Последние
Аудиозапись
Несколько месяцев назад меня спросили: как это было — в девяностые? А я мямлила что-то про свою молодость и про то, что смотрите — стою перед вами живая и даже весьма упитанная.
Я не смогла объяснить.
Наверное, не смогу и сейчас.
Парень, я из того последнего поколения,
оставленного в арьергарде,
знающего,
что на подмогу никто не придёт,
что, умерев двадцатилетними,
лежать мы будем в горах у безымянных скал
или оставленными у входа на кладбища
под дорогими гранитными плитами,
или на темной улице,
не дойдя всего лишь одного квартала
до мамы и светлой полоски из приоткрытой двери…
Я из поколения, у которого сломалось прекрасное далёко,
в котором девочки не мечтали стать валютными проститутками,
а мальчишки поголовно не мастерили обрезы и заточки.
Наши родители постарели в сорок от тревоги за нас,
от тихого ужаса перед будущим,
бесконечного непонимания, что же они сделали не так…
Парень, знаешь, как это погано — видеть, как в корчах
вместе с нами умирает прошлое?
Заплёванный, забитый ногами, кастетами,
запытанный горячими утюгами,
расстрелянный и взорванный,
уничтоженный тёплыми ядовитыми языками,
светлыми лицами
и строчками в толстых и не очень журналах
наш мир
умирает —
и мы не можем его спасти.
Наверное, твой прапрадед в семнадцатом мог сказать так же,
но ему было чуть проще — его убивали не свои…
Парень, я из того — последнего — поколения,
которое и сегодня при звуках государственного гимна
запевает шёпотом:
«Союз нерушимый» —
слова которые были напечатаны
на обороте наших школьных тетрадей и — чёрт возьми! —
наших сердец…
Парень, прости меня за дурацкий пафос.
Что я могу поделать,
если это чистая правда?
