письмами...

в соавторстве с Чонкин Иван
письмами...

Аудиозапись

Ещё одна антология созвучия.
I
Здравствуй, Керри.
Тебя посещают тревожные сны,
провозвестники звеньев шумов в трёх шагах от весны.
Это соки тутовника бредят о шёлке – по телу – волны.
Искупительны нити по белому платью…
с иным.
 
Безысходность нахлынет –
в бессилии небо земли.
В эскападах бессмыслия глаз темнотой застели,
и изменится мир:
разговоры – печаль-журавли.
Оголтелое что-то, ушедшее: рек кисели.
 
Разговоры в пространстве: ручей – абсолютная чушь.
Сотни струн бередящих,
пособники собственных душ.
Слабокапельный ток в воспалённом мозгу отутюжь.
Там лазейки зачахнут,
сомненья зеркальные луж.
 
Не по людям с ума; по моментам решительных фраз
уходи.
По шпаргалкам: пленённые рифмы гримас,
сад – тюльпаны-садисты,
отмычка,
для хаоса страж.
В переделе весны бредит ум недоверием страз.
 
II
Напишу в твои сны из тревожных своих.
 
С почтальонами — серыми совами —
перешлю:
в пару строф — неоконченный стих,
тонкий профиль,
углём прорисованный
на изысканном фоне из белых цветов
с алым абрисом неба закатного.
А под грифом: «Секрет. Распечатать потом»,
в плотный крафтовый свёрток упрятанный,
страх молчания.
 
Той ледяной пустоте,
что ночами шуршит между стёклами,
отдавать не хотела — и ты не хотел! —
многословное,
лёгкое,
тёплое.
 
Краски,
голос,
шаги от двери́ до двери́,
звёзды — хлебные крошки с обочины,
их в ладонь собери…
говори…
говори.
Словно лезвия, фразы отточены —
отсекают бескрайность безжизненных вёрст
до кровящей и дышащей близости,
до искусанных губ.
 
Невопрос невсерьёз
потеряется в шёпоте лиственном,
упадёт и утонет в высокой траве.
Ловким змеем струясь между вязами,
обойдёт, уведёт за собой неответ,
неуслышанность
и недосказанность.
 
III
— Керри, Керри моя.
Звёзды ярче весной — далеко
освещают равнину.
Змеящийся длинно окоп
пьёт олу́ненность вод, окуная язык в озерко.
И о сером цветасто сейчас рассуждать нам легко,
если сумрак стекает надеждой в окрестный простор,
и стихает вдали пуль визгливый неспевшийся хор.
 
Вновь фальшивят, вещая слащавый трибунистый вздор,
мажут верой посулов заржа́вевший старый затвор.
Нас ведь, Керри, в герои теперь за убийства зачли.
 
С ливнем алые тут по оврагам струятся ручьи.
Лучший друг, с кем спиною к спине — под увалом земли,
там, внизу — «со свиданьицем?» — черви целуют в ночи.
 
Ворон клёкотом хриплым примкнуть к соловьям норовит.
Зябким утром восход с горизонта изнанкой кровит —
ножевыми прожилками шрамов под травы пролит.
Встосковалось с рассветом.
А помнишь ли — утро… не брит?..
 
Здесь и эхо — не эхо, на голос осколок летит.
Керри, веришь? Гул страха теперь уж не так басовит.
Рядом череп белёсый, дождями до блеска отмыт —
поля сторож зловещий — разбужен, с молчанием зрит
в небо блёклое. Примулы — будто зрачки из глазниц —
наблюдают бесстрастно метания встрёпанных птиц.
 
Иней рани морозной коснулся мурав-плащаниц:
лица, плечи — иконами нерукотворных божниц.
 
Неземная усталость так манит в элизиум сна.
Слушай, Керри…
не плачь и не жди, мне дорога одна:
мыс заветный — там кофе душистый в беседке, луна…
светлый трубчатый луч…
бесконечность покоя сполна.
 
IV
— Рыжим лисом лукавым в наш город прокрался апрель.
Обнимать бы тюльпаны, от запахов утра дуреть,
под стаккато дождя босиком танцевать во дворе…
Боль не выдышать с дымом рассветных туманов, мой Блэр.
 
Словно въелись под кожу пустынные злые ветра.
Морок памяти резать узор по живому горазд.
Чай заснуть не поможет, а виски добила вчера.
В тихом омуте вымерли черти, истаял мираж,
где беспечные песни, полынные пряные сны.
 
Блэр, не надо… не стоит испытывать чувство вины,
ты всегда был таким — недомашним, взрывным, неручным,
да и мой неуживчивый нрав предпочёл остальным.
 
Я в порядке… почти. В трубку девочкам вру: «very good»,
только поняли — в гости давненько уже не зовут.
В небе тёмном жонглирует звёздами призрачный шут…
 
Знаешь, Блэр… я, пожалуй, в стихах это всё опишу,
если спрятанный страх, что прорваться наружу спешит,
не иссушит чернила, не вытупит карандаши.
Сочиню пенье птиц, шум дождя и сигналы машин —
в эту яркую блажь без утрат мы, смеясь, убежим.
 
А пока прорастает сквозь корку тоски новый день.
Помнишь, ласковый мой шалопай, солнца луч на воде?
Просто верь... Ворожу, удержу на заре твою тень,
не пущу за черту, сберегу, не отдам пустоте.