Мантуанский собор

Мантуанский собор

Историческая драма в IV актах

 

Действующие лица

 

Пий II – Папа Римский, возраст 54 года

Франческо Сфорца – герцог Миланский, возраст 58 лет

Бьянка Мария Висконти – жена Франческо Сфорца, возраст 34 года

Галеаццо Мария Сфорца – герцог, сын Франческо Сфорца и Бьянки Марии, возраст 16 лет

Ипполита Мария Сфорца – принцесса, старшая дочь Франческо Сфорца и Бьянки Марии, возраст 14 лет

Лудови́ко III Гонза́га – кондотьер, один из организаторов Мантуанского собора, 47 лет

Изотта Ногарола – писательница-гуманистка, выступала за права женщин, возраст 41 год

Жан II Лотарингский – титулярный герцог Калабрийский, возраст 34 года

Лудовико Тревизан – кардинал, патриарх Аквилеи, возраст 58 лет

 

События происходят в январе 1460 года в Мантуе.

 

АКТ I

СЦЕНА I

Дворец Палаццо Дукале Лудовико III Гонзага. Быстрым шагом в зале появляется герцогиня Бьянка Мария Висконти, держась рукой за горло.

 

Бьянка. Некстати, кажется, я заболела. Сжимает в горле, боль в груди. Жар и слабость, что тело отказывается мне повиноваться. Но нет, нельзя, чтобы заметили мою болезнь. Ведь я – супруга герцога Миланского! Мне сильной нужно быть.

В зал стремительно вбегает сын Бьянки, Галеаццо.

Галеаццо (возмущенно). Герцогиня, вы здесь! О чем я узнаю?

Бьянка. Что привело тебя в такую ярость, сын мой?

Галеаццо. Вы спрашиваете про ярость? Я вне себя!

Бьянка (строгим голосом). Возьми себя в руки и смени тон, как подобает наследнику герцога Сфорца.

Галеаццо (сдерживаясь и тяжело дыша). У Сусанны Гонзага оказывается горб, о котором ее отец все эти годы умалчивал.

Бьянка. Тише, молодой человек, не забывайте, что мы в гостях у Лудовико Гонзага, с которым в будущем нам предстоит породниться.

Бьянка отворачивается и, прикрываясь кулаком, откашливается.

Мама, вы больны?

Бьянка (повернувшись к Галеаццо). Нет! Слегка лишь поперхнулась.

Бьянка и Галеаццо смотрят друг на друга сверлящими взглядами.

Галеаццо. Вы знали об уродстве Сусанны?

Бьянка. Да, с твоим отцом узнали лишь недавно.

Галеаццо. И что теперь, вы готовы мне в жены дать калеку ради союза с Гонзага?

Бьянка. Союз с Гонзага очень важен и укрепит власть твоего отца герцога Миланского.

Галеаццо. Вы готовы пойти на любое соглашение ценой будущего своего сына?

Бьянка. Что за отчаяние в голосе? Мы уже нашли решение.

Галеаццо. Так, может, вы посвятите меня в свои политические планы?

Бьянка. У Гонзага есть младшая дочь Доротея необыкновенной красоты.

Галеаццо (окончательно успокоившись). Почему же я до сих пор в неведении? Разве нельзя было посвятить меня в эту ничтожную тайну?

Бьянка. Совсем не до этого было. Твой отец в последние годы вел войну против Венеции и пытается достичь политического мира в Италии, создав Итальянскую Лигу.

Галеаццо (склонив голову). Простите меня, герцогиня, за несдержанность!

Бьянка. Несдержанность – это непозволительная роскошь для вас, юноша! Не забывайте, что через несколько часов прибудет Папа Римский, и в отсутствии своего отца вы должны встретить Папу.

Галеаццо (крепко сжав шпагу правой рукой). Да, герцогиня!

Быстрым шагом, подобрав платье обеими руками, входит Ипполита, дочь Бьянки.

Ипполита. Что слышу я? Вновь все лавры достаются моему брату. Значит, Галеаццо будет встречать Папу?!

Галеаццо. Я старше тебя, Ипполита!

Ипполита. И что? Но я нисколько не глупее. Все дело в том, что женщиной я родилась?! Мама!

Бьянка (строго покосившись в сторону Ипполиты). Ты подслушивала наш разговор?

Ипполита (смутившись). Нет! Начало мне неизвестно. Услышала лишь ту часть, что касается встречи Папы.

Бьянка. Я столько сил прикладываю в вашем воспитании, но все, мне кажется, напрасно. Похоже, кровь отца возобладала над моей.

Ипполита. Чем же я вас расстраиваю, Мама? Моим манерам все знатные девушки завидуют, от красоты моей мужчины вмиг слабеют.

Галеаццо. Сестра моя, вот если бы еще язык могла бы придержать, ведь, кажется, качество полезное для женщин.

Ипполита. Мама! Опять Галеаццо насмехается надо мной!?

Бьянка (скривив улыбку на лице). Галеаццо, не обижай сестру. И хватит тебе, Ипполита, изображать из себя обиженную девицу.

Ипполита. Но мама!

Бьянка. Хватит!

Ипполита немедленно стихла, Галеаццо потупил взор. Бьянка обращается к Ипполите.

Есть и для тебя важная миссия. Коль так гордишься ты своим умом, тебе придется написать приветственную речь для Папы.

Ипполита (с радостным выражением лица). И это все?

Бьянка. Нет! Ты речь произнесешь на Соборе.

Ипполита смотрит на Галеаццо с высоко поднятой головой,

Галеаццо (с ухмылкой). Не лучше ли будет, герцогиня, поручить мне речь перед Папой, ведь у меня уже есть опыт.

Ипполита (смеясь). Ты уже произносил речь перед Папой в апреле во Флоренции, хот и написанную не тобой.

Бьянка. Перестаньте! Я вас оставлю, вы же будьте достойными детьми своих родителей, как подобает вашему положению.

Бьянка уходит.

 

СЦЕНА II

Ипполита и Галеаццо остаются наедине.

 

Галеаццо. Ну, что добилась своего? Я все ждал, когда ты выдавишь слезу.

Ипполита. А как еще мне поступать? За тобой и право первенца, и право мужчины!

Галеаццо. Зато с тебя меньше спрос, и тебе все сходит с рук.

Ипполита. Ну-ка, посвяти меня в свои надуманные мысли, в чем проявляются мои привилегии, чего ты, бедняжка, лишен?!

Галеаццо. Конечно, как же помнить такой пустяк?! Всего лишь мамина венецианская ваза, которую ты превратила в осколки.

Ипполита. То была лишь детская неосторожность!

Галеаццо. Будь я на твоем месте, точно понес бы какое-нибудь наказание. Но нет! Ты в слезы, пополнив Адриатику водой.

Ипполита (махнув рукой). Вы лучше, братец мой, поведайте мне тайну, где были прошлой ночью?

Галеаццо (недоуменно). Не понимаю, Ипполита, ты о чем?

Ипполита. О том, что тебя видели в обществе герцога Калабрийского. Вы плохо лица свои скрывали черными плащами.

Галеаццо (ухмыляясь). Герцог отвел меня туда, куда мужчины, озираясь, пытаясь незаметно проскользнуть, снимают с пальца символ вечной клятвы.

Ипполита (рассмеявшись). В таверну к распущенным девицам!? Как пошло и постыдно!

Галеаццо. Чего не сделаешь, чтоб разузнать про истинные цели герцога.

Ипполита. В своем ли ты уме? Разгадка на поверхности. Он хочет сблизиться с нашей семьей, тебя задабривая дешевыми девицами.

Галеаццо. Не думай, что я настолько глуп, чтоб не понять.

Ипполита. Не забывай, что я была обещана ему, но почему-то наш отец, герцог Сфорца, вдруг передумал.

Галеаццо. И вскоре ты должна будешь стать супругой Альфонсо Калабрийского, будущего короля Неаполя.

Ипполита. Мне мысль одна, что придется делить ложе с этим распутником, уже отвратительна.

Галеаццо. Все зависит от политической обстановки в Италии. Наш отец не раз менял свои решения.

Ипполита. Хватит об этом. Что тебе удалось узнать, если, конечно, груди дешевых девиц тебя не отвлекали?

Галеаццо. Не так много, как хотелось бы. Я все ждал, когда вино возьмет верх над разумом герцога, но он на редкость стойким оказался.

Ипполита. Считаешь себя умным, а с такой простой задачей не мог справиться.

Галеаццо. Только не пытайся меня учить. Герцог, как кость в горле, и тебе с ним не справиться.

Ипполита. Перестаньте, братец, все мужчины слабы по части женщин. Я бы его соблазнила, чтобы затуманить его разум.

Галеаццо. Не смеши меня, Ипполита, в его объятия я бросил не одну, а сразу двух девиц. Но вместо того, чтобы насладиться утехами с обнаженными женскими телами, герцог, возомнив себя Цезарем, встал во весь рост и стал декламировать Вергилия.

Ипполита. А Жак, случайно, не из тех мужчин, что балуется извращениями?

Галеаццо. Сестра!

Ипполита. Оставь меня Галеаццо, чтобы я предалась своей грусти.

Галеаццо, рассмеявшись, уходит.

 

СЦЕНА III

Ипполита прохаживается по залу, появляется Изотта Ногарола.

 

Ипполита (сделав реверанс). Ах, графиня, я счастлива, что могу, наконец, познакомиться с вами.

Изотта. Вы Ипполита Сфорца?

Ипполита. Да, так и есть.

Изотта. Я слышала, что вы умны, но теперь убеждаюсь, что еще и красивы.

Ипполита. Вы меня смущаете, графиня Изотта, хотя мне лестно слышать ваше мнение о моих способностях.

Изотта. Не надо быть чрезмерно скромной, Ипполита. Нам, женщинам, все время приходится биться с мужчинами за местом под солнцем.

Ипполита. Ах, графиня, я как дикая роза, что распустилась в саду среди больших деревьев и гигантских кустов, куда солнечный свет с трудом проникает. И потому живет роза в объятиях тьмы.

Изотта. Но для каждого цветка в небесном пространстве появляется своя звезда.

Ипполита. Да, графиня, и такая звезда стала светить каждую ночь для нее. Роза, замыкаясь днем и пряча себя от посторонних взоров, с наступлением ночи раскрывалась вновь, сливаясь с далекой, недосягаемой звездой.

Изотта. Ты, влюбилась, дитя мое?

Ипполита. Да! Казалось, свет звезды никогда не иссякнет, и любовь, наполнившая мое сердце, будет бесконечной.

Изотта. Но сейчас твое сердце наполнено грустью, и по щекам стекают слезы, как если капли дождя по лепесткам розы.

Ипполита. Потому что сердце заволокло тучами, ведь не могу найти в небесном пространстве свою звезду.

Изотта. Скажи, кто он?

Ипполита. Это адъютант моего отца, который не вернулся с последнего похода. И горе охватило розу. Потеряв надежду, она закрылась.

Изотта. Быть может, появится новая звезда, для которой раскроется роза, и это будет новая любовь.

Ипполита. Ах, графиня, я помолвлена с Альфонсом, сыном Неаполитанского короля. Он – олицетворение всех земных пороков!

Изотта. Я сочувствую тебе, Ипполита. Такова участь принцесс. Я борюсь за то, чтобы женщина сама могла определять свою судьбу.

Ипполита. Вы должны быть счастливее меня!? Ваш ум и красота в единое сплелись.

Изотта. Я себя, посвятив служению искусству, напророчила зависть на свою голову. Ведь празднует тот, кто больше грешит, Фортуна глупцам открывает дорогу!

Ипполита. Но вы распоряжаетесь своей судьбой, как вам велит ваш разум.

Изотта. Когда ты еще девочка-ребенок, то можешь слышать похвалу в свой адрес, но повзрослев, видишь злобный натиск со стороны мужчин, противников женского ума.

Ипполита. Я удивляюсь вашей силе воли!

Изотта. Сплошное лицемерие вокруг! В моем присутствии мужчины сдержаны, но за спиной моей меня готовы грязью обливать.

Ипполита. Я заметила, что и женщины смотрят косо на вас.

Изотта. Да, за то, что хочешь вырваться из стаи невежественных куриц. Но, когда слухи распространяются женщинами-соперницами, это выглядит вполне естественно.

Ипполита. Нам не повезло, что женщинами родились.

Изотта. Я столько сил потратила и столько времени на изучение наук, лишь для того, чтобы с мужчинами встать наравне.

Ипполита. Есть множество мужчин, уступающих вам по части ума.

Изотта. Нет, все зря! Церковь тянула на свою сторону, видя во мне фанатичную католичку, еще одну Екатерину Сиенскую. Но я не давала обет безбрачия. Я жаждала любви!

Ипполита. Может, вы тоже встретите свою любовь?!

Изотта. Ведь прав поэт Гуарино да Верона Гуарино да Верона, что я – слишком женщина!

Ипполита. Я много слышала про него и его таланты.

Изотта. Конечно! Особенно отличается умением льстить женщинам, а потом порочить их лживыми сплетнями.

Ипполита. Я этого не знала. Расскажите.

Изотта. Я как-то поддалась на его похвалу, но этот лицемер потом обвинил меня в промискуитете и инцесте.

Ипполита. Как это низменно и постыдно!

