Сны вещие снятся мне редко, но метко.

 

В то злосчастное лето сильно заболела бабушка. Она и так уже к тому времени не могла ходить, а тут чёртов ковид, обострение и состояние, которое называется в народе "одной ногой в могиле". Смотреть на болезнь родного человека – тот ещё ад на земле, поэтому в те особо тяжелые ночи толком не спала. Обычно к вечеру бабушке становилось хуже, я лежала в соседней комнате и прислушивалась: вдруг станет совсем плохо, захочется пить, понадобится укол? Да мало ли? И в одну такую ночь сон сморил меня почти под утро.

 

Снилось все будто наяву. Отец тогда решил затеять ремонт в погребе. Углубить его, укрепить осыпавшиеся стенки, сделать вентиляцию, заменить гнилые доски... в общем, работы был непочатый край. А тут видится мне, словно он пол уже разобрал в амбаре, где находился погреб, прокопал глубокую яму, которая не была выложена ни кирпичами, ни досками, как на самом деле, и даже лестницы, чтоб спуститься вниз, не было. Приснился и умерший дед, который в этом видении отцу помогал. Они с умным видом замеряли доски и о чем-то тихонько переговаривались. Помню, что покрутилась рядом с ними и пошла во двор – нечего мешать занятым делом мужикам.

 

Бабушку я увидела там – во дворе. Уверенно стоящую на ногах, веселую, немного помолодевшую – будто лет на пятнадцать я в свое детство вернулась, когда все живы и более-менее здоровы. Как оказалось, она готовила обед на "летней кухне". Это была небольшая постройка с маленькой печкой, на которой мы много лет назад готовили обед в июне-июле, чтобы не топить в доме – иначе от жары помрешь. Теперь уже ни печки, ни постройки этой в ограде нет, а ту стоит – будто никогда не разбирали. Бабушка отправила меня в дом – то ли соли принести, то ли масла, и пока я искала необходимое, в дом забежал отец с криком:

 

– Бабушка в погреб залезла, вылезти не может, пошли доставать!

 

Перепугалась я во сне знатно: даже сквозь дрёму помню яркое чувство тревоги и ничем не объяснимого страха, когда сердце сжимается, и дышать становится трудно.

 

Когда я прибежала в амбар, яма мне показалась еще темнее и глубже. Бабушка плакала, причитала: «Куда я, старая, полезла?» – и беспомощно ходила по дну ямы, касаясь земляных стен. Дед и отец притащили толстые веревки, которыми обычно связывали дрова или сено, когда приходилось везти это добро на стареньком "газике"*. Почему нигде не было ни одной лестницы? Да черт его разберет. Сон – он сон и есть.

 

Мужики скинули веревки, бабушка худо-бедно ими обвязалась, стали тянуть...

 

– Ой, ребра больно! Все кости болят! – всхлипнула бабушка, попытавшись уцепиться за землю, но слабые искореженные артритом руки все соскальзывали. Отец и дед тянули снова и снова, но ничего не получалось, словно держала бабушку злосчастная яма. В конце концов, бабуля, расплакавшись, уселась на холодный земляной пол и проговорила:

 

– Да не вылезу я уже! Отстаньте вы от меня! Хватит, замучилась совсем!

 

Я со слезами вылетела во двор в поисках хоть чего-то, что поможет бабушке выбраться, потом зашла в дом, ничего полезного не отыскав – нигде не было ни намека на лестницу или что-то подобное. Странно, но эмоции в тот момент были такие: если я ничего не сделаю, она умрёт. Может, оттого, что во время самых сильных приступов я подобное слышала от бабушки наяву: «Отстаньте от меня, я замучилась, дайте помереть скорее!»

 

Когда я на сотый раз обшарила дом, нашла только телефон и решила звонить ее сестре, звать на помощь родню. Но не успела набрать номер, как в дом вошел довольный дедушка и сказал:

 

– Все, внуча, не булгачь людей, вылезла старуня моя! – внучей и старуней дед всегда нас ласково называл, а значит, и в самом деле все закончилось хорошо.

 

Бабушка нашлась вновь во дворе, спокойная и довольная, и, увидев ее, я проснулась со слезами на глазах, но с чувством странного облегчения – будто камень с души упал. Живя в стрессе последний месяц, я и забыла, когда в последний раз на сердце было так спокойно... А в голове крутилось одно-единственное слово, сказанное дедом: "Вылезла".

 

_______

 

*Газ-52, грузовик.