Сколько себя помню, чувство юмора всегда было при мне, и, хотя точно сказать не могу, мне кажется, смеяться и шутить я начал уже с момента рождения. Взрослые же считали мои шутки не плодом остроумия (откуда ему взяться у ребёнка), а проявлением детской наивности и непосредственности à la «От двух до пяти» Чуковского.

В очередной наш приезд всей семьёй на море далёким летом 1971 года пришло время мне, пятилетнему, зашагать в ногу с модой. Не знаю, как сейчас называется эта причёска, но во времена моего голопузого детства её называли «под Котовского», а сейчас более понятным, наверное, будет – «под Бондарчука». Многие взрослые считали эту со всех сторон блестящую в своей окончательности стрижку просто необходимой для своих детей («волосы лучше будут расти…»).

Ясно выраженное мною нежелание ходить с причёской «под ноль» на решение родителей не повлияло, что сильно расстроило, так как свободу я любил очень. Позже, в поисках свободы, пятнадцатилетним я уехал из дома поступать в Нахимовское училище, и последующие десятки лет в погонах показали, что это - настоящая любовь.

Тогда ни о какой мести и не помышлял – я был добрым мальчиком – а вот сейчас думаю, как было бы забавно побрить в той крымской парикмахерской наголо всех: и маму, и папу, и бабушку и... парикмахера. Чтобы у них всех волосы тоже стали лучше расти. Только сестру Таню я бы оставил с косичками, она так плакала, глядя на моё каменное лицо во время стрижки. К слову, девочкам «подкотовский» грозил гораздо реже и, наверное, только в глубокомладенческом возрасте, видимо, у них волосы росли лучше и не требовали дополнительного стимулирования.

После «экзекуции», выдержанной мною в гордом молчании, мы все отправились «на природу», где мама с бабушкой играли в карты, без сомнения, в «дурака», а я занимался бессмысленным беганием с сачком за бабочками – надо же было как-то убить время. Обиженный, погружённый в мысли о великой несправедливости, я бегал, махал сачком и гонял в разные стороны удивлённых бабочек. В какой-то момент мне захотелось пошутить над собой и своей неудачной охотой.

– Бабочки, когда подхожу, пугаются: «О, опять этот лысый пришёл!» и улетают.

Взрослые как всегда весело посмеялись, но даже спустя годы отказывались считать это шуткой. Обидно, да, а я ведь тогда, побритый против своей воли, униженный, правда, пытался шутить.