Слышны приближающиеся голоса.

Сюда идут! Я слышу голос своей матери. Простите, что оставляю вас, графиня, я не хочу с ней сталкиваться.

Ипполита уходит.

 

СЦЕНА IV

В зал входит Бьянка Мария Висконти. Бьянка и Изотта приветствуют друг друга поклоном головы.

 

Изотта. Герцогиня Бьянка, вы знаете, кто оказал мне честь, пригласив на Мантуанский собор?

Бьянка. Я не владею такой информацией, но было бы опрометчивым, не пригласить вас, графиня Ногарола, на такое знаменательное событие, где собрались именитые политические деятели Европы.

Изотта. Но я произвожу не самое лучшее впечатление на мужчин, борясь за женские права.

Бьянка. Думаю, проведением Собора в Мантуе мы обязаны стараниям супруги Лудовико Гонзага, Барбаре Бранденбургской.

Изотта. Я слышала, что вы с Барбарой – близкие подруги.

Бьянка. Не знаю, к чему вы клоните, но не забывайте, что Барбара – одна из самых образованных женщин, благодаря которой Мантуя в настоящее время переживает культурный расцвет.

Изотта. И что? Женщины на этом мужском собрании, чтобы украсить их скуку?

Бьянка (покашливая). Не будьте так строги, графиня, но не думаете ли вы, что слишком проявляете интерес к вопросу женских прав.

Изотта. Герцогиня, вы больны?

Бьянка. Не обращайте внимания, лишь легкое недомогание.

Изотта. Странно, я привыкла слышать возражения со стороны мужчин, но вы, герцогиня, женщина!

Бьянка. Я лишь защищаю устои семьи.

Изотта. Как образование женщины может навредить устоям семьи?

Бьянка. Так, что женщина не знает меры. В правах пытаясь уравняться с мужчиной наравне, она не остановится на этом.

Изотта. Я лишь хочу добиться уважения со стороны мужчин и признания, что женщина на большее способна.

Бьянка. Сегодня женщина знает свой долг. Чтоб, выйдя замуж, детей рожать для продолжения рода.

Изотта. Неужели лишь в этом предназначение женщины?

Бьянка. Я с ужасом могу представить, что, когда женщина в образовании сравняется с мужчиной, то станет обязательно совать свой нос в политику.

Изотта. Вы считаете, что женщина не способна справиться с управлением страной? Вспомните…

Бьянка (перебивая). Да, я напомню вам про Юлию Агриппину, которая вышла замуж за своего дядю императора Клавдия Августа, и сама же его отравила, расчистив путь к власти для своего сына Нерона.

Изотта. Но, может, Агриппина стала такой из-за порочного влияния своего брата Калигулы, сделавший из нее свою любовницу!?

Бьянка. А что вы скажите на счет Византийской императрицы Ирины? Как только ее сын, Константин, подрос, чтобы не передавать ему власть, она ослепила его.

Изотта. Но в обоих случаях ни Агриппина, ни Ирина Афинская не получили достойного образования и потому их извращенный разум способен был на подлость и жестокость.

Бьянка. Женский разум не способен возвысится в постижении гармонии мира.

Изотта. Конечно, то привилегия мужчин. Но получая образование, они не становятся мудрецами, а превращают историю в кровавое месиво.

Бьянка. Зло, что несут за собой мужчины, покажется ничтожной каплей в сравнении с тем, что сотворят женщины с миром.

Изотта. Герцогиня, но почему вы не приводите себя в пример? Всем известно, что уже в семнадцать лет вы проявляли незаурядные дипломатические способности.

Бьянка (повелительно взмахнув рукой). Перестаньте графиня! Как бы мне не было лестно, но я была всегда рядом с герцогом Франческо Сфорца. Благодаря его мужеству и силе было восстановлено Миланское герцогство.

Изотта. Не удивительно, что женская свобода вызывает у мужчин зависть.

Бьянка. Не усердствуйте, графиня, в защите женщин. Каждая женщина, держась высокомерно и задрав нос до небес, мнит себя частью благородной аристократии.

Изотта. Образованная женщина не позволит себе казаться вульгарной.

Бьянка. Вот только не забывайте, графиня, если женщина будет обсуждать с мужчиной «Дивинации» Цицерона, ей грозит одиночество.

Изотта. Но почему философия – лишь привилегия мужчин?

Бьянка. Да, потому что женщине свойственно казаться слабой, пускать слезу и искать утешения в мужских объятиях. Выберите, чего вы хотите? Быть, или притворяться?

Изотта. Это же разные понятия: образование и женская природа.

Бьянка. Нам с вами, графиня, конечно, повезло родиться в богатых семьях. Это дало нам возможность получить образование.

Изотта. Но это нисколько не облегчает жизнь. Я начинаю думать, что это, скорее, проклятие, чем достоинство.

Бьянка. Что ж, я вас понимаю. Но, Изотта, зачем вы занимаетесь философией? Помогает ли она вам в ваших поисках?

Изотта. Я занималась философией из чувства протеста, чтобы доказать мужчинам состоятельность женского ума.

Бьянка. Что это дало вам, как женщине?

Изотта. Скорее, я превратилась в мужчину, рьяно оберегая свою девственность.

Бьянка. Разве вам не хотелось ощутить себя женщиной в полной мере?

Изотта. Конечно, хотелось.

Бьянка. Интерес моего супруга, герцога Миланского, ко мне подогревается не моей образованностью, а тем, что мне присущи желания земные.

Изотта. Мне даже стало как-то любопытно. Поделитесь со мной своими женскими секретами?

Бьянка. От своего отца, Филиппо Мария Висконти, я переняла страсть к лошадям и охоте. И это оказалось мне куда полезнее по жизни. Мне всегда доставляло удовольствие, когда я могла обскакать своего супруга.

Изотта. Охота – не моя стезя!

Бьянка. Умерьте гордыню, графиня! Почему вы не выходите замуж?

Изотта. Когда 6 лет назад я готова была выйти замуж, Лодовико Фоскарини отговорил меня.

Бьянка. У него были на вас виды?

Изотта. Он был влюблен в меня, но я и в мыслях представить не могла, стать его супругой, ведь нас связывали крепкие дружеские узы.

Бьянка. Как-то эгоистично. Он сделал это, видимо, из ревности.

Изотта. Фоскарини считал, что я принадлежу ему, боясь, что выйдя замуж, наша связь с ним прервется.

Бьянка. Влюбленный мужчина предпочтет, чтобы женщина пребывала в одиночестве, чем принадлежала другому.

Изотта. Не жалейте меня, герцогиня! Я слышала в свой адрес смех, насмешки и оскорбления.

Бьянка. Может, вам и удастся добиться значимых результатов на этом поприще. И, может, ваша речь на Соборе положит начало этим преобразованиям.

Изотта. Я и предположить не могла, что мне оказана честь, произнести речь, герцогиня.

Бьянка. Воспользуйтесь случаем.

Изотта. Спасибо вам, герцогиня!

Бьянка. Благодарите супругу Гонзага, Барбару, и зовите меня, Бьянка.

Изотта. Да, Бьянка, пойду немедленно готовить речь к приезду Папы.

Изотта уходит.

 

СЦЕНА V

Появляется Лудови́ко III Гонза́га

 

Бьянка. Спасибо вам, Лудовико, за оказанное гостеприимство.

Гонзага. Герцогиня Бьянка, не стоит благодарить меня, ведь вы прекрасно знаете, что обо всем позаботилась моя супруга.

Бьянка. Да! Жаль, что мне не удалось тесно пообщаться с герцогиней.

Гонзага. Она приносит свои извинения, ведь еще не может оправиться после рождения нашего сына, Лудовико.

Бьянка. Я все понимаю. Наша глубокая дружба с Барбарой, является хорошим залогом в союзе между Мантуей и Миланским герцогством.

Гонзага. Конечно же, герцогиня, хотя наш политический союз с Франческо Сфорца был основан на борьбе против Венеции.

Бьянка. Но теперь вы можете с облегчением вздохнуть после подписания Лодийского мира.

Гонзага. Мир хрупок, если не подкрепляется конкретными действиями.

Бьянка. Полагаю, речь идет об Итальянской лиге?!

Гонзага. Бесспорно! И надеюсь, в скором будущем мы станем еще ближе по случаю брачного союза между нашими детьми.

Бьянка. Да, брак моего сына, Галеаццо, с вашей дочерью, Доротеей, должен состояться как можно быстрей.

Гонзага. Я бы хотел попросить у вас прощения за то недоразумение, что возникло из-за помолвки с моей первой дочерью Сусанной.

Бьянка. Ну, все разрешилось самым удачным образом, и хорошо, что у вас есть еще одна дочь, Доротея.

Гонзага. Поверьте, что я так был занят войнами и политическими делами, что не обращал внимания на дефект Сусанны.

Бьянка. Перестаньте, Лудовико. Мне искренне жаль Сусанну. Бедное дитя!

Гонзага. Представьте, это юное создание недавно объявила, что уйдет в монахини в монастырь Святой Павлы.

Бьянка. Ничего удивительного, моя дочь, Ипполита в возрасте Сусанны заявила, что будет королевой.

Гонзага. А почему помолвка между Ипполитой и Рене Анжуйским была расторгнута?

Бьянка. Вам об этом лучше спросить у герцога Сфорца. Кстати, ваш Дворец Палаццо Дукале выше всех похвал.

Гонзага. Все благодаря архитектору Луке Фанчелли. Я горд тем, что у меня творит ученик самого Брунеллески.

Бьянка. Ваша картинная галерея вызывает зависть и восторг. Я вижу у вас потрясающие картины Пизанелло.

Гонзага. Мне приходится соперничать со знаменитостями Флоренции и Милана.

Бьянка. Вы превратили свой Дворец в центр искусства.

Гонзага. Видели бы вы Флорентийский дворец Козимо Медичи, что затмевает своей роскошью и гениальными произведениями художников?!

Бьянка. Не скромничайте.

Гонзага (махнув рукой). Перестаньте, Бьянка, мне льстить. Не так много времени осталось до прибытия Папы, и мне надо проверить, в полной ли готовности покои Папы.

Бьянка. Барбара уверена, что в этом нет никаких проблем.

Гонзага. Что делать со свитой Папы?

Бьянка. Разрешите полюбопытствовать, о каком количестве идет речь?

Гонзага. Точно не могу сказать. Когда Папа прибыл во Флоренцию с десятью кардиналами и шестьюдесятью епископами, пришлось Собор Святой Марии закрыть и устроить там ночлежку для епископов.

Бьянка. Это так похоже на флорентийцев. Недаром Данте сравнил жадность с волчицей ненасытной.

Гонзага. Вот как? А мне казалось, что он просто сделал такое сравнение, не намекая на Флоренцию.

Бьянка. Может, я немного преувеличила?! Лудовико, не могли бы вы взять на встречу моего сына Галеаццо?

Гонзага. Он еще молод и неопытен.

Бьянка. Мой супруг, Франческо, хочет приучить Галеаццо к будущей государственной деятельности.

Гонзага. Хотя вы правы, я был немногим старше Галеаццо, когда стал осваивать военное дело, а через два года принял командование небольшим отрядом в армии Венецианской республики.

Бьянка. Я уверена, что моего сына ждет великое будущее.

Слышны выстрелы пушек.

Наконец мы дождались прибытия Папы.

Бьянка вместе с Лудови́ко III Гонза́га спешно выходят из дворца.

 

 

АКТ II

СЦЕНА I

Пушечные выстрелы продолжаются. Слышны восторженные выкрики горожан.

 

Голос I. Его святейшество, Папа! Папа Пий Второй в Мантуе.

Голос II. Славься имя Господа нашего Иисуса Христа!

Голос III. Многие годы жизни Папе!

Голос I. Смерть туркам!

Голос II. Папа, спаси Европу! Верни Константинополь!

Папа, прихрамывая, в сопровождении Гонзага, Галеаццо, Бьянки и Ипполиты входят во дворец.

Гонзага. Ваше святейшество! Мы рады приветствовать в нашем городе, Мантуе!

Папа. Да, хранит вас Отец наш Иисус!

Бьянка. В скором времени к нам присоединиться супруг мой, герцог Миланский, Франческо Сфорца. Вы, конечно, знакомы с моим сыном Галеаццо!?

Папа. Да, герцогиня, я знаю вашего сына. Надеюсь, этот молодой юноша станет достойным наследником Миланского трона.

Бьянка. Моя дочь, Ипполита! В честь Вашего прибытия она собирается на соборе произнести приветственную речь.

Папа. Что ж, это будет интересно, услышать речь молодой целомудренной девушки. Пусть варвары увидят стойкость духа наших итальянских девушек.

Ипполита (кланяясь Папе). Да, Ваше святейшество, варварам не избежать гнева Отца нашего Иисуса.

Бьянка. Речь Ипполиты – это голос господний!

Папа. Но как скоро к нам присоединиться герцог Сфорца?

Галеаццо. Гонец доставил сообщение, что герцог должен высадиться со своим флотом в порту не более чем через два часа.

Папа. Рад слышать. Будем молиться в это тревожное время, чтобы ничто не изменилось. Никакие силы зла не смогли бы воспрепятствовать этому событию.

