Снег это символ забвения. Особенно в ночь, безлунную и беззвёздную, когда он, снег, накачивается светом, как влагой... Снежная нежить, нежная снедь...

 

... Дорога извилистая, но без поворотов. И что-то странное есть в этой дороге. Ни налево, ни направо, только вперёд. Ровная, без ухабов, будто выскобленная. Лишь иногда — ржаво-голубые каркасы автобусных остановок, но на них ни людей, ни следов. Движение ощущается лишь стрекозьей вибрацией и чередованием молочно-белых наслоений за окнами. Хоть бы музыка какая что ли? Рука в беспалой перчатке потянулась к панели, тотчас зазвякала какая-то костлявая недобрая музычка. За мёртвым, расщепленным древесным стволом дорога сворачивает налево. Уныло опущенный шлагбаум. Перед ним — двухэтажное здание с беспросветными окнами и выпуклой щербатой надписью. Сразу за шлагбаумом — вздутое тулово цистерны и тоже с какой-то надписью. Машина остановилась, вместе с ней замерла та полуневесомость за окнами.

 

***

Люди. Проступили, как на молочной плёнке фотобумаги. Кажется, трое. Нет, четверо. Сидят на скамеечке. Один лежит, положив голову на колени девице в куцей кожаной курточке с мышиным воротником. Похоже, плохая встреча.

 

И снова рука в беспалой перчатке нехотя, неуклонно тянется к дверце. Девица со скамеечки спорхнула и опрометью к машине, прямо-таки ввинтила голову в окно. «Ой, мужчина! Как хорошо, что вы приехали!»

 

Ладонь, красная, как отварная рачья клешня, уже настырно протиснулась в окно... Затем, девица пропала. Дверца машины тоже самоликвидировалась, обнажилась слева вертикальная полынья, оттуда дохнуло снежной крупяной нежитью. И человека (не меня, но кого-то другого) просто всосала в неё спрессованная, удушливая сила... Костлявый, многопалый удар лицо прозвучал с плотным, мясницким хряпом. Пронзительный, отчаянный женский крик позади — «Стаси-ик!!!» А затем — тишина и мрак.

Снег.

 

***

И тут экран телевизора вдруг пересекла судорожная зигзагообразная линия, и он безжизненно почернел. Сергей Порфирьевич потыкал кнопочку пульта. Телевизор безмолвствовал. Вот тебе раз. Да он просто уснул перед телевизором. К тому же свет отключился. Приехали. Мало того, что занесла нелёгкая в этот мотель с дурацким названием, тут тебе ещё и свет отключили. Он поднялся с продавленного кресла с духом старой мочалки, и прошёлся по комнате. Темноту едва разрежал молочно-серебристый отсвет из окна. Сергей Порфирьевич отдёрнул штору. За окном волнами мерцал снег. Даже дух захватило. Словно нет и не было в природе ничего, кроме этого незапятнанного ничем снега и насупленных тёмных елей, с облепленными, провисшими лапами. Он некоторое время заворожённо вглядывался в эту волнообразную лилейную белизну, силясь разглядеть хоть что-нибудь за стеною дерев, но ничего не разглядел. Мир утратил цвета и стал черно-белым. И пожелалось вдруг пройти туда, в бескрайне тёмную лесную глубь, никак не нарушая этой искристой белизны...

 

И тут его внимание привлёк аккуратный, слегка размытый жёлтый квадрат на снегу справа от его окна, он не сразу понял, это отсвет освещённого окна́. Словно в подтверждение, всколыхнулась занавеска, и даже, как будто, проступил силуэт. Женский. Так. Значит всё же свет в здании есть. Он прошёлся по комнате, бессмысленно щелкая выключателями, открывая и закрывая дверцу холодильника. Тьма безмолвствовала.

 

Он вышел в коридор, там тоже было темно, но где-то на лифтовой площадке опять же слабо маячил свет. Ничего не поделаешь, придётся постучаться в соседнюю дверь.

 

***

Он потоптался возле двери и постучал. Дверь отворилась. Там действительно была женщина. Рослая, с густыми, длинными темно-русыми волосами. Пожалуй, привлекательна. Она глядела на него с усталым неудовольствием.

 

— Видите ли... — неловко запинаясь, начал Сергей Порфирьевич.

 

— Вижу. — Женщина оглядела его с ног до головы. — Что будет угодно?

 

— Там у меня... я в соседней комнате, — он кивнул головой, точно приглашая, — через стенку. Так вот, там у меня вдруг, ни с того ни с сего...

 

— Ни с того ни с сего ЗДЕСЬ ничего не бывает, — насмешливо перебила она его. — Дальше?

 

— Погас свет. А у вас, гляжу, горит.

 

— Горит, и что?

 

— Но это же ненормально.

 

— Вы хотите, чтобы и у меня погас свет?

 

— Нет, не хочу, но...

 

— Что — но? Вы когда сюда приехали? А?!

 

— Я? Кажется, в полдень!

 

— И что было дальше?.. Да не торчите вы уже в дверях, как почтальонка с похоронкой. Проходите. Сядьте. Кофе не предлагаю, потому как нету.

 

Сергей Порфирьевич вошёл. Комната как комната. То же кресло, тот же телевизор, те же снежные дюны за окном. Фотокарточка на стене. На ней женщина с длинными русыми волосами до спины. Красивой, полной рукой с ямочкой на локте прижимает к себе темноволосого мальчика в очках, в белой футболочке. Счастье, любовь, безмятежность.

