет, покоробившие Альфонса) ради того, чтоб избежать ненужной ссоры на пустом месте, вызвал на дуэль и покалечил несколько человек, и автор посмеивается недвусмысленно.

 

"Рукопись...", как литературный памятник Просвещения, напичкана обрывочными, но данными в неловкой попытке систематизации сведениями по истории, от библейской до новейшей (по меркам рубежа 18-19 вв), химии, математике, географии - сегодня устаревших и вызывающих улыбку либо недоумение. Сам Потоцкий прежде, чем покончить с собой, много путешествовал, занимался с переменным успехом научными изысканиями, служил на дипломатическом поприще - в общем, был знаковой фигурой своего времени, что отмечал и Пушкин, создавший своего рода стихотворный "оммаж" Потоцкому, не всегда увязываемый современным русскоязычным читателем с "Рукописью, найденной в Сарагосе":

 

Альфонс садится на коня;

Ему хозяин держит стремя.

«Сеньор, послушайтесь меня:

Пускаться в путь теперь не время,

В горах опасно, ночь близка,

Другая вента далека.

Останьтесь здесь: готов вам ужин;

В камине разложен огонь;

Постеля есть — покой вам нужен,

А к стойлу тянется ваш конь».

«Мне путешествие привычно

И днем и ночью — был бы путь, —

Тот отвечает. — Неприлично

Бояться мне чего-нибудь.

Я дворянин, — ни черт, ни воры

Не могут удержать меня,

Когда спешу на службу я».

И дон Альфонс коню дал шпоры,

И едет рысью. Перед ним

Одна идет дорога в горы

Ущельем тесным и глухим.

Вот выезжает он в долину;

Какую ж видит он картину?

Кругом пустыня, дичь и голь...

А в стороне торчит глаголь,

И на глаголе том два тела

Висят. Закаркав, отлетела

Ватага черная ворон,

Лишь только к ним подъехал он.

То были трупы двух гитанов,

Двух славных братьев-атаманов,

Давно повешенных и там

Оставленных в пример ворам.

Дождями небо их мочило,

А солнце знойное сушило,

Пустынный ветер их качал,

Клевать их ворон прилетал.

И шла молва в простом народе,

Что, обрываясь по ночам,

Они до утра на свободе

Гуляли, мстя своим врагам.

Альфонсов конь всхрапел и боком

Прошел их мимо, и потом

Понесся резво, легким скоком,

С своим бесстрашным седоком.

 

Но "Рукопись..." в начале 21-го века воспринимается, помимо достаточно увлекательного (особенно в первых трех десятках "дней") авантюрного повествования, не только как литературно-исторический памятник эпохе Просвещения с присущими ей перехлестами и заблуждениями, скепсисом по отношению к религии, чести, другим рудиментам феодализма, и позитивистской верой в возможности познания мира, саморазвития человека. То, что для Потоцкого в конце 18-начале 19-го века (как и для любого разумного человека тогда, вплоть до Чаадаева, которого тоже занимали вопросы, связанные с будущим христианства и ислама) было лишь художественной гиперболой на во многом воображаемом испанском материале спустя три столетия после реконкисты, полупрозрачной аллегорией, теперь звучит как мрачное пророчество:

 

"Мавры, скрывающиеся в этих горах, готовят переворот в исламе; ими движут политика и фанатизм. Для достижения этой цели они обладают безмерными средствами. Некоторые знатнейшие семейства Испании, собственной корысти ради, вошли с ними в связь. Инквизиция вымогает у них значительные суммы и позволяет им за то творить в недрах такие деяния, которых она не стала бы терпеть на поверхности земли. Одним словом, дон Хуан, поверь мне, попробуй, какова жизнь, которую мы ведем в наших долинах".

 

(Источник - ЖЖ)

 

Ссылка на сайт для скачивания книги в комментарии №1