Гонзага. Пойдемте Ваше святейшество, моя супруга распорядилась, чтобы для вас были выделены отдельные покои. Окажите мне честь, проводить Вас для отдыха.

Папа. Конечно, сеньор Гонзага! Но вначале я бы хотел осмотреть Дворец.

Гонзага (посмотрев на Бьянку). Не возражаете, Ваше святейшество, чтобы нас сопровождал Галеаццо?

Папа. Нисколько.

Папа Гонзага и Галеаццо уходят из зала. Бьянка и Ипполита, склонив головы, провожают взглядами Папу.

Бьянка (надменным тоном). Не забывай, дочь моя, что твое второе имя дано в честь Девы Марии.

Ипполита. Я прекрасно понимаю всю ответственность, возложенную на меня, поэтому моя речь будет написана с Грамматикой, как учил Константин Ласкари.

Бьянка. Что ж, надеюсь, ты будешь достойна своего великого византийского учителя. Тебя будут слушать самые известные политики Европы.

Бьянка и Ипполита уходят в противоположную сторону.

 

СЦЕНА II

Папа и Лудовико III Гонзага возвращаются в зал.

 

Папа. Лудовико, сегодня исторический день. На Конгрессе я объявлю о начале Крестового похода против ненавистных нам турок.

Гонзага. Да, Ваше святейшество.

Папа. Все ли предусмотрено для безопасности проведения собрания?

Гонзага. Все подступы к Мантуе перекрыты. На реке Минчо мы разместили флот, который, кстати, станет основной ударной силой против турок.

Папа. Вы определили порядок выступлений делегатов?

Гонзага. Да. Хотя есть одно сомнение.

Папа. Какое?

Гонзага. Моя супруга изъявила желание, чтобы с речью выступила Изотта Ногарола.

Папа. Да, я слышал о ней, ведь она из веронского графского рода.

Гонзага. Верно, но я не доверяю ей.

Папа. Чего же она хочет, если при рождении у нее есть и имя, и достаток, и Бог не обделил ее умом.

Гонзага. Пытается добиться равноправия для женщин.

Папа. Вы – это серьезно? Когда Европа полыхает в крови в своей вечной борьбе за приумножение земель, когда над ней нависла турецкая угроза, Изотта занимается столь пустяковым делом!?

Гонзага. Ее притязания на равенство не столь значительны, чтобы можно было беспокоиться. Всего лишь право на образование наравне с мужчинами.

Папа. В чем же проблема?

Гонзага. Стоит ли вообще давать ей слово?

Папа. Боитесь, что она использует Собор для своих личных интересов, уклонившись от истинной цели?

Гонзага. Ведь мы должны предусмотреть все возможные скандалы.

Папа. Неделю назад с балкона Ватикана я наблюдал, как седовласый старик, будто сошедший с картины Боттичелли, опустившись на колени перед входом в Собор Святого Петра, грустно качая головой, восклицает: "В чем мы провинились, что Бог отвернулся от нас".

Гонзага. Мы всегда взываем к Богу, когда на нас взваливаются беды, и мы познаем горе.

Папа. Старик в том бесконечном феерическом пространстве, простер руки к Создателю, отдавая себя его воле, и произнес свой безответный бесконечный монолог.

Гонзага. Ваше святейшество, не время впадать в мрачное настроение в этот исторический момент.

Папа. Но дом, построенный его руками, очаг, которому он посвятил всю свою жизнь, семья, что он создавал долгим кропотливым трудом и терпением,  все исчезло и превратилось в прах.

Гонзага. Мне рассказывали, как варвары отрывали детей от матерей и заживо бросали в костер, женщин раздевали и, надругавшись, расчленяли их тела. Мужчинам выжигали кресты на груди раскаленным металлом и приколачивали их к сооружениям в виде распятия.

Папа. Как представлю эту картину ужаса, что смешалась с кровью земля, и в воздухе зловонный запах истерзанных христиан, к горлу подкатывает ком тошноты.

 

Гонзага. Верно подметил Виссарион Никейский, что турки — это подлый и отвратительный народ, который глумится над людьми умственными, знатными, могущественными. Но, Ваше святейшество, не время предаваться слабости. На вас смотрит весь христианский мир.

Папа. Старец больше никогда не вернется обратно. Сад, который он сделал цветущим с помощью Создателя, потерял свой облик ярких красок и стал Черным. От сада останутся лишь выжженные камни, все живое исчезнет, земля будет усеяна трупами, которыми насытятся грифы и шакалы.

Гонзага. Для него светило померкло, и небесный свод погрузился во мрак. Но Ваше святейшество, в наших силах остановить турецкую чуму, заполнившую пространство бесчинствующего беспредела.

Папа. Глядя на этого старца, во мне неистовый стон боли и буря ненависти, что в жилах стынет кровь, ведь семейный очаг, которому он посвятил всю свою жизнь, теперь разрушен.

Гонзага. Я желаю этому старцу обрести покой. Но простите меня за дерзость, как Бог допускает гибель безвинных? В чем их грех? Или их любовь к нему не так сильна?

Папа. Герцог, не позволяйте себе усомниться в могуществе Бога. Вспомните слова апостола Павла: "А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему [его]: "зачем ты меня сделал?" Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?" (Рим. 9, 20-21).

Гонзага. Если и возникли сомнения, то цена расплаты несоизмерима с подобным грехом. Пусть старец произнес молитву, но будет ли услышан, или его молитва останется с ним, и список жертв еще открыт?

Папа. Боже, помоги ему, обрести покой! Но помните, сеньор Гонзага, что сомнения в вере – вот основная причина слабости христианства.

Гонзага. Может ли Бог защитить нас от того хаоса, что царит в этом безумном мире?

Папа. Но не на Бога ли мы надеемся, что он совершит свой Страшный суд и накажет за зло?!

Гонзага. Зачем мы тогда созвали собор, если будем ждать божьей справедливости?

Папа. Прав Лоренцо Вала, написавший, что Справедливость же и несправедливость определяются из склонности души, не из действия тела.

Гонзага. Ваше Святейшество, Но история…

Папа (перебивая). История не заканчивается на нас. Все вернется к тому, с чего начиналось, и нашим народам предначертана великая миссия.

Гонзага. Но может ли Конгресс стать возможностью для консолидации европейских правителей?

Папа. Мы должны сделать все возможное, чтобы потомки гордились нашими поступками.

Слышны крики.

Гонзага. Я слышу выкрики. И выстрелы пушек. Вот мы и дождались прибытия герцога.

Папа. Идите, Гонзага, встречайте герцога Миланского, а я тем временем отдохну после долгой изнурительной дороги. Бог всем нам в помощь! Перед выступлением мне надо немного отдохнуть.

Папа идет в сторону выхода, Гонзага следует за ним, но Папа останавливает его.

Не провожайте меня, Гонзага. В одиночестве мне лучше думается.

Папа уходит.

 

СЦЕНА III

В зал входит герцог Миланский Франческо Сфорца. Гонзага и Сфорца приветствую друг друга объятиями.

 

Гонзага. Герцог Сфорца, ваше появление в Мантуе теперь полностью изменит соотношение сил в пользу сторонников похода.

Сфорца. Все так плохо?

Гонзага. Настолько, что Собор был под угрозой срыва.

Сфорца. Я доставил с собой флот, как демонстрацию силы. Кстати, мои стратеги разработали план, как быстро через реку По мы войдем в Адриатическое море.

Гонзага. Вы уже думали о том, кто войдет в Военный совет?

Сфорца. Об этом позже. До меня дошли слухи, что Венеция готовит позорное соглашение с турецким султаном.

Гонзага. Если Венеция готова заключить союз с Мехмедом, не означает ли это, что она способна разорвать соглашение по Итальянской лиге?!

Сфорца. Надеюсь, что так далеко не зайдет. Кстати, мы можем полагаться на Албанского князя Скандербега?

Гонзага. Я не могу быть уверенным в князе, ведь он не счел нужным явиться на Собор? Человек, который менял религию, то обращаясь в ислам, то вновь возвращаясь к своим христианским истокам.

Сфорца. Насколько мне известно, Скандербег принимал ислам под угрозой своей жизни. Но после победы при Албулене над турками ему можно простить все.

Гонзага. И все-таки, интересы Скандербега ограничиваются лишь одной Албанией. Все, что происходит в Европе, его мало волнует. Он с легкостью может заключить мир с турками.

Сфорца. На кого же мы можем опираться в этой борьбе? На герцога Филиппа Бургундского, ведь он поклялся воевать с турками?

Гонзага. Не стоит преувеличивать роль Филиппа Бургундского. Его «Клятва фазана» – фальшивая уловка, чтобы возвысить свой престиж среди европейских политиков.

Сфорца. И все-таки, бургундские крестоносцы в авангарде борьбы против турок.

Гонзага. Опять же, почему на Конгрессе нет самого Филиппа? Вместо себя он отправил герцога Иоганна I Клевского, который не принимает ни единого решения без согласия Филиппа.

Сфорца (с иронией). Зато на Конгресс прибыл герцог Жан Калабрийский, который не перестает предъявлять требования на корону Неаполя, и его поддерживает французский король Карл VII.

Гонзага. Думаете, в этом его истинная цель, прибытия на Конгресс?

Сфорца. Я уверен в этом! Созыв Конгресса в таких условиях является крайне важным событием.

Гонзага. Но должно произойти что-то невероятное, чтобы чаша весов склонилась в нашу пользу.

Сфорца. К сожалению, мы окружены предателями, которые рассматривают Собор для извлечения собственной выгоды.

Гонзага. Может, герцог, нам стоит лишь ограничиться финансовой поддержкой?

Сфорца. Лудовико, что вы под этим подразумеваете?

Гонзага. Думаю, воевать следует правителям соседних с турками государств.

Сфорца. О каких государствах идет речь? Армении уж нет и Византия пала.

Гонзага. Есть Польша, Венгрия, Албания. И, наконец, пусть Венеция ощутит на себе все последствия турецкой угрозы.

Сфорца. Это означало бы в самом начале загубить Крестовый поход. Но будем надеяться, что Папа объединит все разрозненные силы.

Гонзага. Стоит ли доверять Папе?

Сфорца. Сомневаясь, вы ставите под сомнение мои действия.

Гонзага. Не улавливаю связь.

Сфорца. Признаюсь вам, Гонзага, я способствовал Сильвио избранию на папский престол.

Гонзага. Вот как? Но не считаете ли вы, что Письмо Мехмеду II, в котором Папа призывает турецкого султана принять христианство, является утопичным?

Сфорца. Иногда в нем просыпается гуманист, который взывает к разуму даже отъявленных мерзавцев.

Гонзага. Быть гуманистом, значит быть не способным противостоять злу. Любой отпор требует той грубой силы, которая должна пролить кровь.

Сфорца. Все время думаю о том, как мы могли допустить эту восточную чуму, принесшую разрушения, голод и смерть?

Гонзага. В этом нет ничего удивительного, когда Европа сплошь усеяна политиками, являющимися турецкими слугами. И один из примеров Влад III Цепеш.

Сфорца. Это тот, которого прозвали Дракула?

Гонзага. Вот именно. Он – порождение дьявола! Жестоко расправился со своими боярами, пригласив их на Пасхальный пир.

Сфорца. Уму непостижимо!

Гонзага. После долгого пленения у турок князь тронулся умом.

Сфорца. Это, правда, что он пьет кровь своих жертв?

Гонзага. Меня это нисколько не удивило бы. Я слышал, что Мехмед развлекался с ним, совокупляясь.

Сфорца. Как это отвратительно.

Гонзага. Турки истребляют христиан, попирая христианские ценности и уничтожая нашу культуру. Их всех надо согнать в Мекку, пусть там предаются своим фанатичным ритуалам.

Сфорца. Умерьте пыл, герцог! Эмоциями мы делу не поможем.

Гонзага. И все-таки, мне кажется, посвящать Папу в истинные цели Лиги не стоит.

Сфорца. Гонзага, сомневаться – положительная черта, но нельзя, чтобы сомнения окутали ваш разум.

Гонзага. Трудно сказать, чью сторону он примет.

Сфорца. Он сторонник идеи справедливости. И потом Лига была официально признана Папой Николаем V.

Гонзага. Быть Папой, значит посвящать себя всему католическому миру, он же не поставит в приоритете интересы Италии.

Сфорца. И все-таки я верю в Папу.

Гонзага. Не забывайте, что он близок к дому Габсбургов.

Сфорца. И что? Фридрих, как император Священной Римской империи, продемонстрировал свою слабость.

Гонзага. Но его сын, Максимилиан, прямая противоположность отцу. Решительный, энергичный и с большими претензиями на Италию.

Сфорца. Чем больше мы привлечем итальянских сеньоров на сторону Лиги, тем слабее будет влияние Максимилиана, и мы сможем объединить Италию.

Гонзага. Но пока существует угроза со стороны турок-османов, нам не решить эту непосильную задачу.

 

 

СЦЕНА IV

Появляется неожиданно Папа. Сфорца и Гонзага, сконфузившись, приветствуют Папу поклоном головы.

 

Сфорца. Ваше Святейшество!

Папа. Я слышал громкий спор. О чем вы спорили, сеньоры?

Гонзага. Что предвещает нам завтрашний день.

Папа. Но что в нашем представлении – завтрашний день, это события, которые могут произойти через десять, или сто лет, или некое далекое будущее, которое мы с трудом представляем?

