Крамольное...
На стенке мелом, щепкой на земле, на печке и на краешке газеты –
он рисовал на улице, в тепле квартиры общей ложки, хлеб, конфеты.
Он рисовал всегда, везде, на всём и углем, и огрызком карандашным.
На конкурс детский «Вместе мир спасём!» – всё тем же цветом, серо-чёрным, страшным,
рисунок сделал. День февральский мал: к шести всех забирали из детсада,
но не его. За окнами зима кряхтела, обходя простор посада;
холодный морок из глубин двора, сзывая тени, пробирался в спальни.
Мальчишка, не дай Боже заорать, тянул до самых глаз пододеяльник
с печатью чёрной справа на углу, со сбившимся от страха одеялом.
Он ждал: вот-вот придёт, рассеяв мглу, и: «Сына, извини…» – шепнув устало,
присядет на кровать, прижмёт к себе, потреплет шевелюру. «Мама, мама…»
Немало накопилось детских бед за месяц одиночества, но яма
в которую затягивает сон черна, страшна, глубока, неизбывна.
И кажущееся «Ура, спасён!» – надежды свет, мальчишеской наивной,
бесследно растворяется в ночи, в размытой раскадровке сновидений:
кондуктор полусонная ворчит; троллейбус мчится; холодок сидений;
на стёклах иней; дышит паренёк, сквозь полынью глядит – на тротуаре
знакомый силуэт, но невдомёк: отец у перехода, при ударе,
лицом упал на ярко-красный снег? Его товарищ? Кто же? Поздно, поздно…
«Проснись, разговорился, печенег! Кого зовёшь, кому пеняешь грозно? –
смеётся няня, – пряник вот, держи, – вздыхает тяжело, – пойдём-ка к чаю…»
Дежурный свет густой, как рыбий жир, из тьмы сочился, утро привечая.
Летели дни то в играх, то в тиши. Ослаб февраль, отплакал март с апрелем.
Мальчишка обновил карандаши – цветные мигом душу отогрели.
Сменялись воспитатели: одну, Тамару, солнцем звал. Вторую, Симу,
не жаловал: завидев, шёл к окну от страха, будто знал про Хиросиму.
Но через время, сказками пленён – ждал терпеливо, теребил за юбку,
как Маугли: среди чужих племён родное встретил; в шторм был взят на шлюпку.
Не понимал мальчишка и не знал, что сотни дел друзей, родных, знакомых
нелепейшей истории финал умело приближали, что искомый,
огромный мир, играет баш на баш: весёлых, ярких красок в нём немало,
но вдруг сорвётся чёрный карандаш – и жизнь штормит, а шквал в двенадцать баллов
рождённое низводит до основ, до первозданных хаоса и мрака…
Мир за окном, предтеча детских снов, менялся. Мальчик вырос. Кто-то плакал –
мужчина огорчался: найден меж вещей отца, хранимый не случайно,
ключ – карандаш в рубашке цвета беж. В нём, в чёрном, крылась вечной тайны тайна…
