-Я же строго-настрого запретил разжигать огонь, Готье! Что у тебя здесь творится?! – недовольно прошипел Жан, запрыгнув в яму. Через секунду он вынул из кармана куртки смятую пачку «Gauloises» и нервно закурил.

-Да ладно тебе, Жан! Это всего лишь костёрчик. Темень такая, что хоть глаз выколи! К тому же, яма слишком глубокая, чтобы нас заметили. Мне нужно было разрезать тряпки на полоски и заранее выкопать оставшийся бурбон. Ведь никто не знает, сколько будет раненых, когда начнётся перестрелка. Да, я плохо вижу, еще хуже стреляю, согласен, но уж своё дело точно знаю, - улыбнулся Готье, поправляя очки на переносице.

-Как раз в этом я нисколько не сомневаюсь. Ты знахарь от Бога! Но, скажи на милость, почему ты не занялся необходимыми приготовлениями при свете дня? Обязательно надо было дожидаться ночи? Ещё вчера вечером Рауль принёс весть, что немцы поведут пленных по этой лесной тропинке к озеру, чтобы переправиться на другой берег. Только здесь мы можем их перехватить. Полная тишина и мрак – составляющие успеха! Я повторяю это каждый раз, однако ты слышишь всё, кроме последнего! Небось, опять весь день что-то строчил в своём блокноте? – спросил Жан, сверля испепеляющим взглядом Готье.

-Ну, во-первых, я не знахарь, а дипломированный врач, - не переставая улыбаться, ответил Готье. – А во-вторых, я не мог заранее достать бурбон. Мишель не оставил бы ни капли, ты же знаешь, он любит приложиться к бутылке и, как ни странно, не пьянеет. А мне нужен антисептик, поскольку ничего другого нет, я и припрятал бурбон.

-Ладно-ладно! – смягчился Жан. – Однако, что ты там пишешь, если не секрет? Я давно заметил, что, стоит тебе улучить минутку и уединиться со своим блокнотом, твоё лицо прямо-таки светится.

-Стихи, - проговорил Готье. И, заметив удивление на лице командира, продолжил. – Незадолго до начала войны я в составе делегации был отправлен в Ленинград. Во время семинара я познакомился с Софьей, она работала там переводчицей. Помимо того, сама прекрасно разбиралась в медицине. Можешь не поверить, уже после первой встречи у меня появилось такое ощущение, что я давно её знаю. Софи невозможно описать одним словом. Она воздушная, как строки-мысли, которые душа слагает в стихи. Поэтому каждое своё письмо я начинаю со стихов, а Софи читает даже то, что осталось между строк…

Тут раздался звук, напоминающий крик филина.

-Это Рауль! – Жан, насторожившись, прервал Готье. Затем повернулся к проснувшимся партизанам и, как командир, стал давать указания перед важной схваткой. – Ребята, будьте готовы к бою! Через минут двадцать они пройдут по этой тропинке. Действуем осторожно и точно! Нельзя пускать в ход гранаты и автоматы! Мы можем нечаянно ранить пленных. Пользуемся исключительно винтовками, ножами, дубинками. Надо обезвредить конвоиров, пленные нам не помощники, они слишком изнурены. Надеемся только на себя! С Богом!

Конвоиров-фашистов оказалось на четыре человека больше, чем обычно. Одиннадцать партизан против шестнадцати немецких солдат. Завязалась неравная схватка. Готье, пытаясь помочь товарищам, погиб. Но он успел спрятать в яме и перевязать раны пяти военнопленным.

Лишь спустя тридцать два года после окончания войны кавалер Ордена Почётного легиона Жан Ривье смог приехать в город на Неве и посетить могилу Софьи Васнецовой, ставшей одной из невинных жертв ужасной блокады:

-Я принёс Вам его блокнот и маргаритки. Простите, что пришлось прочитать адресованное Вам письмо, но иначе я никогда не узнал бы, что именно эти цветы Вы предпочитали алым розам, с которыми мой незадачливый друг имел неосторожность прийти на первое свидание…Софи…

 

(Написано со слов моей бывшей одноклассницы, с которой мы дружим почти тридцать четыре года. Жан Ривье был её дедом, он умер в 2007 году)