Гонзага. Я не заглядываю так далеко. Для меня первостепенным является укрепление Лиги, которая должна нести мир и благополучие Северной Италии.

Папа. Это узкое мышление, целью которой, является укрепление вашей собственной власти.

Сфорца. Что в этом предосудительного, Ваше святейшество?

Папа. Единая Европа – вот, что должно стать главной задачей.

Гонзага. С трудом представляю себе такое явление.

Сфорца. Европейские политики лишь на словах признают необходимость крестового похода, но придерживаются политики стороннего наблюдателя.

Гонзага. Взгляните, что происходит в современной Европе. Не видя истиной угрозы, христиане погрязли в противоречиях между собой, втянувшись в братоубийственные войны.

Сфорца. Достаточно взглянуть на Неаполь – это будто кость в горле Европы.

Папа. И вы, герцог, не исключение, претендуя на Королевство.

Сфорца. Первым начал король Альфонс I, когда завладел моими территориями в королевстве.

Папа. И тогда вы заключили союз с Рене Анжуйским, пообещав ему свою дочь.

Сфорца. Это лишь политическая необходимость.

Папа. Но можно ли доверять французу? Он же вас и предаст!

Сфорца. Я, предвидя подобное, расторг с ним союз.

Папа. Смысл нашего Собора – это способ объединения Европы в борьбе против внешних сил.

Сфорца. Ваше святейшество, Англия до сих пор воюет с Францией.

Гонзага. При этом французский король, Карл VII, ревностно следит за каждым шагом Филиппа Бургундского.

Папа. Я знаю, что Филипп до сих пор обвиняет французский двор за смерть своего отца Жана Бесстрашного.

Гонзага. Не по этой ли причине, он из мести заключил союз с англичанами? А потом, разгромив французское войско и пленив Жа́нну д’Арк, он передал ее англичанам?

Папа. Не знаю, принесла ли ему подобная месть душевное спокойствие? Но сиюминутные решения в порыве гнева лишь наносят вред всему европейскому дому.

Сфорца. Вы считаете, надо все прощать?

Папа. Руководствоваться разумом ради высших целей.

Сфорца. Вот как? Когда была убита моя дочь, Полиссена, ее супругом Сиджизмо́ндо Пандо́льфо Малате́стом, я обратился к Папе Евгению IV. Но он не удосужился на это обратить внимание.

Папа. Я об этом ничего не знал.

Сфорца. Как вы могли не знать, когда находились в это время на службе у Папы?

Папа. Евгений IV отправил меня подальше от Ватикана, назначив епископом Сиены. Но если мне не изменяет память, Малатеста также находился в качестве кондотьера на службе у вас, герцог.

Сфорца. Но сейчас вы глава христианского мира и должны вершить справедливый суд.

Папа. Но прошло десять лет. Что вы мне предлагаете? Все обвинение строится лишь на вашем обвинении.

Гонзага. Есть другие обвинения, которые уже известны всей Италии, что Малатеста уличен в инцесте.

Папа (задумчиво). У меня в голове не укладывается, что поэт и покровитель искусств может так низко опуститься.

Гонзага. Может быть, как раз самые грязные люди прикрываются искусством, чтобы любые обвинения против них выглядели как неправдоподобные сплетни.

Папа. Я обещаю вам, сеньор Сфорца, что после Конгресса, немедленно начну расследование на счет Малатесты.

Гонзага. Ваше святейшество, когда вы говорите о единой Европе, что вы подразумеваете?

Папа. Прежде всего, остановить турок, ведь они представляют угрозу для всего христианства.

Сфорца. Конечно, Ваше святейшество, мы ценим все те усилия, что вы прилагаете для предотвращения этой угрозы.

Папа. Не приписывайте мне всех заслуг. Наш конгресс не был возможен без той титанической работы, что проделали мои предшественники Папы Николай V и Каликст III.

Сфорца. Надеюсь, мы справимся с турецкой угрозой, что потом? Как вы видите устройство Европы?

Папа. Надо положить конец вашим кровопролитным войнам и решить все споры по границам владений.

Гонзага. Простите за мое откровение, но кто будет стоять во главе такой Европы? Не сам ли император Максимилиан?

Папа. Нет, это будет самой большой исторической ошибкой.

Сфорца и Гонзага с недоумением переглянулись.

Гонзага (смотрит на Сфорца). Но ведь император Фридрих способствовал вашему возвышению.

Папа. Что вы этим хотите сказать, герцог?

Сфорца. Герцог говорит о вашей близости с императором Фридрихом, ведь долгое нахождение его секретарем не могло пройти без укрепления этой связи.

Папа. Возможно, вы и правы!? Но хочу развеять ваши сомнения, прежде всего я – итальянец!

Гонзага. И на что вы пойдете, как итальянец?

Папа. На все, что будет благом для несчастной Италии. Если сегодня мы не дадим отпор туркам, завтра неминуемо их нападение на Италию.

Гонзага. Ваше святейшество, если вы помните, я был одним из первых, кто поддержал идею Крестового похода.

Папа. Я об этом не забываю. (Обращаясь к Сфорца). Как и то, что вы, герцог Сфорца, завязав тесную дружбу с Козимо Медичи, ведете с ним переговоры для установления мира в Северной Италии.

Сфорца. Без поддержки Лудовико Гонзага трудно представить осуществление этого замысла.

Папа (обращаясь к Сфорца и Гонзага одновременно). Вы, сеньоры, создали Итальянскую лигу для установления мира в Италии, придя к определенным соглашениям. Думаю, такому же принципу должна следовать вся Европа.

Сфорца. С трудом представляю подобное явление.

Папа. Перестаньте воевать друг с другом, сеньоры.

Сфорца. Ваше святейшество, я готов прислушаться к вашему совету, но сможете ли вы договориться со всеми европейскими политиками?

Папа. Но не вы ли, герцог, не так давно воевали с Папским государством?

Сфорца. Я воевал против неверной политики Папы Евгения.

Папа. Вот видите, вы легко находите оправдание своим действиям.

Гонзага. Я бы продолжил с вами наш политический спор, но я должен проверить, все ли готово для проведения нашего Великого собрания.

Гонзага, поклонившись перед Папой и Сфорца, удалился.

 

СЦЕНА V

Папа и Сфорца остаются одни.

 

Папа. Герцог Сфорца, я так и не поблагодарил вас за ту поддержку, что вы оказали мне во время избрания на Святой престол.

Сфорца. Благодарить будете, когда с Вашей помощью мне удастся объединить всю Италию.

Папа. Признайте, герцог, сегодня мы пишем новую историю.

Сфорца. Что нам делать с той историей, что написана нашими предками?

Папа. Странно, что вы об этом заговорили. Но в чем ваша душевная мука, герцог?

Сфорца. В том, что мы утратили одну из величайших империй.

Папа. Ошибки Рима начались с того, что республику заменили монархией, что привело к утрате институтов гражданского общества.

Сфорца. Как могло быть полноценное гражданское общество, когда существовало рабство и больше половины населения империи не принимало участие в государственном устройстве.

Папа. Да, и я осудил рабство, издав буллу. Любое государство, попирающее свободу и права, в конечном счете, обречено.

Сфорца. Вы считаете, республиканское правление во Флоренции более эффективной формой, чем монархия в Неаполе?

Папа. Бесспорно! Ведь благодаря такой форме обязана семья Медичи, что привело к финансовому благополучию Флоренции.

Сфорца. Я единолично управляю Миланским герцогством, и посмотрите, каких результатов я добился.

Папа. Я признаю вас, как мудрого политика, но уверены ли вы, что ваш сын, Галеаццо, будет обладать мудростью отца.

Сфорца. Я прикладываю для этого все усилия.

Папа. Император Марк Аврелий тоже старался для своего сына, Коммода. Вы, конечно, помните, чем все закончилось.

Сфорца. Я понимаю, к чему вы клоните, что император Коммод был настолько слаб, что позволил своему рабу, Клеандру, управлять империей. Но, Ваше святейшество, вы привели один из худших примеров Римской истории

Папа. Дохристианская история пропитана своей противоречивостью между словами и поступками. Христианство должно было дать начало истории «с чистого листа».

Сфорца. Разве это возможно, если над нами висят призраки прошлого?

Папа. О каких именно призраках вы говорите?

Сфорца. Я говорю о призраках зла и пороков! (Указывая рукой в сторону). Там ненасытная Мессалина, предается оргиям в собственном лупанарии, соревнуясь с другой девкой, Сциллой, там жестокая продажная Фульвия из рода плебеев втыкает шпильки для волос в язык отрубленной головы Марка Туллия Цицерона, и призрак Агриппины, преследующий Нерона.

Папа. И все-таки, то было задолго до принятия христианства.

Сфорца. Что нам принесло христианство? Ласкающие слух обещания о «вечной жизни» и «молочных реках» в Раю?

Папа. Но ведь это вы, политики, прикрываетесь лозунгами: «Все для народа, все во имя народа!» Но в ваших головах сидит аристотелевская формула из «Никомаховой этики», что человек, являясь частью общества, должен считать для себя благом то, что является благом для государства.

Сфорца. Способно ли христианство изменить мир к лучшему и сделать его чище, вырвав с корнем пороки человечества.

Папа. К сожалению, зависть и предательство, – неотъемлемая часть человеческой природы.

Сфорца. Не мы ли, христиане, увлеченные непримиримой борьбой с язычниками, являемся виновниками сегодняшних событий?

Папа. Опять же вы, правители, под знамена, окрашенные в разные цвета, ведете ровным строем колонны, отчеканивающие шаг под дробь барабанов и лживой трели флейты.

Сфорца. Я защищаю правое дело.

Папа. И так считает каждый. Лживые правители, мнящие себя воинами лишь в постели со своей женой, или очередной любовницей, будут писать мемуары, восхваляя себя тем, что отправляли на поле боя умирать солдат, ведь сын рожден для того, чтобы, став воином, страну защищать.

Сфорца. Я сражаюсь на поле боя наравне со своими солдатами.

Папа. Мы успокаиваем свою совесть, убеждая себя в творении великой цели.

Сфорца. Мы здесь собрались, чтобы изменить ход истории.

Папа. Да, мир ждет великих потрясений, но число совершаемых преступлений лишь будет умножаться, и не утешаться матери, проливая слезы от горя, надев черную шаль.

Сфорца. История человечества – это история войн, которые будут уносить человеческие жизни.

Папа. В чем именно вы обвиняете христиан?

Сфорца. Вспомните гибель Александрийской библиотеки!

Папа. Но где тут связь?

Сфорца. Мы позволили арабам приписать себе многие литературные ценности, способствуя порождению новой религии, орудиями которой стали меч и огонь. И теперь турецкий ятаган рубит головы миллионов агнцев идущих на заклание.

Папа. Вот, герцог, почему я отказался от стези писателя, и согласился принять священный сан. Я не стремился стать Папой.

Сфорца. Но если судьба была благосклонна к вам, тогда используйте свое положение во благо.

Папа. В молодости я питал себя иллюзорными представлениями, что мир можно спасти, или хотя бы сделать его лучше, и хотел драться, потому что к этому меня вынуждали любовь и мое представление о морали.

Сфорца. Вы все равно останетесь в истории, как великий политик и философ.

Папа. Но став политиком, то, к чему сам призывал, было забыто и сознательно вытеснено. Столкнувшись с реальностью, иллюзии исчезли.

Сфорца. И все-таки вы, Ваше святейшество, являетесь на этой земле наместником Бога.

 

Папа. Герцог, вы когда-нибудь раскаивались в своих поступках?

Сфорца. Раскаяние – это способ оправдать свои поступки.

Папа. Да, и мы, коленопреклоненные, перед священным алтарем, пытаемся вымолить прощение.

Сфорца. Насилие – обычное явление и не рассматривается как трагедия, жизнь человека ничего не стоит, такова истина.

Входит Галеаццо и склоняет голову перед Папой.

Галеаццо. Прошу прощения, Ваше святейшество, но вас ждут в Базилике Святого Петра.

Сфорца. Спасибо, Галеаццо! Иди, мы следом за тобой.

Вначале Галеаццо, потом Папа и герцог Миланский уходят.

 

АКТ III

СЦЕНА I

Герцог Жан Калабрийский и кардинал Лодовико Тревизан появляются вместе. Жан, подняв голову кверху, держится надменно, взгляд Тревизана сосредоточенный.

 

Тревизан. Чем вы так встревожены, герцог?

Жан. Замысел Папы организовать Крестовый поход против турок совсем не входит в мои планы.

Тревизан. Почему же? Пока Европа будет вести войну с османами, никто не обратит внимания на ваши подвиги.

Жан (громко смеясь). Кардинал, вы иронизируете, называя захват Неаполя подвигом?

Тревизан. Да, тише, вдруг нас кто-то подслушает.

Жан. Я все еще рассчитываю на вашу помощь, Ваше Высокопреосвященство. Ваши труды будут достойно вознаграждены.

Тревизан. Я помню об этом. Скажите, что вам нужно?

Жан. У меня все еще недостаточно кораблей для войны с Ферранте Неаполитанским. И все-таки, правильнее было бы сорвать усилия Папы по организации Крестового похода.

