Эссе к «Свободным чтениям»

 

В апреле, когда началась всеобщая самоизоляция, даже как бы обрадовалась: наконец-то появилось время для одного из любимых занятий — перебора книг на коридорных полках и попутного вытирания вечной пыли. Целая стена, двадцать одна полка… Только художественная литература, за исключением одной полки со словарями и энциклопедиями. В своей комнате (фактически — кабинете) держу только книги для текущего чтения и по специальности.

Разбирая одну из полок, обнаружила небольшую книжку в мягком переплёте: «М. Горький. Рассказы» серии «Классики и современники», изд-во «Художественная литература», 1983 г., с иллюстрациями на обложке, с одной стороны — Мальва, с другой — Челкаш. Из чистого любопытства открыла книгу по принципу «как получится» и попала на заголовок «Супруги Орловы». Решила посмотреть начало — и увлеклась…

«...Почти каждую субботу перед всенощной из двух окон подвала старого и грязного дома купца Петунникова на тесный двор, заваленный разною рухлядью и застроенный деревянными, покосившимися от времени службами, рвались ожесточённые женские крики:

— Стой! Стой, пропойца, дьявол! — низким контральто кричала женщина.

— Пусти! — отвечал ей тенор мужчины.

— Не пущу я тебя, изверга!

— Вр-рёшь! пустишь!

— Убей, не пущу!

— Ты? Вр-рёшь, еретица!

— Батюшки! Убил, — ба-атюшки!

— Пу-устишь!

При первых же криках Сенька Чижик, ученик маляра Сучкова, целыми днями растиравший краски в одном из сарайчиков во дворе, стремглав вылетал оттуда и, сверкая глазёнками, чёрными, как у мыши, во всё горло орал:

— Сапожники Орловы стражаются! Ух ты!»

… Сначала просто поразило частичное совпадение, скажем так, базовой ситуации рассказа (эпидемии холеры 1892 г.) и моего нечаянного выбора — с нынешней ситуацией… Надо же было открыть именно эту книгу, именно на этой странице и именно в это время… Моя нелюбовь к злободневности не проходит с годами. И сейчас, при окончательном оформлении эссе, тоже немного поколебалась: стоит ли в предновогоднем конкурсе напоминать о тяжёлых испытаниях, что переживает и наш народ (не побоюсь этого слова!), и весь мир — как в прошедшем, так и в нынешнем временах.

Однако, выбирая между жестокой моралью «Повелителя мух» Уильяма Голдинга, печально-романтической «Танцовщицей» Мори Огай, волшебными стихами Эмили Дикинсон и трогающим до слёз «Мальчиком у Христа на ёлке» любимого Достоевского, поняла, что эти прекрасные произведения и так достаточно известны, и что будет Горький, потому что старушка Изергиль, как всегда, права, — в нашей жизни всегда есть место подвигу.

Не перечитывала Горького очень давно… Оговорюсь сразу, что в эссе, понимаемом как сочинение-рассуждение на свободную тему, выражаю точку зрения любопытного и вдумчивого читателя. Поэтому для меня весьма ценным представляется чисто эмоциональное впечатление от текста Горького теперь, спустя столько лет (десятков лет!) после окончания школы. В то время мне очень нравились его романтические герои и героини: Данко, Изергиль, Сокол с Буревестником, Сатин с его бессмертным монологом. Две фразы от Алексея Максимовича навсегда зафиксированы в моём арсенале крылатых афоризмов: «Жалость унижает человека» и «В жизни всегда есть место подвигу».

Теперь мне как бы заново понравился этот стиль и язык, с одной стороны, героико-романтический, с другой — мягко ироничный, и всегда — краткий, точный, яркий. Рассказ «Супруги Орловы» опубликован в 1897 году, 123 года (!) назад, однако текст выглядит и звучит современно и интересно — для простого читателя, с оптимальной долей юмора, а в отдельных случаях — даже хлёстко.

Но прежде всего удивил сюжет, как мне кажется, несколько нетипичный для того хрестоматийного образа великого пролетарского писателя, что когда-то сложился в моём сознании.

После первого чтения в апреле оставила книгу на полке для текущего чтения — и перечитала ещё раз осенью, чтобы проверить своё первое впечатление. Конечно, смысловая схема рассказа тяготеет к чисто горьковскому романтическому реализму и драматизму. Подвал напоминает о пьесе «На дне», главный герой Григорий Орлов напоминает Челкаша (кстати, тоже Григория), его жена Матрёна — Ниловну… Но, если отвлечься от всех аналогий и ассоциаций, вспомнить, что Алексей Пешков в детстве сам переболел холерой, его отец и маленький брат умерли, а он чудом остался жив, то выстраивается иная линия объяснения, почему и зачем писателем был выбран именно такой сюжет.

