Зая

1.

Тонкая кисточка проходит по чешуе, оставляет чёрный след и опускается обратно в банку. На всю комнату, обклеенную плакатами от пола до потолка, пахнет аммиаком, смешавшимся с подвальным запахом сырой стекловаты.

– А тебе не станет от этого плохо?

Серая крупная гадюка прикрывает глаза, и непонятно, что это может значить. Согласие? Отрицание? Смирение?

Девушка снова опускает кисточку в банку с разведённой краской для волос – ещё одна короткая чёрная полоска на чешуе. Гадюка не шевелится, вытянувшись во всю длину на разложенной по полу красной ткани. Взяли, что было: кто-то притащил в подвал обивку для гробов. Теперь её использовали, чтобы не заляпать линолеум. От света пыльного плафона чешуя кажется желтее, также как и руки девушки. Жёлтый змеиный глаз наблюдает за каждым движением.

– Нам с тобой здесь долго придётся, – девушка снова начинает говорить, потому что тишина замедляет время, а хочется уже скорее выйти из подвала на воздух. – Хочешь моё мнение? Зря ты это затеяла. От города не спрячешься, даже если покрасишь чешую и будешь выползать только в темноте. Сколько месяцев ты здесь? Около двух. Ну ещё полгода протянешь, а дальше…

Змея дёргается из-под кисти, размазав очередную ровную полоску, и шипит, повернув голову к девушке.

– Я не со зла это говорю, – она не выглядит испуганной, снова макает кисточку в краску, голос совершенно спокойный, – побереги свой яд для врагов, Заюшка. Просто сама посуди: ты провинилась перед мужем, муж – бандит. Почти весь город его боится, а кто не боится – тот его друг. У тебя только этот подвал и лес. На твоём месте я бы ушла туда. Ты там быстро потеряешь рассудок и станешь просто змеёй – плохо, да. Здесь рисковать жизнью лучше?

А чешуя тем временем становится чернее и чернее. На чистой до этого ткани несколько чёрных капель.

2.

Заю прозвали так из-за имени. Зоя – изменить всего одну букву и получится что-то мягкое, пушистое и совершенно противоположное оригиналу. Благодаря этому контрасту прозвище и прижилось.

Почему она попросила покрасить ей чешую именно Веронику, она сама бы не сказала. Скорее всего, потому что Вероника даже, когда обклеивала стены подвала плакатами, следила, чтобы всё было идеально ровно – такая не испортит. Но её прямота – собачий лай, честное слово. Зая знает, что подвергает опасности не только себя, но и других, знает, что долго прятаться не получится, но она найдёт способ ударить первой. Это же так просто – пробраться в свой прежний дом и ужалить мужа во сне. Трещина в фундаменте с каждым днём становится шире – скоро туда будет легко проползти.

Она уже представляет, как выходит в город днём, как сама покупает продукты в магазине, как спокойно смотрит в лица прохожих, не боясь встретить кого-то знакомого. Но если её муж умрёт от змеиного укуса, на кого подумают в первую очередь? Город узнает её убийцей. Скорее всего, её даже отправят в тюрьму.

На дне баночки почти не осталось краски. Чёрная гадюка, совершенно неотличимая о подобных ей чёрных гадюк, сворачивается в клубок.

– Размажешь же! Перекрашивать придётся, – Вероника тяжело поднимается с пола, – ноги затекли.

Змея смотрит на неё глазами, которые в контрасте с чёрной чешуёй стали ещё желтее. Около её носа появляется синее пятно, и она будто проползает в него. На ткани, где она только что лежала, сидит молодая женщина. Очень худая, с кругами под глазами.

– Спасибо, – голос у неё тихий и немного шипящий, – за то, что покрасила. И да, Вероника, если собеседник тебе не может ответить, не надо поднимать острые вопросы.

Высказавшись, Зая задумывается: «Вероника – маленькое порождение города. Города, в котором принято учить других жизни, замечающего твой каждый неосторожный шаг».

– Только об одном я тебе скажу: мой муж не такая важная птица, которой ты себе его представляешь, – Зая усмехается чему-то своему.

Вероника перебивает:

– Да делай, что хочешь. Я просто высказалась.

– Свободна, – тон начальницы, отчитывающей молодую секретаршу. Так могло быть всего несколько месяцев назад до того, как она принесла в дом мужа заразу.

Покрасить чешую всё-таки было нужно – в змеином обличие ей придётся появляться среди людей, которые могут её опознать по пятнам на спине. Возможно – паранойя.

3.

Ночной город скалится золотыми зубами домов. Ночной город – это пустые улицы. Здесь можно идти прямо по дороге и не бояться, что поедет машина. Фонари горят через один, но есть и такие места, где их нет вовсе. Например, в Сером парке.

Трое идут по единственной асфальтированной дорожке к старой сцене. Она ржавая, а задняя стенка вся покрыта корявыми надписями, начиная от «Вован лох», заканчивая – «Цой жив». Как ни странно, темнота парка их не прячет – вполне можно прочитать.