Тревизан. Могу заверить вас, что на нашей стороне французская делегация во главе с архиепископом Руана Гийомом д'Эстутвиль.

Жан. Их поддерживает французский король?

Тревизан. Карл, этот хитрый лис внешне всегда показывает, что на стороне справедливости, но ведет двойную игру, стремясь извлечь выгоду лишь для себя.

Жан. Что вы думаете о Папе?

Тревизан. По моему мнению, одна из самых противоречивых фигур в наше время.

Жан. Поясните.

Тревизан. Начав с того, что сознательно изменил дату своего рождения.

Жан (иронично улыбнувшись). Не смешите! По какой причине?

Тревизан. Все потому, что Папа родился в день, когда «духи поднимаются из преисподней».

Жан. Не совсем понимаю.

Тревизан. Все из-за расположения планет: Сатурн – в оппозиции к Солнцу, Луне и Венере, а Марс – в оппозиции Меркурию. Об этом зловещем знаке упоминал в своем философском трактате «О дивинации» Цицерон.

Жан. Это как-то ускользнуло от моего внимания.

Тревизан. Еще бы.

Жан. На что вы намекаете, кардинал?

Тревизан. Не обижайтесь, герцог, но кроме, как воевать, вы больше ничего не умеете.

Жан. Перестаньте хвастать, демонстрируя свое умственное превосходство над окружающими. Лучше поясните.

Тревизан. Именно в этот день буйствовала природная стихия, Везувий поглотил Помпею.

Жан. Звучит зловеще.

Тревизан. Папа даже изменил свою биографию, взяв имя у Вергилия, Enea Silvio Bartolomeo Piccolomini.

Жан (с сарказмом). Но, может, это сыграло свою роль, что он стал Папой?!

Тревизан. Не полагая, что когда-нибудь станет Папой, позволял себе вольности, сочиняя эротические стихи.

Жан. Вы меня интригуете.

Тревизан. Это еще не все. До принятия сана Папа успел написать Историю двух влюбленных.

Жан. Я что-то слышал. Мне говорили, что она сплошь усеяна любовными сценами, восхваляющими Эроса.

Тревизан. Удивительно!

Жан. Вы вновь иронизируете?

Тревизан. Простите, как-то случайно вырвалось.

Жан. Я бы с великим удовольствием почитал его произведения.

Тревизан. Это будет нелегко. По его приказу все произведения изымаются из книжных лавок. Папа всякий раз избегает упоминания о своей поэзии и новелле, которую пытается вообще запретить, ведь она только вредит его высокому положению.

Жан. Странно, ведь многие хотели бы похвастать своими сочинениями, а Папа скрывает свои таланты. Это проявление скромности?

Тревизан. Не думаю. Кстати, он из рук императора Фридриха получил лавровый венок Первого поэта.

Жан. Больше никого не было из поэтов, кто заслуживал бы подобной награды?

Тревизан. Ну, я не сомневаюсь, что это просто часть какой-то политики. Чтобы стать известным поэтом, не обязательно обладать талантом, а лишь хорошие связи в высших политических кругах.

Жан. Папа, наверное, мечтал повторить участь Петрарки и умереть в своем кабинете, возложив голову на книге с пером в руке.

Тревизан (оглядываясь по сторонам). Что скажете, герцог, о речи Папы?

Жан. Чрезмерно патетичная, будто хотел затмить самого Цицерона.

Тревизан. Ну, когда Папа взбирается на кафедру под аплодисменты ликующей публики, он мысленно представляет, как будет награжден миртом, плющом и лавром.

Жан. Папа с трудом передвигается и, кажется, вот-вот издаст последний вздох.

Тревизан (с сарказмом). Кардиналы ждут этого события уже пятнадцать лет, но Папа упорно держится за жизнь. Не тревожьтесь напрасно, Папа нас еще переживет.

Жан. И вы знаете, в чем причина его хромоты?

Тревизан. Лишь по слухам, что он когда-то обморозил ноги.

Жан. И это все? Никаких подробностей?

Тревизан (пожимая плечами). Кажется, хотел продемонстрировать акт веры!?

Жан (поморщившись). Это как? Истязаниями до такой степени, что превратился в калеку?

Тревизан. Нет, посреди зимы босиком совершил паломничество к церкви Пресвятой Девы Марии. Но где, не знаю, подробности мне неизвестны.

Жан. Кстати, меня беспокоит герцог Миланский. Как считаете, Ваша светлость, его стоит опасаться?

Тревизан (с презрением). Бастард нашел себе подобную, ведь Франческо и Бьянка – незаконнорожденные дети.

Жан. Перестаньте злословить. Половина Европы рождается не в браке.

Тревизан. Сфорца и Гонзага хотят союз скрепить браком между сыном Сфорца Галеаццо и дочерью Гонзага Сусанной.

Жан. Итальянская лига все больше укрепляется. Под угрозой их полного влияния окажется сначала Флоренция, а потом и Неаполь.

Тревизан. Ну, насколько мне известно, союз со старшей дочерью Сусанной уже расстроился.

Жан. Почему?

Тревизан. Невеста родилась с горбом. Но для Гонзага это не проблема. У него есть еще дочь – Доротея.

Жан. Нельзя допустить этого союза.

Тревизан. Но помешать союзу с Неаполитанским королевством нам, возможно, не удастся. Принцесса Ипполита помолвлена с сыном короля Фердинанда Альфонсом.

Жан. В скором времени я собираюсь объявить войну королю Фердинанду.

Тревизан. Да, об этом уже известно всему миру, потому что вы, Жан, как француз не можете держать язык за зубами.

Жан. Я надеюсь на вашу поддержку.

Тревизан. Ну, может, нам удастся облегчить вам задачу. Сын Фердинанда – отъявленный распутник, обесчестивший немало достойных девушек из благородных семей. Они, наверняка, захотят отомстить насильнику.

Жан. Как нам извлечь выгоду из Собора?

Тревизан. Конечно, деньги! Деньги, герцог, решат все ваши проблемы.

Жан. Я это и так знаю. Но ничего не приходит мне на ум, каким образом они окажутся в моем кармане?

Тревизан. Все сеньоры прибыли на Собор с большими кошельками и готовы внести их для Крестового похода против турок-османов.

Жан. Продолжайте. Мне уже становится интересно.

Тревизан. Насколько мне известно, к сегодняшнему вечеру эти средства заполнят один из залов Дворца герцога Гонзага.

Жан. Что вы предлагаете?

Тревизан. Конечно, обокрасть!

Жан. Как? Я не знаю, в каком из залов они будут находиться, ведь это хранится под строжайшим секретом. Не буду же бегать по всему Дворцу в поисках этих денег.

Тревизан. Дочь Сфорца, Ипполита, очень любопытная и знает то, чего не следует знать. Используйте все свое обаяние, чтобы разговорить Ипполиту. Мне ли вас этому учить?!

Жан. Но мне понадобятся экипажи для такого количества денег.

Тревизан. Что касается экипажей, я все предусмотрел.

Жан. И все-таки, рискованная затея, перед носом самого Папы. Его я боюсь больше, чем Сфорца и Гонзага, вместе взятых.

Тревизан. Об этом я тоже позаботился. Сегодня же вечером Папа, в срочном порядке отбудет в Рим.

Жан. С чего вдруг ему отправляться в Рим?

Тревизан. Верные мне сеньоры сейчас объявляют в Риме Республику. Папа отправится туда, чтобы усмирять мятежников.

Жан. Могу представить, что их ждет!?

Тревизан. Неужели вы переживаете за судьбу нескольких бездарей?

Жан. Я слышу шаги.

Жан Калабрийский направляется в сторону дверей, заглянув, возвращается с задумчивым видом.

Тревизан. Кто это был?

Жан. Графиня Изотта Ногарола.

Тревизан. Как некстати. Что из того, о чем мы говорили, она могла услышать?

Жан. Ну, мы говорили о разных вещах, в том числе, о средствах, что их недостаточно на Крестовый поход.

Тревизан. Не будьте наивны! Тайна может раскрыться прежде времени.

Жан. Кто поверит словам женщины, что вызывает у всех неприятие?

Тревизан. Нет, эта мужененавистница нам все планы может расстроить. Надо избавиться от графини.

Жан. Что вы предлагаете?

Тревизан. А вы, герцог, не догадываетесь?

Жан. Если это то, о чем я думаю, то вы с ума сошли, Ваше преосвященство. Здесь, во дворце Гонзага?

Тревизан. И что? Так мы можем дискредитировать Гонзага. Пойдет недобрая молва и, может, даже перерастет в народное недовольство?!

Жан. Вы, Ваше преосвященство, фантазер! Изотта нам совсем не помеха.

Тревизан. Вы не видите всей картины. Одна оплошность может изменить ход истории.

Жан. Вот мы и меняем историю. С графиней я разберусь.

Тревизан. Давайте поскорее уйдем отсюда, иначе, действительно, увидев нас вдвоем, все будет неверно истолковано.

Жан. Идите в сторону западного выхода из дворца.

Кардинал и герцог кланяются друг другу, и Тревизан уходит.

 

СЦЕНА II

В зале появляется Ипполита. Увидев герцога, останавливается. Жан делает реверанс перед Ипполитой.

 

Жан. Принцесса!

Ипполита приветствует герцога легким наклоном головы.

Ипполита. Герцог!

Жан. Я слышал, Ипполита, вы помолвлены с сыном неаполитанского короля Фердинанда?!

Ипполита, молча и надменно, рассматривает Жана.

Ипполита. И что?

Жан. Вы были обещаны мне, но ваш отец по какой-то причине передумал.

Ипполита. Может, в этом есть и ваша вина?

Жан. Тогда проясните мой ум?

Ипполита. Ваш отец претендовал на неаполитанский престол, но потерпел неудачу. И теперь вы, наверняка, вынашиваете мысли, как захватить престол. А герцог Сфорца стремится к установлению мира.

Жан. Вы так молоды, но проявляете исключительные способности ума.

Ипполита. Не нужно обладать особым умом, чтобы понять, что мой брак с Альфонсом создаст для вас новые препятствия в ваших замыслах.

Жан. Думаете, есть что-то в этой жизни, что может меня напугать?

Ипполита. Конечно, укрепление союза между Миланом и Неаполем.

Жан. Ну, пока это еще не случилось. У меня же в скором времени будет достаточно средств, чтобы Неаполь стал моим.

Ипполита. Как же вы невыносимы в своей самоуверенности!?

Жан. Почему же вы не прогоняете меня?

Ипполита. Ну, хоть вы считаете, что женщина глупа, но у нее есть одно противное качество – любопытство.

Жан. Не понимаю, к чему вы клоните?

Ипполита. Просто мне интересно, куда вас занесет?

Жан. Сдается мне, принцесса, что вы любите управлять мужчинами? Но я не из их числа!

Ипполита. О, нет, конечно! Вы не из тех стонущих мужчин, что распускают слюни.

Жан. Но как вы согласились стать супругой Альфонсо? Он – воплощение пороков!

Ипполита. Вам ли не знать, что девушке не приходится выбирать?! Она – лишь инструмент в руках родителей.

Жан. Как же любовь, принцесса?

Ипполита. Что вы знаете о любви? Предаваться утехам в гондоле, заплыв в укромный уголок одного из каналов Венеции?

Жан. Принцесса, составите мне компанию, выпив со мной? Так, может, мы смягчим напряжение, что возникло между нами?!

Жан подходит к камину, на котором стоит графин с вином, наливает в два фужера и незаметно для Ипполиты подсыпает в ее фужер из своего перстня снотворное. Жан преподносит Ипполите фужер со снотворным. Ипполита берет фужер и пьет.

Принцесса, я настолько вами очарован, что ум тревожит сердце! В тревоге боль охватывает грудь. Но вам смешно?!

Ипполита (смеется и пьет вино). Нисколько! Просто я не верю ни одному вашему слову.

Жан. Я обращаюсь к вам в таких изысканных выражениях, достойных пера Боккаччо, что ни одна женщина не могла бы устоять перед подобным натиском.

Ипполита. Вот именно, герцог, вы используете банальные выражения, взятые из Боккаччо, для того, чтобы вскружить голову наивной и доверчивой девушке!?

Жан. Каждое ваше слово – нож в сердце.

Ипполита. Перестаньте, герцог! Всем известно о ваших внебрачных детях. Но я вам не какая-нибудь распущенная француженка.

Жан. Вы – итальянки слишком надменны, купаясь в своей значимости просвещенного ума.

Ипполита. Нам, итальянцам, есть чем хвастать, ведь самым величайшим поэтом всех времен остается Данте!

Жан. Принцесса, не пытайтесь стать наравне с мужчинами, вступая часто в бесполезный спор.

Ипполита. Нам это ни к чему. Принимая первенство мужчины в области ума, в том наше женское притворство.

Жан. Вы, женщины, падки на деньги. Вы нас, мужчин, не любите, а лишь то, что мы делаем для вас и даем вам.

Ипполита. Вы это серьезно? Какая бестактная наглость, перемывать кости женщинам в моем присутствии, девушке благородной крови.

Жан. Кстати, я заметил, во время вашей приветственной речи, как вы обращали на меня внимание едва уловимым наклоном головы. И я подумал…

Ипполита (перебивая). Герцог, не знаю, что вы себе нафантазировали, но не тратьте впустую время.

