Гл. 2. Н И К
Снаружи аптека казалась совсем маленькой, так как была зажата между нотариальной конторой и тарным складом. Над входом в контору красовалась невероятных размеров вывеска: «Мэтр Марк Вейнер, нотариус. Пишите завещания». К сожалению, большинству горожан нечего было завещать своему босоногому потомству, и дело Марка Вейнера не процветало. Крошечная комнатушка, облезлый стол, ободранное кресло мэтра да колченогий стул для случайного клиента – вот и вся нотариальная контора.
Владелец тарного склада тоже не обошёлся без вывески. Правда дожди смыли надпись, а солнце выжгло и обесцветило краски. Теперь на доске угадывались только очертания бочки, напоминающей полосатый арбуз, и ящик вроде птичьей клетки. Хозяин давно уже забросил тарный промысел и, уезжая с острова, судя по всему, навсегда запер массивную дверь. Но если бы он вдруг возвратился и отворил её, то случайный зевака не увидел бы ничего достойного внимания: заплесневелые стены, неровный, выложенный камнем пол, лохмотья паутины под потолком, пара разбитых бочек в углу.
Как уже было сказано, все три заведения помещались в одном и том же длинном, приземистом здании бывшей казармы английских колониальных войск. Голландец не гнался за рекламой и не завел никакой вывески. Жители маленького городка и так знали единственную на весь остров аптеку.
Посетитель аптеки, особенно из тех, кто подороднее, с трудом протискивался в узенькую стеклянную дверь с колокольчиком и, словно в награду за труды и неудобства, тут же оказывался в обширной оранжерее, наполненной причудливыми растениями, цветами и птичьим щебетом.
Свет в оранжерею проникал сквозь дверь, но в основном сверху, через большие стеклянные люки на крыше. Когда Гердт ван Хольп открывал эти люки, в них тут же залетали птицы. Из-за обилия растений в оранжерее солнечный свет едва достигал пола. Поэтому в первый момент посетитель мало что различал в напоённом тропическими запахами полумраке. Постепенно покупатель или гость осваивался и начинал озираться в поисках хозяина. Что и говорить, всё здесь было не похоже на аптеку, лишь в глубине помещения между двумя гигантскими агавами поблёскивал высокий черный прилавок, вроде стойки в баре. Здесь Гердт ван Хольп получал деньги и упаковывал в банки своих пиявок. Ничего другого голландец не держал. Зато пиявки дядюшки Гердта славились на весь архипелаг. Супруга мирового судьи, достопочтенная госпожа Розмери Уолкрофт, уверяла, что её застарелая мигрень утихает всего лишь от одной «пиявочки» из аптеки Гердта ван Хольпа. А ведь когда-то знаменитый парижский профессор мсье Базен ничем не сумел ей помочь, хотя и запросил за приём кучу денег. Кстати, упоминание о неудачном лечении у светила парижской медицины служило для миссис Уолкрофт лишь поводом к рассказу о давнем турне по Франции. Но сотни, а может быть, и тысячи жителей окрестных островов, никогда не видавшие не только Франции, а даже куда более близкого Пуэрто-Рико, с восторгом отзывались об оливковых пиявках дядюшки Гердта с острова Кайман. Стоило этим пиявкам пристать к виску, как больной погружался в состояние полудрёмы. Ему начинали видеться какие-то черепахи, кораллы, медленное кружение воды с проплывающими стайками радужных рыб. А назавтра больной уже забывал о своём недомогании, у него обнаруживался отменный аппетит, и здоровье шло на поправку.
Агава – многолетнее бесстебельное растение, с крупными волокнистыми листьями, разводимое в декоративных, лечебных и других целях.
Иногда в знойные полдни аптекарь разрешал ребятишкам посидеть на прохладных каменных скамеечках у большого овального бассейна с кувшинками. Стенки бассейна были выложены черными каменными плитами, круглые листья с загнутыми наверх краями ярко зеленели, а белые цветы казались чудесными чашками на подставке из темно-зеленого стекла. Особо терпеливым из ребят иногда удавалось увидеть, как в зеркальной поверхности вдруг прорезывался чёрный глазок, и из него показывалась аккуратная голова на морщинистой шее. Затем всплывал желтовато-зелёный панцирь, и, наконец, на специальную каменную приступочку выбиралась небольшая болотная черепашка.
Костяная гостья неторопливо устраивалась поудобнее, как будто разминалась, вытягивая шею, и тогда становилась похожей на ракетку для пинг-понга. Потом она прятала голову и лапы под панцирь и превращалась в самый обыкновенный метательный диск. Но, конечно, никому из зрителей и в голову не приходило даже потрогать черепаху, а тем более схватить её за голову. Самых отъявленных озорников удерживала от шалости таинственность этих редких черепашьих визитов. И не только это: едва из воды высовывалась черепашья голова, к скамеечкам подбегал взволнованный аптекарь и знаками просил всех удалиться от бассейна, а ещё лучше и, вообще, из оранжереи.
Повторять просьбу не приходилось – аптека быстренько пустела, даже птицы как-то сразу замолкали в широченных пальмовых веерах, и наступала такая тишина, что было слышно, как под листьями кувшинок лопаются воздушные пузырьки.
