Су Катя

Каждый раз, когда появляется некоторое количество свободного от работы времени, я впадаю в противофазу с окружающим миром. Добавьте сюда ещё немного музыки, много дурацких фанфиков - и привет, Катя снова поперек движения.

Самокопанья ветреный обман!

О, как легко саму себя обидеть,

любить, дружить и даже ненавидеть,

а после написать о том роман!

 

Да-да-да, помимо самокопания ещё и самоцитирование, господи, словно мало мне того, что я постоянно проваливаюсь, то в девяностые, то в двухтысячные, то в десятые, а то и вовсе в глубокое детство. Стоит лишь ветру подуть.

 

Мама звонит и рассказывает, что обрубила сливу, что у бани. Ту, с которой я ела сентябрьские ягоды, вдыхая плывущий откуда-то запах корицы. У мамы настроение "всё порублю", она нацелилась на красноплодную черемуху и старый тёрн. На самом деле мне грустно, потому что тёрн и черемуху мама посадила одними из первых, раньше была только старая яблоня, которая уже и развалилась даже на две части после какого-то сильного ветра, но продолжает жить и плодоносить, и её мама срубить не стремится. Что-то в ней есть, наверное, связь времён.

 

В моём детстве мама варила изумительно вкусное яблочное варенье, туда шли плоды яблони-дичка, росшей в нашем саду у бабушкиного дома. Когда я родилась, эта яблоня уже была немолода, но и сейчас она стоит, вся седая. Однако по весне цветет и всё ещё плодоносит, хотя яблоки с годами горчат всё сильнее. Их и во времена моего детства нельзя было есть просто так, а сейчас и вовсе гадость. Но варенье из них получалось изумительное. Мама складывала туда собранные нами яблочки целиком, вместе с палочками и как-то так варила, что зимой, вынимая из вазочки очередное яблочко за эту сохранившуюся палочку, я ощущала себя посреди лета - ни горчинки, ни приторности яблочного джема - чистое солнце в твоей руке. Яблоки становились прозрачно-желтыми, сладкими, и словно сияли. И само варенье было прозрачно-желтым, каким-то совсем не яблочным, от него было ощущение только выстиранного белья, развешенного на веревках во дворе, такой острый привкус свежести. Нет, не морозной и химической, а настоящей свежести чистого мокрого белья в жаркий полдень.

Я не знаю, как это у неё получалось. Мне кажется, она и сама этого не знает, потому что ни с одними другими яблочками у неё не получалось это варенье. Только та старая семейная яблоня, единственная, так и не привитая, с горькими мелкими яблоками.

 

Это варенье встало у меня в один ряд с прогулкой по заливным лугам по окончании весеннего наводнения, когда мама взяла меня за руку и перевела через подвесной мост, а потом мы с ней пошли дальше, обходя омут и старую ГЭС, огибая её, туда, в поля, усеянные различной глубины лужами. Мы шли среди этих луж, и мне можно было измерять их глубину, доставать из них недотаявшие куски льда, оставшиеся после ледохода, смотреть сквозь них на заходящее солнце, на маму, на старую ГЭС, на мальков в лужах, брести медленно, следя за тем, чтобы вода не заливалась в сапоги, самую чуточку не достигая краёв.

А на обратном пути мы зашли внутрь старой ГЭС, и мама показала мне, где выращивают мальков зеркального карпа перед тем, как выпустить их в большой Косинский пруд. Карпа я не любила, но мальки мне понравились.

Как и ощущение тающей льдинки в холодных мокрых пальцах. Как качание подвесного моста во время ходьбы, как черный глаз омута.

 

Созваниваюсь с мамой, она снова говорит о срубленной сливе, но уже не так фатально, как мне казалось в первый разговор. Обрубила старые ветки, но саму сливу оставила. Говорит, есть ещё на ней ягоды. Пусть растёт.