Жан. А вы не проявляйте чрезмерную скромность, прикрываясь целомудренностью.

Ипполита. Предпочитаете женщин, что в своих ненасытных и похотливых желаниях могут соперничать с самой падшей девкой?

Жан. С чего такие заключения?

Ипполита. А с того, что вы из тех мужчин, кто в стремлении украсить свою жизнь новыми впечатлениями, волочиться за каждой юбкой.

Жан (рассмеявшись). Я не верю женщинам, словам, улыбкам и глазам, ведь вы будто фурии, при всяком удобном случае готовы нас переиграть.

Ипполита. Не мешало бы вам, мужчинам, перестать пустословить, уподобляясь женщинам.

Жан. Я удивляюсь, что мне приходится терпеть ваши издевательства.

Герцог замолчал.

Ипполита. Что означает ваша многозначительная пауза, будто прицениваетесь, стоит ли произносить следующую фразу?

Жан. Я, столкнувшись с каменной неприступностью и ледяным холодом, оказался в замешательстве, смогу ли растопить этот лед!?

Ипполита. Давайте обойдемся без лишних реверансов.

Жан. Ипполита, одно ваше слово, и Неаполитанское королевство будет у ваших ног.

Ипполита. Его еще надо завоевать.

Жан. Вы сомневаетесь во мне?

Ипполита. Но ведь вы женаты на Марии Бурбон?!

Жан. Вы и сами, наверняка, знаете, что это был брак по политическому расчету.

Ипполита (громко смеясь). Я понимаю, другая женщина на моем месте уже давно не выдержала бы, устав от ваших назойливых притязаний, бросившись в ваши объятия и, сдавшись, отдалась бы вам в постели.

Жан. Поверьте, я о женщинах знаю много.

Ипполита (делая очередной глоток вина). Не изображайте мудреца, рассуждая о женщинах с таким видом, как если бы разговор шел о вечерней трапезе.

Жан. В чем разница? Ведь в женщине все то, что соразмерно блюду. Вкус, запах, вид. На вид красива, внутри, что червь, на вкус сладка, но будто яд, что можно отравиться. Стыдливо опускает глаза, в постели подобна падшей девке.

Ипполита. Не забывайте, Жан, чревоугодие – один из грехов.

Жан. Мне Рай уже не светит, мне уготована дорога в Ад.

Ипполита. В какой же из кругов Ада поместил бы вас Данте?

Жан. Мне самому хотелось бы знать?

Ипполита. Не шутите с женщинами, герцог. Ведь стоит вам перешагнуть через грань, вы окажетесь в бездне, окунувшись в историю с кровавым сюжетом.

Жан. Быть с женщиной, все равно, что вступить в область необъяснимого человеческим разумом. Ведь неизвестно, где та точка, что приводит к катастрофе чувств.

Ипполита. Привыкнув воевать, для вас и женщина, что поле боя.

Жан. И потому все средства хороши.

Ипполита. Вы, мужчины, заманив с помощью уловок и хитросплетений в ложе любви, на утро забываете обо всем, что обещали.

Жан. Откуда вам это известно? Вам разбили сердце?

Ипполита. Нет, я смотрю с высоты своего женского опыта.

Жан. Сомнения – частый спутник женщин, находящихся во власти образов. Кстати, принцесса, я заметил, что к Дворцу подъезжают какие-то кареты и что-то выгружают.

Ипполита (уже слегка опьянев). Жан, вы всегда бываете в курсе происходящего, и меня удивляет, что вам что-то неизвестно. Это золото для Крестового похода

Жан. Как же я это упустил? У Гонзага должно быть для этого есть ь хранилище!?

Ипполита. Конечно, в западном крыле Дворца есть подземелье. (Запнувшись). Ой, что я такое говорю?

Жан. Не переживайте, принцесса, эта тайна останется лишь между нами.

В зал входит Изотта Нагаролла. Увидев Ипполиту и Жана, она останавливается. Герцог и Изотта обмениваются приветственными наклонами головы.

Ипполита. Вы как нельзя вовремя, графиня! Иначе наш спор с герцогом грозился превратиться в непримиримое столкновение.

Ипполита уходит.

 

СЦЕНА III

Изотта Ногарола и Жан Калабрийский.

 

Жан. Я много слышал о вас, графиня.

Изотта. Вы, полагаю, и есть герцог Жан Калабрийский, что правит Генуей?!

Жан (выпрямившись, гордо приподняв голову). Так и есть, графиня!

Изотта. Не предполагала, что наша встреча произойдет при подобных обстоятельствах.

Жан. Что в этом странного?

Изотта. В том, что вы не из тех ярых сторонников идеи Крестового похода.

Жан. Что дает вам повод так думать? Вы подслушали наш разговор с кардиналом Тревизаном?

Изотта (возмущенно). Звучит оскорбительно, герцог! Я не из тех интриганок, что рыщут повсюду в поисках тайн, чтобы иметь возможность нашептывать и сплетничать.

Жан. Мы говорили с кардиналом об уязвимом положении Неаполя.

Изотта. Объясните мне, герцог, Неаполь для вас – это какая-то навязчивая идея? Вы увязли в войнах, чтобы к своим многочисленным титулам добавить очередной.

Жан. Благодаря моим титулам сегодня я здесь.

Изотта. И что полезного вы привнесли в Собор?

Жан. К чему вы клоните, графиня? Что я не был удостоен чести, выступить перед Папой, в отличие от вас?

Изотта. Какой смысл в речах, если они не возымеют действий?!

Жан. Но ваше выступление перед Папой произвело неизгладимое впечатление. Будто разразившийся вулкан! Вы испускали громы и молнии!

Изотта. Перестаньте, герцог, я не из тех женщин, что покупаются на льстивые слова.

Жан. Я глубоко тронут вашей печальной судьбой; и мне понятна боль вашей изможденной души.

Изотта. Герцог!

Жан. Пожалуйста, донна Изотта, давайте без титулов. Называйте меня Жан.

Изотта. Что ж, Жан, давайте обойдемся без лишних слов.

Жан. Я не могу быть безучастным к вам; и у меня возникает огромное желание помочь такому беззащитному и слабому созданию.

Изотта. Я благодарна вам за искренность и изысканность ваших выражений, но я не так слаба, как вам кажется.

Жан. Не надо прежде меня благодарить. Воспользуйтесь моими услугами.

Изотта. Надо полагать, эти услуги в постели вашего замка.

Жан. Нет, поверьте, я ничего такого не полагал.

Изотта. Почему я должна вам поверить? Уже выстроилась очередь из мужчин, предлагающих мне руку и сердце, а в действительности, вожделенно смотрят на мое состояние.

Жан. Моя рука крепко держит в руке меч и в то же время способна обласкать ваше тело.

Изотта. Терпеть не могу невоспитанных и самовлюбленных мужчин!

Жан. Вы непреклонны! Как же завоевать ваше сердце?

Изотта. Мое сердце – холодное, упрямое и свободное.

Жан (ухмыльнувшись). Из женщин тех вы, что чувства подавляете уже вначале.

Изотта. Ой, не смешите! Изображая знатока женских сердец. И, прикрываясь лицемерной маской, в том цель одна, чтоб затащить в постель.

Жан. Что дает думать, что моей целью является затащить вас в постель?

Изотта. Ваша вымученная гримаса страдания на лице.

Жан. Что не так с моим лицом?

Изотта (смеется). Вам бы выступать в древнеримском театре, ателлане, Маккуса-простака.

Жан. Графиня, вы откровенно хотите оскорбить меня, и мне приходится терпеть ваши издевательства.

Изотта. Вы сами напросились. Но будьте осторожны, герцог, иначе глубоко увязнете в своих чувствах.

Жан. Графиня, довольно, давайте обойдемся без ваших саркастических насмешек.

Изотта. Согласна, мужчинам сложно характер мой сносить!

Жан. Разве вас не тяготит одиночество?

Изотта. С чего вас это как волнует?

Жан. Ну, между мужчиной и женщиной в этом смысле есть разница.

Изотта. Ну, просветите меня, всезнающий француз, в чем именно вы видите эту разницу?

Жан. Для мужчины, одиночество – это постижение мудрости, для женщины – это ощущение слабости и невозможности реализоваться в любви.

Изотта. Вы привыкли к тому, что женщину можно купить, как товар. Поэтому вы боитесь, что женщина, получив образование, перестанет считать себя товаром, и в ней возобладает человеческое достоинство.

Жан. Вы считаете, что это изменит женскую сущность: их большие запросы и падкость на деньги?

Изотта. Печально, что вы такого мнения о женщинах.

Жан. Я неоднократно волочился за женщинами: одни из них были старше меня, иные моложе. Были и бестолковые, и до тошноты умные.

Изотта. Жан, вы – хвастливый болтун! Какой из уроков вы вынесли в своих похождениях?

Жан. Все просто – настойчивость приносит лишь плоды. Я наблюдал, как исчезала ненависть и женская холодная сдержанность, уступая платонически возвышенным чувствам.

Изотта. Вот как?! И что в финале?

Жан. Я прикасаюсь к ее маленьким закоченевшим пальчикам, она дрожит, находясь в состоянии легкого страха, и вижу, как сквозь одежду вдохновенно вздымается ее грудь, как восторженно смотрят ее слегка увлажненные искрящиеся глаза.

Изотта (рассмеявшись). Да, вам бы сочинять любовные новеллы.

Жан. Она смущенно прячет свое улыбающееся лицо, пытаясь скрыть выступающий румянец на щеках. И еле уловимый шепот губ, как легкий бриз, произносящий некое заклинание.

Изотта. Герцог, признайтесь, что вы боитесь соперничества с женщиной.

Жан. Глупости! В женской природе все время противоречить и находиться в конфликте. И неравенство – есть способ подчинения ее необузданного характера.

Изотта. Вы испытываете удовлетворение, лишь достигнув намеченной цели, но потом исчезает ваш интерес.

Жан. Графиня, очевидно, что ваш откровенный спектакль, будто демонстрируя роль свободной и независимой женщины, имеет под собой смысл  привлечения к себе мужских взоров.

Изотта. Ваши догадки основаны лишь на вашей природной распущенности.

Жан. Сколько гнева я слышу в вашем тоне?!

Жан приближается к Изотте.

Изотта. Герцог! Вы что творите? Вы – пьяны!

Жан. Меня откровенно раздражают ваши философские рассуждения.

Изотта. Зато ваша примитивная мужская философия – как залезть женщине под юбку.

Жан. Ну, перестаньте, соперничество наше неуместно. Философия женщине наносит только вред.

Изотта. Конечно, вы привыкли иметь дело с безотказными женщинами.

Жан. Я женщин завоевываю, как и города.

Изотта. Что же вы делаете с теми городами, которые не покоряются вам? Не утруждайтесь в поисках ответа. Вы беспощадно предаете огню и мечу.

Жан. Такова истина любой войны.

Изотта. Ну, философия – явно не ваша сильная сторона!

Жан. Не забывайте, графиня, я – воин, и крепко меч держу в руках.

Изотта. Стать воином и женщина способна! Возьмите Жанну Д Арк, недавно осужденную, и если помните оправданную. И ведь она – ваша соотечественница.

Жан. Повсюду призрак Жанны. Мне трудно объяснить, как мужчины подобное могли допустить – простолюдинка во главе армии?!

Жан с напором идет на Изотту, пытаясь взять ее силой, наклоняется, чтобы поцеловать. Изотта сопротивляется и пытается оттолкнуть Жана.

 

СЦЕНА IV

Появляется Папа Пий. Жан мгновенно отстраняется от Изотты. Изотта тяжело дышит.

 

Папа. Что здесь происходит?

Жан. Ваше святейшество!

Жан, поклонившись Папе, немедленно сбегает.

Изотта. Мы не сошлись во мнениях с герцогом на счет женского ума.

Папа. Очевидно, что мужчинам не нравится, когда с ними спорит женщина.

Изотта. Считая, что женщина умом не вышла?!

Папа. Стать женщине с мужчиной рядом, то неугодно Богу.

Изотта. Ваше святейшество, я признаю, нет к Богу ближе вас, но разве знаем мы, что угодно Богу?

Папа. Женщина лишь для того, чтобы восхищаться ее красотой, но не умом.

Изотта. И что? Ум – лишь черта мужчин? Но, может, мужчины боятся, что женщина собой способна заслонить то, чем они так хвастают?

Папа. Предназначение ваше – растить детей. Мужчина воином стать должен и управлять государствами, а женщина – для продолжения рода.

Изотта. Не буду спорить! Но разве не женщина вынашивает плод?

Папа. К чему вы клоните, графиня?

Изотта. Ребенок, что в утробе матери, кровно связан с ней. Так что же представляет собой ум мужчины? Его лишь семя, или кровь матери и ее молоко?

Папа. Но в семени мужском хранится все значение для вновь рожденного мальчика.

Изотта (иронично улыбаясь). Как же тогда, в одном случае ум передается, а в случае с девочкой семя перестает работать?

Папа. Послушайте, графиня, ну, хорошо, представим лишь мысленно, что вы добьетесь равного права для женщин. Что будет дальше? Вы, женщины, не остановитесь на этом. Ведь вы и сами хотите управлять.

Изотта. Но супруга правителя после его смерти сама встает на его место. Здесь нет противоречий.

