Фраза «От себя не убежишь!» стала настолько привычной, что в сравнении с выражением «Очень жаль!» сильно уступает по глубине сочувствия. Нет, меня не раздражают друзья со словами утешения, просто я чертовски устал объяснять, что не убегаю от себя, а пытаюсь везде отыскать ту, кто, став частью меня, подарила необъятное счастье – быть любимым. Но она всего один раз в году дарит радость упиваться собой, а в остальное время приходится пускаться на поиски чего-то, напоминающего её облик и звучание. Если на вопросительные взгляды я ответил бы, что еду на Окинаву, чтобы побродить по аллеям, усыпанными лепестками сакуры, друзья посмотрели бы на меня с недоумением. Им не понять, что божественной красоте цветения сказочного дерева я предпочитаю пестрящий цветами ковёр из лепестков на асфальте, узоры которого повторяют мои мечты, уносимые ветром, подобно взлетевшим в небеса опавшим осенним листьям…

«Скажи, зачем привёз меня с собой? – вопрошала она. – Как прелестна визави! Ты ради неё приехал в такую даль. Раскрой ей объятия! Кто знает, на что способна утопающая в нежности предвестница любви?! Может, это значит…»

«Ровным счётом ничего!» – спокойно перебил я, улыбнувшись.

«Чему улыбаешься? – поинтересовалась она. И сразу добавила, — впрочем, всё равно. Мне в радость даже твои редкие грустные улыбки. Тогда чувство вины притупляется…»

«А зря! Приговор не будет обжалован: до самой Вечности ты обречена быть заточённой в моей груди». – Промолвил я про себя.

«До некоторых пор не помышляла о побеге, ибо и рай с неизменным блаженством казался адом, языками пламени пожирающим мои листья», — промелькнуло разочарование.

«Что случилось? Почему душа обернулась ненавистной тюрьмой?» — расстроился я.

«Твоё молчание оглушает мою тишину…страшно, как в пору ожидания…»

Я обрадовался было затянувшейся паузе, но вслед за официантом, любезно поклонившимся в ответ на просьбу позднее определиться с заказом, последовал упрёк: «Нечем унять волнение?»

«Не знаю, что ты хочешь услышать, только уверяю – страшное позади», — я повернулся к окну, полагая, что бесцеремонное любование сакурой заставит Осень в душе надолго замолчать, хотя бы от банальной ревности. Похоже, ошибся, она выпалила: «Лучше бы ты сначала выплеснул на меня свой гнев, а потом грубо выгнал бы из доброго сердца, как поступают с надоевшей бесконечным лаем дворняжкой!»

«Чтобы ощутить горечь одиночества? Мне достаточно боли от потери. Повторюсь: я тебя не отпущу!» — в этот миг от нахлынувших воспоминаний у меня кольнуло в сердце, и я непроизвольно сжал в ладонях о-сибори, чем вызвал беспокойство у официанта. Потребовалось усилий, чтобы нацепить на лицо дежурно-сожалеющую улыбку для услужливого японца. Стоило ему отойти, как посыпались возражения: «Как можно меня любить после того, что я натворила?! Моя сумасшедшая затянувшаяся игра с ветром стоила ей жизни…»

«Да, ты виновата, что в тот год оказалась засушливой, лесной пожар перекинулся на пансионат, где работала Эми, а она, подумав о своих милых старичках, напрочь забыла об обещании не покидать меня!..Ты это имела в виду? Тогда отчего не признаешься в том, как тремя годами раньше намеренно свела нас под навесом на автобусной остановке? Она пряталась от твоего дождя, а я, увидев девушку, подставляющую ладони усиливающимся небесным каплям, не сумел проехать мимо. Эми промокла до нитки, но смеялась, как ребёнок, сбежавший от строгих родителей, чтобы насладиться свободой. То был праздник, подаренный твоим ливнем…Разве за счастье наказывают? – как ни странно, моя неугомонная хранила молчание. Казалось, доводы разума убедили говорунью. – Слышишь, как осыпается вишня? Нет, я не сошёл с ума! Тебе ли не знать, что эта немая мелодия звучит для тех, кто нанизывает на память шёпот падающих жёлтых листьев?! Скучаю!»

«Скоро встретимся, обещаю!» — донеслось в ответ.

Я довольно кивнул головой, повернулся и, заметив на себе косой взгляд растерянного официанта, с улыбкой подозвал его:

—すみません!*

 

*Sumimasen!(Извините!)