– Зай, ты извини, но ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает женский голос из темноты.

– Да, более чем, – она подпрыгивает и усаживается на край сцены.

– Я о том, что ты слишком много времени проводишь в змеиной шкуре. С нашей болезнью…

– Тебе надо выходить чаще, – перебивает мужской голос, – не обязательно с нами. Мы с Мариной, понятно, каждый день не можем.

– Я и одна могу, Сань, – Зая жмёт плечами.

Саня вздыхает и молчит, размышляя: «Осмелела девка. Прибежала три месяца назад прямо к нему на работу, к тюремному входу. В слезах, глаза бегают, выискивая опасность. Точно зайка! Оттащила в сторону, мол, ты моего мужа знаешь. Представляешь, что со мной будет? Не сразу понял даже, о чём она говорит: слова путаются, носом шмыгает. Кое-как объяснила – пришлось решение принимать. Что тут сделаешь? Сам такой же заражённый».

Разница была только в том, что Саня уже давно освоился, понял, как жить дальше, как держаться в рассудке, как прятаться от города. Уже потом среди заражённых встретил Марину, оказалось, что зараза – не крест, можно завести семью. Оно, конечно, чувствуется, каждой клеточкой, каждым кирпичиком дома и всем, что в этом доме находится. Переведя взгляд на жену, Саня думает: «У нас получается и у всех получится».

– Сейчас лето, – Марина перебивает его мысли. – А зима настанет? Зимой же змеи спят.

– Тогда положите меня в коробку и оставьте до весны, – шипит Зая.

Саня понимает, что до зимы нужно быть с ней особенно осторожным. Просто глаз не спускать. Кто-то с ней постоянно должен находиться рядом. Но при взгляде на её измученное, но всё ещё решительное лицо осознание того, что ему под силу это сделать, начинает тускнеть, как только что выключенные лампочки люстры в театре перед началом представления.

Он усаживается на сцену рядом с Заей, чтобы видеть в темноте силуэт Марины – это слегка успокаивает.

4.

Зверь позволяет себе больше, чем может позволить человек, даже если этот зверь разумен.

По ночной улице идёт какая-то торговка в голубом дождевике с тележкой за спиной и корзиной в руках. Перекатываясь через бордюр, тележка каждый раз громыхает колёсами. Но дождь бьёт о жестяные крыши так, что этого почти неслышно. Вокруг частный сектор, где хибары соседствуют с особняками. Торговка явно из тех, кто живёт в хибаре – жители особняков в такую погоду пешком не ходят.

Она останавливается около витых ворот самого шикарного дома на всей улице, ставит корзину на землю и оглядывается по сторонам, будто забыла дорогу. Но вспоминает быстро, снова хватает свою ношу, даже не заметив, что из корзины вытекло что-то длинное и чёрное и быстро слилось с темнотой.

Торговка проходит полквартала и сворачивает в сторону к остановке. В такое время ждать автобус бесполезно – это очень красивое, но редкое явление для города. Но она всё равно садится под остановочный козырёк.

– Вероника.

Слегка вздрогнув, она открывает глаза. Капли блестят на голубом капюшоне дождевика. Прошло минут двадцать – не больше.

– Всё?

– Не знаю, – Зая переступает с ноги на ногу от холода, то и дело закрывая собой свет фонаря.

– Может тебе в корзинку?

– Нет.

У Заи ботинки на тонких каблучках, они отбивают чёткий ритм по старому неровному асфальту. Когда они переходят деревянный мостик через ручей, громыхая тележкой, «шпилька» всё-таки застревает между досками. Вероника дёргает Заю за руку, мол, что ты там застряла, и каблук резко ломается, оставшись зажатым между дощечками. Оставшуюся дорогу Зая идёт прихрамывая.

5.

Сашка и Марина ждут их в подвале. Вероника останавливается у входа и достаёт из сумки, прикреплённой к тележке яблоки. Первый пакет, второй, третий. Они не завязаны, ставит она их кое-как, и яблоки раскатываются по полу.

– Что ты наделала!

– Тебе придётся сдаться полиции.

– Тебя посадят в стеклянную клетку.

– Змее место в аквариуме!

– Ты убила!

– Мы не будем тебя прятать.

– Мы не будем тебе помогать.

Зая уже не разбирает слов. В комнате стоят четверо, а голосов становится всё больше. На Веронику, которая ей помогла добраться до места, никто не обращает внимания. Даже соучастницей не называют, хотя казалось бы... Она уже не в подвале, она в городе, где на неё смотрят из каждого окна, где каждый прохожий молчит так громко, что ей хочется закрыть уши, где о ней знают все, а не каждый третий. А зачем ей тюрьма? Город сам сделает своё дело. Перевоспитает.

 

Змеиные сны не похожи на человеческие. Они путаются сильнее, но веришь им гораздо больше.