Папа. Графиня! Мужчины и женщины по разные стороны крепостной стены. Боюсь, что и спор ведет в дремучий лес. И лучше было бы избрать другое время.

Изотта. Скажите, Ваше Святейшество, чей грех сильнее, Адама, или Евы?

Папа. Вопрос звучит нелепо. Не Адам, а Ева вкусила запретный плод Дерева познания добра и зла.

Изотта. Но, может быть, Адам использовал Еву?

 

СЦЕНА V

Кардинал Тревизан появляется в зале и вежливо кланяется Папе.

 

Тревизан. Простите, Ваше святейшество, что помешал.

Папа. Нисколько, наша светская беседа с графиней Ногаролой уже закончилась.

Изотта, поклонившись, покинула зал.

Тревизан. Ваше святейшество, наконец, я удостоился чести пообщаться с вами.

Папа. Слышу укор в вашем тоне, кардинал. Мой секретарь не уточнял протокола моих встреч.

Тревизан. Я ни в коей мере не в обиде.

Папа. И хоть я слышу недовольство в голосе, оставим это.

Тревизан. Что ж, согласен! Давайте, лучше обсудим будущее устройство Европы.

Папа. Не рано ли, кардинал!?

Тревизан. До сих пор я был послушным исполнителем в войне против турок, возглавляя флот в качестве адмирала. Думаю, Ваше святейшество, вы должны быть заинтересованы в моей поддержке.

Папа. Вы откровенно намекаете, что обладаете значительной силой и ресурсами?! Мы все – слуги Божьи, и хвастать перед Папой – не лучшее начало нашего разговора.

Тревизан. Ваше святейшество, я нисколько не хотел нарушить субординацию. Простите мне дерзость, что пытался напомнить, что именно я два года назад в Эгейском море отвоевал у турок три острова.

Папа. Ваши заслуги всегда вознаграждались по достоинству Священным престолом. Я не знаю ни одного кардинала, кто возглавлял бы такое количество епископатов в Италии.

Тревизан. Нам, наверное, стоит подумать о том, что нас ждет после победы над турками.

Папа. Все зависит от того, кто главный исполнитель в этом походе, и кому достанется вся слава.

Тревизан. Не является ли упущением, что мы не подняли этот вопрос на Соборе, чтобы скрепить соглашение необходимыми документами?

Папа. Очевидно, что на превосходство в этом вопросе претендовал бы Император Священной Римской империи. Хотя я не исключаю, и герцог Бургундский, и французский король вступят в непримиримый спор.

Тревизан. Как нам угадать, на чьей стороне выступать?

Папа. Главенство Ватикана – вот основная цель! Только так можно сохранять баланс сил в Европе и не допустить будущих торговых привилегий для какой-либо одной стороне.

Тревизан. Ограничимся ли мы лишь возвращением Константинополя, или займемся восстановлением государственности Византии и Армении?

Папа. Это совершенно ни к чему. История показала, что играя самостоятельную роль без помощи Европы, они оказались не способны противостоять варварам.

Тревизан. То есть мы не будем возвращать Константинополь Православной патриархии?

Папа. Конечно, нет. Она, как и Армянская Апостольская церковь, должны стать частью Римской католической церкви.

Тревизан. С армянами будет сложнее, ведь они не признали ни один из Соборов. И Собор Святого Воскресения в Иерусалиме по большей части принадлежит им.

Папа. За поддержку, которую окажет католическая Европа, они должны быть благодарны. Ведь еще триста лет назад их Католикос Нерсес Шнорали пытался объединить все христианские церкви.

Тревизан. Вот как? Почему ему это не удалось?

Папа. В документах библиотеки Ватикана на этот счет противоречивые сведения. Патриарх Константинопольский Михаил III оказался несговорчивым, хотя даже Папа Римский Александр III готов был пойти на уступки.

Тревизан. Православная церковь Армянскую считает еретической, и чувство зависти из-за принятия армянами первыми христианства не позволяло Патриархам трезво мыслить.

Папа. Византия, когда еще была сильна, закрывала глаза на зверства, что совершали турки в отношении армян.

Тревизан. Ну, в этом был смысл: об армянах стали бы говорить, как о какой-то древней цивилизации, подобно шумерской.

Папа. Ну, теперь и Византия поплатилась. Когда Виссарион Никейский предпринял попытку объединения церквей, он немедленно был обвинен православными иерархами в предательстве веры.

Тревизан. Вы считаете, что первенство в вопросе принятия христианства не является существенным?

Папа. Какая разница, кто первый принял христианство, если мы все равно должны сказать спасибо иудеям, что они отправили Христа на Голгофу.

Тревизан. Этого не случилось бы, не будь префект Иудеи Понтий Пилат подверженным требованиям толпы.

Папа. И кара Божья настигла его. Но, Ваше первосвященство, оставим историю на суд потомков и займемся более важными вопросами. Я бы хотел, чтобы вы вновь возглавили флот.

Тревизан. Воля Папы, как наместника Божьего, не подлежит сомнению.

Папа. Ступайте. И да поможет нам Бог!

Тревизан, поклонившись Папе, уходит.

 

АКТ IV

СЦЕНА I

Папа Пий встает на колени и начинает молиться.

 

Папа. Отец наш, Иисус, прости мне все мои прегрешения, прости, что мог позволить себе минуту слабости и усомниться в твоем могуществе. Ты с высоты своей способен взирать на объевшихся священнослужителей, которые целый день проводят в молитвах, а потом, как только спускается ночь, предаются разврату. Останови бесчинства правителей и тех, кто в погоне за деньгами, вершит беспредельное зло. Но, призвав меня к себе, сделай так, чтобы мои труды не оказались напрасны, и наполни моих родных духом любви. Пусть праведные обретут силы против несправедливости, а варвары испытают муки возмездия перед Страшным Судом.

Появляется Гонзага.

Гонзага. Простите, Ваше святейшество, что помешал.

Гонзага хочет уйти, но Папа останавливает его.

Папа. Останьтесь, сеньор Гонзага. Я помолился за всех нас.

Гонзага. Хоть не время и не к месту, Ваше святейшество, но я хотел показать вам, чего достиг, привлекая мастеров искусства в Мантую.

Папа. Вот вы, сеньор Гонзага, сами являетесь покровителем искусств. Стоит ли это таких усилий?

Гонзага. Я не совсем понимаю, о чем вы, Ваше Святейшество?

Папа. В то время, когда мы на пороге Апокалипсиса, Ренессансные писатели думают о чистоте слога.

Гонзага. Но ведь и вы занимались литературой.

Папа. Я искал новое слово, но должен был винить Древность, что они уже все написали, и ничего нового не придумать.

Гонзага. Проводить время за чтением книг – пустая трата времени. Надо действовать, как это делают последователи ислама.

Папа. Для того, чтобы действовать, нужно черпать знания. И я полагал, что занимаясь литературой, постигаю картину мира и несу знания.

Гонзага. Я думаю, постичь картину мира можно лишь из собственного опыта.

Папа. Наш спор не имеет смысла, ведь одному Богу доступна картина мира.

Гонзага. И все-таки, прочесть о пролитой слезе младенца, или увидеть это воочию – это две разные величины.

Папа. Но пролитая слеза младенца – не означает, что тот переворот, который произойдет в душе, сохранит ее чистоту.

Гонзага. Ваше Святейшество, мы черпаем знания из Цицерона и Сенеки, но разве там есть все ответы?

Папа. Литература может научить нас быть свободными, и только свободный человек достигает совершенство.

Гонзага. Но писатель часто взваливает на свои плечи непосильную задачу, становясь учителем.

Папа. Да! И плох тот учитель, чей ученик, взойдя на олимп, или заняв когда-нибудь государственную должность, не будет руководствоваться принципами морали.

Гонзага. Политика и государственная деятельность определяются необходимостью и силой!

Папа. И я часто задаюсь вопросом, чему научил Луций Анней Сенека, известный своими письмами, «Epistulae morales ad Lucilium», рассуждениями о пороках и добродетелях, императора Нерона, будучи его воспитателем и наставником?

Гонзага. Слышу иронию в вашем вопросе.

Папа. Конечно, ведь Сенека породил дьявола, сам став впоследствии жертвой этого дьявола.

Гонзага. Но, возможно, литература вообще исчерпала себя?

Папа. И вы правы, компиляции, откровенное воровство, высокой литературы нет, она для избранных.

Гонзага. Но ведь ваш предшественник, Папа Бонифаций VIII был непримиримым врагом Данте.

Папа. И к чему мы пришли? Вместо Данте предпочитают «Декамерон» Джованни Боккаччо с его откровенными постельными сценами.

Гонзага. Но Ваше Святейшество, ваш «Рассказ о двух влюбленных» стал одним из популярнейших в нашу эпоху.

Папа. О чем я сожалею! Если бы я мог представить, что стану Папой Римским, не стал бы тратить время на столь низменное произведение.

Гонзага. Ну, может, то провидение Божье, что на вас возложена великая миссия?!

Папа. Мне не пришлось бы брать на себя такую огромную ответственность, не будь вы, европейские политики, столь близоруки.

Гонзага. Простите, Ваше Святейшество, но в падении Византии есть доля вины Ватикана.

Папа. Что это значит?

Гонзага. Ислам выступает, как единая религия, а христианство, разделенное на Западную и Восточную, находилось в извечном споре о природе происхождения Христа.

Папа. Мы наивно полагали, что такая религия, как ислам, не может быть живучей, ведь она искусственно созданная религия.

Гонзага. В чем ее искусственность?

Папа. У них нет ничего своего, это смешение иудаизма, христианства и платонизма, но в процессе идейных преобразований изменили под свои мировоззренческие взгляды.

Гонзага. Вы полагаете, у такого учения нет будущего?

Папа. Разве зло может существовать вечно? Ведь главным достижением христианства является свобода выбора.

Гонзага. Но мы заблудились в своей свободе выбора.

Папа. Согласен, свобода выбора и свобода мысли дает нам почву для сомнений. Мы в поисках принципов абсолютного добра и зла впадаем в моральный релятивизм, становясь «узниками платоновской пещеры», в извечном диалоге с «тенями на стенах этой пещеры».

Гонзага. Вот почему христианская Церковь ослабела. В отличие от нас, последователи ислама сохраняют традиции. Их учение нельзя даже назвать религией, скорее кодекс действий.

Папа. Но не европейцы ли, увлеченные непримиримой борьбой между собой, стали виновниками всего происходящего?

Гонзага. Когда-то и мы, христиане, поступили жестоко с язычниками.

Папа. К чему вы клоните, герцог?

Гонзага. К тому, что главное зло исходит из Ватикана.

Папа. Будьте осторожны! Вы, власть имущие, ведете народы на кровопролитие, ради приумножения своих земель.

Гонзага. Что представляет собой нынешняя власть и значимость Ватикана?

Папа. Я стараюсь восстановить авторитет Ватикана. Не забывайте, что мы совсем недавно пережили Великий раскол. А перед этим Авиньонское пленение пап, устроенное французскими королями.

В зал вбегает кардинал Тревизан.

Тревизан. Ваше святейшество, в Риме начались беспорядки.

Папа. Что именно произошло?

Тревизан. Противники Папства провозгласили республику.

Папа. Кому в голову пришла столь нелепая мысль?

Тревизан. Мне сообщили, что за всем этим стоят семьи Ангвиллара и Колонна.

Папа. Ни за что не поверю, что в этом может быть замешана семья Колонна. Они ярые защитники священного престола и на деле доказали свою преданность.

Тревизан. Не буду утверждать, но таковы слухи.

Папа. Не верьте слухам, кардинал, они распространяются злонамеренно в угоду своих корыстных целей. В политике важны лишь факты, иначе все превращается в хаос.

Гонзага. Ваше святейшество, я готов предоставить вам часть своей армии для усмирения заговорщиков.

Папа. Спасибо, герцог, но у меня достаточно сил и средств, чтобы справиться с кучкой жалких бунтарей. А сейчас извините меня, сеньоры, мне надо срочно отбыть в Рим, чтобы навести там порядок, иначе это грозит перерасти в хаос во всей Италии.

Папа вместе с Гонзага и Тревизаном покидают зал.

 

СЦЕНА II

Сфорца и Галеаццо входят в зал.

 

Сфорца. Хочу похвалить тебя, Галеаццо, с каким достоинством ты справился с возложенной на тебя миссией.

Галеаццо. Не преувеличивайте, отец мой, ведь у меня есть превосходный учитель.

Галеаццо сделал поклон в сторону герцога Сфорца.

Сфорца. Но слышал я от вашей матери жалобу, что вы со своей сестрой Ипполитой не поладили.

Галеаццо. Я, конечно, сожалею о своем поведении.

Сфорца. Не подобает мужчине, наследнику Миланского трона, проявлять столь глупое поведение, вступая в бесполезный спор с женщиной.

Галеаццо. То была минутная слабость, но мы с Ипполитой уже разрешили наши разногласия. Отец, вы позволите мне возглавить один из отрядов в походе на турок?

Сфорца. Ты уверен, что справишься с такой нелегкой задачей? Тебе всего лишь шестнадцать лет.

Галеаццо. Вы тоже воевали рядом со своим отцом, будучи юным.