 

— Так что же все-таки было? С какой стати вы вообще здесь оказались?

 

— Я? — Сергей Порфирьевич отчего-то с трудом оторвался от фотографии на стене. — Я ехал. Кажется, едва не заснул за рулём. А там — фура на перекрёстке. Вообще, скажу вам, день у меня был тяжёлый. Жара ещё эта адова. Так вот, эта фура...

 

— Погодите. Как вы сказали? Жара? Сегодня? Вы уверены?

 

Сергею Порфирьевичу стало не по себе.

 

— Ну да, — он смущённо поморщился. — Да, в самом деле, какая жара среди зимы. Что-то я запутался. Ну так вот, значит, фура. Она стояла на перекрёстке как-то наискосок....

 

— И вы в неё врезались?

 

— Я?.. Да нет... Нет! Вы что! У меня ж скорость было под сто. Меня бы размазало в повидло!

 

— Так вы затормозили? Вы помните, как вы затормозили?

 

— Ну разумеется, я затормозил, иначе бы...

 

— Так помните или нет?!

 

— Ну да... Конечно, затормозил. Иначе бы я бы сейчас с ангелами разговаривал.

 

Женщина усмехнулась и покачала головой.

 

— Ангелов в природе нет, поверьте.

 

— Ангелов-то нет, положим. Но почему вы так странно смотрите?

 

— Это я не на вас. Это — так. Ладно хорошо, вы затормозили. Допустим. Хотя вы как-то неуверенно говорите. Что было дальше? Можете припомнить?

 

— Конечно, могу. Странные вопросы у вас...

 

И тут он понял, что растерянность и раздражение его как раз и вызвано тем, что он не может это вспомнить. Воспоминание, как подкрашенный ртутный шарик, уворачивается, дразнит, отскакивает, но и не исчезает совсем.

 

— Ну так что!?

 

— Так. Дальше я подумал, что так ехать просто рискованно. Надо хоть немного, но поспать, — он заговорил, жестикулируя, будто помогая самому себе. Потом — мотель этот. Название-то какое — «СНЕГ». Странное заведение. Документов не попросили. Дали ключи, и всё молча. Поднялся на второй этаж. Бухнулся, не раздеваясь в кресло и уснул. Проснулся, видимо, так крепко спал, что долго не мог вспомнить, где я и как вообще сюда попал. Потом телевизор включил. От нечего делать. А там...

 

— А там?!

 

— А что там. Фильм какой-то был. Муть. Больше похоже на любительскую съёмку. Дорога. Без обочин, без поворотов. Закрытый шлагбаум, станция заброшенная. Потом — криминальная свара. Шпана обкуренная. Женщина кричала. Жуть, в общем. Вы тоже смотрели?

 

— Я? — Женщина отозвалась чуть помолчав, глянула на него точно с тяжёлого сна. Недвижный взгляд её вновь прошёл как-то сквозь него, как через сито. — Пожалуй, смотрела. Только давно... Однако теперь ясно.

 

— Что ясно?

 

— Вам надо уезжать отсюда. Немедленно.

 

— Ух ты, прозвучало-сильно. Как у Агаты Кристи.

 

— Не смешно. Сейчас идите к себе в номер. Соберите манатки, если они у вас есть, садитесь в машину и езжайте. Не перебивайте меня! Вам надо обязательно выбраться отсюда. Ясно? Тогда — всё, прощайте!

 

— Послушайте! Хватит дурить мне голову. Я не ребёнок. Объясните, и без всяких этих ваших недомолвок, — что произошло?! — ему вдруг захотелось сказать что-то резкое, грубое этой насмешливой и по-своему красивой женщине. — Что это за чёртов мотель?

 

— Не знаю. Понимаете? То, что знаю, — поймёте сами. Если не будете тратить время болтовню. То, чего не знаю, и вам не узнать. Ну? Что вы уставились? Что вы там увидели? — женщина говорила, не скрывая раздражения.

 

— Скажите, — Сергей Порфирьевич вдруг успокоился, будто ему сообщили долгожданную благую весть, — вон там, на фотографии в комнате, — это вы? Извините, но мне это почему-то важно знать.

 

— Можно сказать — я. Только... А со мной мой сын. Славик.

 

— А где он сейчас? Простите мою настойчивость...

 

— Славик? А он — там! — она кивнула в сторону заснеженного окна. Лицо её потемнело, глаза потускнели, словно подёрнулись пеплом. Автобус с детьми провалился под лёд. Двенадцать школьников вместе с преподавателем. Возвращались с Новогодней Ёлки в Свияжске. Выбрался только водитель. Суд ему дал два года условно. У него была хорошая характеристика и заботливые родственники. Давно это было. Давно. Давно...

 

Женщина ещё несколько раз повторила это «давно», неотрывно глядя сузившимися глазами в облепленное снежными напластованиями окно.

 

— Вы извините, — торопливо и растерянно забормотал Сергей Порфирьевич, поглядывая на неё с тревогой. — Я, пожалуй, в самом деле пойду.

 

— Ну да, конечно, — тотчас встрепенулась женщина. — И поторапливайтесь, я уже сказала.

 

— Да, да. А... как вас зовут? — спросил, точно спохватившись, Сергей Порфирьевич. — И вообще... мы увидимся ещё?

 

— Увидимся? — женщина протянула руку, не то указывая ему путь, не то зазывая его обратно. — Кто знает. А зовут меня Линда. Вернее, звали. Когда-то. Ступайте скорее. Дорога только одна...