Горький очень красочно представляет атмосферу жизни и главных героев, и всех остальных персонажей, даёт лаконичные характеристики, в стиле, напоминающем рассказы Чехова и Бабеля.

«Орлову было лет под тридцать. Нервное лицо с тонкими чертами украшали маленькие тёмные усы, резко оттеняя полные, красные губы. Над большим хрящеватым носом почти срастались густые брови; из-под них смотрели всегда беспокойно горевшие, чёрные глаза. Среднего роста, немного сутулый от своей работы, мускулистый и горячий, он, долго сидя на розвальнях в каком-то оцепенении, рассматривал раскрашенную стену, глубоко дыша здоровой, смуглой грудью».

«…Гришка был такой сильный, горячий, красивый, а Матрёна — белая, полная, с огоньком в серых глазах, — "ядрёная баба", — говорили о ней на дворе». Они любили друг друга, но у них не было перспективной цели, а также — впечатлений и интересов, отдельных для каждого.

«День шёл за днём и не вносил в их жизнь почти ничего, что развлекало бы их. Иногда, по праздникам, они ходили в гости к таким же нищим духом, как сами, иногда к ним приходили гости, пили, пели, нередко — дрались. А потом снова один за другим тянулись бесцветные дни, как звенья невидимой цепи, отягчавшей жизнь этих людей работой, скукой и бессмысленным раздражением друг против друга».

Григорий — сапожник, «работал хорошо, и работа у него была всегда. …Он делал чистую работу, требовавшую руки мастера, жена сучила дратву, подклеивала поднаряд, делала набойки на стоптанные каблуки и тому подобные мелочи». «Подвал, где они помещались, — большая, продолговатая, тёмная комната со сводчатым потолком». … Свет падал из двух окон, выходивших во двор, «в подвал косыми, мутными полосами, в комнате было сыро, глухо и мертво. Жизнь билась где-то там наверху, а сюда залетали от неё только глухие, неопределённые звуки, падавшие вместе с пылью в яму к Орловым бесцветными хлопьями».

Григорий неоднократно высказывается о своей судьбе как о яме, в которую он попал и из которой ему не выбраться.

«Сижу в яме и шью... Потом помру. Вот, говорят, холера... Ну и что же? Жил Григорий Орлов, шил сапоги — и помер от холеры. В чём же тут сила? И зачем это нужно, чтоб я жил, шил и помер, а?»

«Я родился с беспокойством в сердце. Характер у меня такой... как пружина: нажмёшь на него — дрожит... Выйду я, к примеру, на улицу, вижу то, другое, третье, а у меня ничего нет. Это мне обидно. …

Я сижу вот в яме, работаю, а ничего нет у меня. Опять же и ты... Жена ты мне, а — что в тебе занятного? Баба, как баба, со всем бабьим набором... Знаю я всё в тебе; как ты чихнёшь завтра — и то знаю, потому ты уж тысячу раз, может, при мне чихала... Какая же поэтому у меня может быть жизнь и какой интерес? Нет интересу. Ну, я и иду в трактир, потому что там весело.

— А ты зачем женился? — спрашивала Матрена.

— Зачем? — Гришка усмехался. — Чёрт меня знает зачем... не надо бы, ежели по совести сказать... В босяки бы лучше уйти... Там хоть голодно, да свободно — иди куда хочешь! Шагай по всей земле!..»

Даже очень удачно попав на новую работу по рекомендации студента-медика и став бесстрашным санитаром в холерном бараке, Григорий не может вырваться из своего «мысленного подвала», подняться с мутного дна своего сознания.

«… Он спрашивал себя: а зачем ему надо было лезть из своего подвала в этот котел кипящий? И недоумевал. … Он никогда не видал, чтоб в каком-нибудь труде люди убивались так, как они убиваются тут, и не раз подумал, глядя на утомлённые лица докторов и студентов, что все эти люди — воистину не даром деньги получают!»

