Всё в музее этом странно и знакомо...
Всё в музее этом странно и знакомо:
Улицы, которых нет уже давно.
Белый цвет черемух, звук ночного грома,
Терпкое, хмельное губ твоих вино.
Целый зал улыбок есть в музее этом.
Больше – виноватых, меньше – озорных.
Под стеклом чуть пыльным старые сюжеты
Наших разговоров грустных и смешных.
Ой! Твоя футболка… Серая, в полоску.
Платье голубое. Кресло у стола.
Макияж тогдашний – простенький, неброский.
Письма, что однажды я сожгла дотла.
Поцелуев море… Стеллажи забиты!
Помнишь, обжигали? Хоть на губы дуй.
А вон там – последний. Тот, почти забытый
Страшный, безнадежный, горький поцелуй.
Мне уйти пора бы. Сколько может сердце
Бесполезной болью надрываться зря?
Я ведь понимаю – этим не согреться.
Да и поздно греться, честно говоря.
Ты не бойся, милый. В прошлом всё, что было.
Я не потревожу. Бог с тобой, живи.
Просто слишком долго я не заходила
В запертый музей моей любви…
Улицы, которых нет уже давно.
Белый цвет черемух, звук ночного грома,
Терпкое, хмельное губ твоих вино.
Целый зал улыбок есть в музее этом.
Больше – виноватых, меньше – озорных.
Под стеклом чуть пыльным старые сюжеты
Наших разговоров грустных и смешных.
Ой! Твоя футболка… Серая, в полоску.
Платье голубое. Кресло у стола.
Макияж тогдашний – простенький, неброский.
Письма, что однажды я сожгла дотла.
Поцелуев море… Стеллажи забиты!
Помнишь, обжигали? Хоть на губы дуй.
А вон там – последний. Тот, почти забытый
Страшный, безнадежный, горький поцелуй.
Мне уйти пора бы. Сколько может сердце
Бесполезной болью надрываться зря?
Я ведь понимаю – этим не согреться.
Да и поздно греться, честно говоря.
Ты не бойся, милый. В прошлом всё, что было.
Я не потревожу. Бог с тобой, живи.
Просто слишком долго я не заходила
В запертый музей моей любви…