Сфорца. Это рискованно. Тебя могут убить. А я возлагаю на тебя большие надежды, ведь тебе придется стать правителем Милана.

Галеаццо. Как же я стану правителем Милана, не научившись воевать?

Сфорца. Тоже верно. Я обещаю, подумать.

Галеаццо. Объясните мне, отец, как могло случиться, что сегодня Европа стоит перед лицом ужасающей катастрофы?

Сфорца. К сожалению, европейские политики недооценили Мехмеда, считая его молодым, неопытным и даже глуповатым.

Галеаццо. Тогда просветите меня, чтобы моя молодость не была бы причиной глупостей.

Сфорца. Мехмед умело затмил слабые умы европейских политиков началом своей политической деятельности, установив мир с Венгрией и Венецией.

Галеаццо. Как же они должны были увидеть угрозу?

Сфорца. После того, как Мехмед затеял строительство Румельской крепости, взяв под контроль проливы Босфор и Дарданеллы, это стало началом блокады Константинополя с моря.

Галеаццо. Что сделали европейские политики и главы государств?

Сфорца. Император Константин пытался мирно разрешить эту ситуацию.

Галеаццо. Чем это закончилось?

Сфорца. Константин совершил глупость, отправив послов к Мехмеду, но тот взял их в плен и казнил. А император Фридрих, к сожалению, лишь на словах мог грозить Мехмеду.

Галеаццо. Что теперь сотрясать воздух голословными выкриками?

Сфорца. Для того чтобы вести войну нужны средства. Константин пожадничал пушечному мастеру венгру Орбану, и Мехмед немедленно этим воспользовался. И Орбан построил для султана огромную пушку «Базилику».

Галеаццо. Жадность движет человеческими поступками.

Сфорца. Но Орбан за это поплатился. После взятия Константинополя Мехмед его немедленно казнил.

Галеаццо. Отец. Расскажите мне о Папе. Как Пий смог сделать такую стремительную карьеру в католической церкви?

Сфорца. Может, для этого надо было стать личным секретарем императора.

Галеаццо. Фридриха III? Так он же не самый удачливый император.

Сфорца. Вот именно! Его, пожалуй, единственное стоящее достижение – это брак сына Максимилиана с Марией Бургундской из династии Валуа Карла Смелого.

Галеаццо. Я слышал, что в гибели Карла в битве при Нанси не обошлось без предательства!?

Сфорца. Только тише, не так громко. Все указывают на итальянского кондотьера графа Кампобассо.

Галеаццо. Зато гибель Карла Смелого дала возможность Фридриху с помощью брака своего сына присоединить Бургундию себе.

Сфорца. Ты еще не слышал про знаменитый девиз дома Габсбургов?

Галеаццо. Нет, и какой он?

Сфорца. «Пусть другие ведут войны, ты, счастливая Австрия, женись!»

Галеаццо. Смешно!

Сфорца. К сожалению, падение Константинополя не становится уроком для наших бездарных европейских политиков.

Галеаццо. Надеюсь, политика Пия будет способствовать положительным процессам в Европе?!

Сфорца. Посмотрим.

Галеаццо. Вот еще что, отец. Ипполита передала мне свой разговор с герцогом Жаном Калабрийским.

Сфорца. Что-то важное, что я должен знать.

Галеаццо. Ну, может, Ипполита неправильно растолковала их разговор, но она сделала вывод, что герцог уже в ближайшее время собирается напасть на Неаполь.

Сфорца. У этого француза нет даже средств для войны. Как он собирается осуществить свой замысел?

Галеаццо. Ипполита утверждает, что герцог уверен, что в скором времени у него будут такие средства.

Бьянка появляются в зале.

Бьянка. Оставь нас, Галеаццо, мне надо поговорить с герцогом.

Галеаццо, поклонившись родителям, уходит.

Я заметила, что Папа чем-то расстроен.

Сфорца. Прибыл гонец из Рима с недобрыми вестями.

Бьянка. Что там произошло?

Сфорца. Провозгласили Римскую республику, но больше похоже на заговор, чтобы отвлечь внимание.

Бьянка. Думаешь, чтобы сорвать Крестовый поход?

Сфорца. Возможно, но скорее кто-то готовится к войне. Знать бы кому это выгодно?!

Бьянка. Вижу по вашим глазам, что вы подозреваете кого-то конкретно.

Сфорца. Жан Калабрийский не оставляет надежд на завоевание Неаполитанского королевства.

Бьянка. Вы хотите воспрепятствовать его планам?

Сфорца. Конечно, но как? Придется отказаться от идеи Крестового похода. Ведь, если француз нападет на Неаполь, все мои старания по созданию Итальянской лиги для сохранения мира и будущего объединения Италии, окажутся напрасными.

Бьянка. Надо быть неблагоразумным и недальновидным, чтобы затевать столь дерзкий поход. Откуда он возьмет средства?

Сфорца. Возможно, надеется на помощь французского короля и неаполитанских баронов, недовольных правлением короля Фердинанда I.

Бьянка. Не удивительно, Фердинанд прославился своей жестокостью. Он, собственноручно принимая участие в пытках своих политических противников, кажется, наслаждается, видя их мучения.

Сфорца. Он до сих пор сохраняет свою власть лишь благодаря своей супруге, королеве Изабелле. Но лучше жестокий тиран, чем безрассудный герцог, движимый своим раздутым честолюбием. Утром мы отправляемся в Милан. Пойду проверю, все ли готово.

Сфорца уходит, оставив Бьянку в одиночестве.

 

СЦЕНА III

Ипполита вбегает в зал в нервном возбуждении.

 

Ипполита (заломив руки на груди). Боже, что я наделала? Ведь знала, что нельзя было доверять герцогу Калабрийскому.

Бьянка. Что за вопли я слышу?

Ипполита. Герцогиня, я должна сознаться в своем грехе.

Бьянка. Дочь моя, в грехах признаются священнику.

Ипполита. Моему греху нет искупления, и священник мне не поможет.

Бьянка. Не пугай меня, Ипполита. Ты рассталась со своей целомудренностью?

Ипполита. Целомудренность – это самое важное в жизни?

Бьянка. Значимая, но не абсолютная! Если это было сделано ради благого дела, то этому может быть оправдание.

Ипполита. Мне нет оправдания!

Бьянка. Да, говори уже. Ты не устояла перед натиском француза? Нашим итальянским мужчинам стоило бы у них поучиться искусству соблазнения.

Ипполита. Если бы я отдалась отряду солдат, мой грех был бы менее значим, по сравнению с тем, что я сотворила.

Бьянка. Перестань ныть! Ты меня доведешь до исступления.

Ипполита. Я выболтала Жану о тайном месте нахождения золота для Крестового похода. Я не знала, что он их украдет.

Бьянка. Как он мог это сделать у всех на виду? Ведь это не несколько золотых монет, что можно унести в карманах?

Ипполита. Не знаю. Я видела каких-то разбойников, что грузили золото в повозки.

Бьянка. Я начинаю подозревать, не замешана ли в этом моя родная дочь?!

Ипполита. Я бы ни за что так не поступила бы. Я – Сфорца!

Бьянка. Почему ты не воспрепятствовала герцогу и не позвала на помощь?

Ипполита. Как? Он напоил меня каким-то снотворным зельем.

Бьянка. Какой же бестолковой у меня оказалась дочь

Ипполита. Простите, герцогиня!

Бьянка. Молчи! Ты лишь глупая девушка, во всем виновен Жан.

Ипполита. Ведь никто не поверит, и герцог Сфорца меня не простит.

Бьянка. Да, зная его нрав, он и за меньший проступок мог заточить в подземелье.

Ипполита. Что мне делать?

Бьянка. Молчать и предоставить все мне. Исчезни с глаз моих.

Ипполита, склонив голову, уходит и сталкивается у выхода с Изоттой Ногарола.

 

СЦЕНА IV

Изотта в подавленном виде.

 

Изотта. Бьянка, почему Папа покинул Собор?

Бьянка. В Риме начались беспорядки, и необходимо присутствие Папы, чтобы усмирить толпу.

Изотта. Герцогиня, вам не кажется странным, что именно сейчас возникли беспорядки?

Бьянка. Изотта, перестаньте во всем видеть спланированные заговоры. Собор успешно состоялся.

Изотта. Нет, герцогиня! Мы вошли в эру антигуманизма. Еще больше крови, еще больше ненависти. Войны – обычное явление, главное, чтобы происходили вдали от тебя.

Бьянка. Графиня, что на вас нашло?

Изотта. Умершие для выживших будут просто цифры. Ведь трагедия понятна лишь тогда, когда касается самого себя. Европа впала во всеобщее мракобесие, напоминая «пир во время чумы».

Бьянка. Изотта, успокойтесь.

Изотта. Бьянка, мы утопаем в сплетнях и порочном образе жизни, а впереди неизвестность, и никто не знает, настигнет ли его смерть, или обойдет стороной.

Бьянка. Изотта, объясните, наконец.

Изотта. Этот жалкий интриган, Жан Калабрийский, приставал ко мне.

Бьянка. Ах, это!? Увы, он сделал кое-что пострашнее.

Изотта. Бьянка, о чем вы? У меня до сих пор ощущение его грязных прикосновений. Мне не терпится смыть с себя это позорное ощущение.

Бьянка. Это ощущение со временем пройдет, а исправить историческую катастрофу бывает подчас невозможно.

Изотта. Бьянка, не говорите загадками.

Бьянка. Всю жизнь мы чего-то ждем, надеясь на некое нереальное, несбыточное будущее, и обманываемся мыслью, что уж “Там” нас, наверняка, ждет всеобщее благоденствие.

Изотта. Я чувствую, что случилось что-то непоправимое.

Бьянка. Мы, несчастные, погрязшие в грехах, весь остаток столь недолгой жизни обрекаем себя на страдания, выпрашивая прощения у Бога и вымаливая у него (даже смешно) “Райской жизни”. Всю жизнь мы говорим: “Дай, Бог!” Но Бог будто глух к нашим мольбам и просьбам, в свою очередь, призывая к Умеренности, Терпимости, Отказу. А затем и вовсе к себе.

Бьянка с задумчивым видом ходит по залу дворца.

Изотта. Бьянка!

 

СЦЕНА V

Появляются Франческо Сфорца и Галеаццо.

 

Бьянка (будто очнувшись). Ваша светлость, вашим планам не суждено сбыться.

Сфорца. О чем ты, Бьянка?

Бьянка. Не знаю, как вам сообщить, что…

Бьянка запнулась, Сфорца пристально смотрит на Бьянку.

Сфорца. Что еще могло произойти, кроме восстания в Риме?

Бьянка. Жан Калабрийский, этот жалкий француз, украл все золото.

Сфорца (сдвинув брови, гневно). Вор! Мошенник!

Бьянка (вздрогнув). Стряслось непоправимое. Но вы всегда отличались тем мужеством, что способны были принимать любые удары судьбы.

Сфорца (размахивая руками). С подобной подлостью мне еще не приходилось сталкиваться. Гореть ему в аду! Галеаццо!

Галеаццо. Да, Ваша светлость!

Сфорца. Немедленно собери отряд и догони этого мерзавца.

Галеаццо. Как поступить с герцогом Калабрийским?

Сфорца. Ты еще спрашиваешь? Убей его! Повесь на дереве, чтобы он стал добычей зверей.

Галеаццо уходит быстрым шагом.

Бьянка. Понятен мне твой гнев, но надо сосредоточиться на укреплении Итальянской лиги.

Сфорца. Поверить не могу, что средства, которые с таким трудом были собраны на Крестовый поход, пропали в одно мгновение.

Бьянка (неуверенным тоном). Может, Жан так отомстил, что вы отменили помолвку Ипполиты с ним?

Сфорца. Ипполита была ему обещана в случае, если бы его отец, Рене Анжуйский, победил короля Неаполя.

Бьянка. Но зачем он так поступил? Он так рьяно поддерживал идею похода, что затмевал самого Папу.

Сфорца. Лицемер! Он давно вынашивает планы напасть на Неаполитанское королевство.

Изотта. Я подозревала, что с этим хитром лисом не все в порядке.

Сфорца. А ведь история могла сложиться совсем иначе.

Изотта. Достаточно одного человека с душой Иуды, вмешавшегося в историю, и мы получаем бессчетное количество страданий.

Сфорца. Кругом одни изменники!

Бьянка. Что-то еще стряслось?

Сфорца. Венецианцы готовы продаться османам и заключить с ними позорное соглашение в обмен на обещание, не трогать Венецию.

Бьянка. Что стоит обещание турка, не имеющего никаких представлений о морали?!

Сфорца. Вот именно, моя дорогая жена! Нельзя верить тому, кто лишен понятий о мерах человеческих ценностей.

Изотта. Мне кажется, что в этом еще замешан кардинал Лодовико Тревизан. Теперь я понимаю, о чем они тайно переговаривались.

Сфорца. Уму непостижимо!

Бьянка. Похитив средства, что мы с трудом таким набрали, сбежав, они будут помечены позором предательства. Им не покинуть этот мир со спокойной душой.

Изотта. Не удивляюсь я нисколько. Как можно было довериться слащавым уверениям француза? Его стезя – за юбками влачиться! Что ж, как всегда, историю творят мужчины!

Сфорца. Боже, спаси Европу!

Финал. Занавес опускается.