«… С полуслова понимая приказания медицинского персонала, всегда добрый и разговорчивый, умевший развлекать больных, он всё более и более нравился докторам и студентам, и вот, под влиянием совокупности всех впечатлений новой формы бытия, у него образовалось странное, повышенное настроение. Он чувствовал себя человеком особых свойств. И в нём забилось желание сделать что-то такое, что обратило бы на него внимание всех, всех поразило бы. Это было своеобразное честолюбие существа, которое вдруг сознало себя человеком и, ещё не уверенное в этом новом для него факте, хотело подтвердить его чем-либо для себя и других; это было честолюбие, постепенно перерождавшееся в жажду бескорыстного подвига».

Григорий пытается разобраться в себе, рассказывая Матрёне о своих впечатлениях от работы врачей: «… Деньги тут ни при чём; тут жалость — причина. Жалко им людей — и не жалеют себя... Ради кого, спроси? Ради всякого... Ради Мишки Усова... Мишке место в каторге, потому — всякий знает, что Мишка вор, а может, хуже... Мишку лечат... Рады, когда он с койки встал, смеются... Вот и я хочу эту самую радость испытать... и чтобы было много её — задохнуться бы мне в ней! Потому что смотреть ни них, как они смеются от своей радости, — заноза мне. Взною весь и загорюсь. Эх ты... чёрт!»

А что же Матрёна? Верная жена своего мужа, она готова терпеть всё: побои, ругань, несправедливые упрёки в мнимой неверности, — только бы не расстаться с ним. Даже устраивается на работу всё в тот же холерный барак, чтобы быть рядом с Григорием. Однако, став санитаркой, помощницей фельдшерицы, Матрёна начинает по-другому видеть и саму себя, и свои отношения с мужем...

Так и хочется рассказать, что и как было дальше… Но придётся оставить интригу для будущих читателей этого на редкость поучительного и не менее увлекательного рассказа.

Уже упомянутая мной нетипичность сюжета проявляется в финале, который был переделан автором для издания в сборнике после предварительной журнальной публикации с подзаголовком «набросок».

Герои уходят в новую жизнь, каждый по-своему. После успешной борьбы с холерой Матрёна становится учительницей, Григорий — спившимся босяком. А ведь, казалось бы, именно муж был иголкой, а жена — ниткой...

И всё-таки — почему Максим Горький так упорно муссирует, миксует эти образы-мотивы: подвал, яма, дно? На заднем плане моего сознания зашевелились какие-то неясные тени, смутные воспоминания, то ли дежавю, как будто я что-то такое видела и никак не могу вспомнить.

Казань! Конечно! 2007-й год, повышение квалификации в КГУ…Каждый день у нас были экскурсии, очень интересные. Часть из них была организована для всей группы, а остальное нам советовали преподаватели. В музее университета мы получили такой шикарный список всех достопримечательностей, что в шутку решили просить о продлении курсов… Сформировались мини-группы по интересам, и по вечерам в гостинице или в кафе мы делились своими достижениями.

Однажды, уже побывав после курсов там, где наметили по плану, чисто по-женски решили пройтись по магазинам… И вдруг я увидела в листке со списком достопримечательностей адрес музея Горького и Шаляпина — это же совсем рядом. Мои коллеги настроились на другое, а я почему-то вспомнила слова экскурсовода из университета: там в подвальном помещении находится пекарня, в которой работал Алексей Пешков. Это описано в повести «Мои университеты»: «Осенью работа грузчиком на пристани закончилась, и Алексей нашёл её в крендельной пекарне Василия Семёнова».

… Оставалось всего полчаса до закрытия музея, но меня впустили очень доброжелательные служительницы, сказав: успеете, если быстро пробежите. Почему мне так захотелось там побывать? Почему именно этот подвал так впечатлил меня тогда? Сводчатый потолок и печь — как у супругов Орловых. Ещё помнится большой длинный стол и лавка у стены под окном… Неужели только детские воспоминания о когда-то прочитанной трилогии Горького? Или детская же любовь к приключениям, такая странная для девочки — отличницы и тихони? Надеюсь, что это всё-таки любовь к чтению и переживанию вместе с героями тех испытаний, что выпадают на их долю… Может, это мнимое дежавю, но мне кажется, что, когда я вышла из здания музея, то увидела окошко того подвала, из которого пробивался свет…

Мне нравится эта вечная идея, что у человека всегда есть шанс выбраться из ямы, в которую его бросила судьба, выйти из подвалов собственного воображения на свет божий и увидеть мир во всей его красе, и найти своё место в этом мире.

Определить смысл своего существования — в помощи другим людям, отвлекаясь от материальных вопросов (которые, кстати, Горький весьма точно представил в рассказе), получая от этого, прежде всего, моральное удовлетворение.