Как только аптека пустела, старый голландец садился на скамеечку возле черепахи и подолгу глядел на неё, словно спрашивая о чем-то. Как бы в ответ, черепаха начинала шевелиться, высовывала голову и пристально смотрела на старика из-под панциря своим черным немигающим глазом, словно из-под козырька кепки. Так проходило минут десять, а может и больше, но над входной дверью звенел колокольчик, и аптекарь, вздохнув, поднимался и брел к прилавку, чтобы получить несколько блестящих монет и упаковать клиенту в высокую банку дюжину-другую своих знаменитых пиявок.
Вот какая это была аптека! Но не только за чудодейственных пиявок и красивую оранжерею с бассейном и черепахой любили и почитали горожане дядюшку Гердта. Не было на острове человека добрее и приветливее. Свои доходы аптекарь частично тратил на покупку редкостных растений и уход за оранжереей, а большую часть отдавал клубу яхтсменов и аквалангистов, который сам же и основал после исчезновения Тиля. Тогда же кто-то из горожан придумал название «Тиль-клуб», так оно и повелось.
Последние месяцы ван Хольп стал прихварывать и всё чаще вместо него работал Ник Томпсон – тот самый, что обычно сопровождал Тиля в морских походах. В свои четырнадцать лет Ник считался лучшим ныряльщиком на острове и вообще заводилой среди местной ребятни. А его смелости и отчаянной решимости во время погружений мог бы позавидовать и взрослый аквалангист…. Отец Ника – городской мусорщик Джек Томпсон – был избавлен от трат на покупку акваланга или гидрокостюма для своего сына – всё это мальчик получил в награду за постоянные победы в «Тиль-клубе». Признаться, заведись у Томпсона-старшего лишняя монета, он не стал бы тратить её на приобретение аквалангов или прочей чепухи. Уж он бы нашел более достойное применение денежкам, попросту говоря – пропил бы всё до последнего пенса. Гердт ван Хольп знал, как трудно живется семейству Томпсонов и поэтому постоянно искал случая, чтобы пощедрее заплатить своему помощнику. Благодаря такому заработку Ника, наконец-то тетушка Пэтти, его мать, смогла вздохнуть посвободней, а Ник, не говоря отцу, даже скопил кое-какую сумму на постройку одноместной килевой яхты с автоматическим управлением. На этой яхте он собирался совершить кругосветное путешествие и прославить свой остров. Представьте, как это здорово звучит: «Самый юный кругосветный мореплаватель Ник Томпсон с Каймана»!
Но была у Ника ещё одна забота. Весь этот год он бился над загадкой исчезновения Тиля. Ник не допускал и мысли о гибели своего лучшего друга: в конце концов, Тиля ведь не нашли, значит, нет и доказательств его смерти. Кто-то может сказать, дескать, прошло слишком много времени, чтобы надеяться на счастливый случай. Но тогда, как же быть с Робинзоном Крузо? Уж от него не было вестей намного дольше, а Робинзон в это время жил-поживал на чудесном острове, разводил коз и обучал попугая.
Трудно сказать почему, но кое-какие события казались Нику концом ниточки, ухватившись за которую, можно распутать весь клубок. Вот хотя бы та же черепаха! Ведь вслед за Тилем тогда пропала и она.
Потом черепаха не показывалась почти целый месяц. Водолазы ни разу не видели её в бассейне после исчезновения Тиля, хотя самым тщательным образом обследовали каждый дюйм каменной чаши. А ещё они не нашли в облицовке ни одного сколько-нибудь широкого зазора, через который черепаха могла бы выскользнуть из бассейна. Потому-то Ника и не удивляло то почтение, с каким Гердт ван Хольп относился к своей маленькой гостье.
За годы дружбы с Тилем и его отцом Ник успел изучить повадки загадочной посетительницы. На своей каменной приступочке черепаха появлялась примерно раз в неделю. Перед каждым черепашьим визитом в бассейне оставалось так мало пиявок, что иногда приходилось по четверти часа шуровать сачком, что бы поймать хотя бы дюжину этих не очень-то симпатичных на вид созданий. Но стоило черепахе высунуть нос из воды, как бассейн опять наполнялся драгоценной живностью.
Мало-помалу Ник твердо уяснил, что черепаха каким-то образом выбирается из бассейна и проникает в него обратно через известную только ей одной лазейку. Было очевидно, что пиявки то ли сами следовали за своим костяным предводителем, то ли черепаха зачем-то специально загоняла их в бассейн. Но через какие пути-расщелины? Зачем всё это надо черепахе, ответить нельзя, а вот поискать черепашью лазейку и можно и нужно.
Каждый раз, когда Гердт ван Хольп надолго уходил из аптеки, Ник надевал акваланг и спускался в бассейн. Каменная облицовка была в идеальном порядке. Ближе ко дну бассейна плиты увеличивались в размерах и для притока родниковой воды имели несколько прорезей в дюйм шириной. Через прорези пиявки свободно могли проникать в бассейн, но для черепахи щель была слишком узка.
Однажды, выбираясь из бассейна, Ник лицом к лицу столкнулся с аптекарем. Старик, по-видимому, уже давненько сидел на скамеечке и теперь укоризненно качал головой.
- Дядюшка Гердт, я хотел только, … - начал было оправдываться Ник, но голландец жестом прервал мальчика. Молча, аптекарь подождал, пока Ник снимает акваланг, потом похлопал ныряльщика по плечу и дружелюбно сказал:
- Ну, что, исследователь, небось озяб? Пошли сварим кофе – согреешься, а заодно и посмотришь мои морские карты: ты ведь, я слышал, как раз собираешься в кругосветное плавание, не так ли?
