сборка без номера
0.Сныть
Дерево, проросшее корнями в мать и отца,
белые пустыни, золотые ливни,
понимает, сам
вырасти сливы,
стань счастливей.
Сам и своим трудом.
Понимает, сад, сын, дом,
Вол, света четыре стороны, четыре стены.
А иначе - сныть . А иначе сныть
закрывает облако и не улететь, не закричать на ветру,
вырывать сердце и лотос, голубку из детских рук,
уронив голову в землю, сломав весло.
А иначе сквозь голос вырастить ложь и зло
посреди колебания тины
в толще мёртвой воды.
Разводить мосты, седины,
ползучий дым
без корней, без листьев, ветвей, ствола.
И одна свеча на краю стола.
Дерево понимает, но врозь летят семена,
имена и литеры - в грязь. И опять не нам,
а нами - укрепляют мостовые, рубят крест на горе
и клянутся упавшей свечой заре
ни падалицы, ни девицы, ни жар-птицы пера
не брать. -
Брать молву.
Только вор обрывает золото и палит листву.
Стынет ладан над водою, жаба в ночь кричит:
- Я бы память запекла тебе в горсти, в печи. -
Только вспомнишь ли меня,
сонная?
Сныть
ещё пытается плестись,
ныть,
плыть
по камням.
ИщетменяИщетменяИщетменя
1.Весна в русской литературе
Для русского поэта каждая зима
кончается на Чёрной речке, Фима,
даже если он - еврей в Америке, пишет по-английски, не сходит с ума
и не ждёт убытка.
Да, пожалуй, это невыносимо.
И эта невыносимость не тобой добыта.
Но есть.
Потому что к мартовскому жнивью
русский поэт бесплотен.
И, сыграв в рулетку с одним из рубенсовских полотен,
давно промотался в тургеневский дым, хоть партия и была вничью.
Изменившись в лице,
в имени, но не в сути,
потому что смерть его - в игле, а игла - в яйце,
а третий, второй или же первый глаз -
как его окно - бельмовато-сутрен,
он встречает тебя.
Начинает сметь.
Начинается смерть -
с прыща, с разбитого зуба,
изнутри вовнутрь глядящего юркими глазками,
весной в колбу выпущенного суккуба
из настольной лампы.
Он машет красными звёздами, транспарантами, лапами.
И не сманишь, не вывернешь, не уболтаешь сказками
посидеть на цепи.
Потому ты идёшь искупить
и стреляться с подвернувшимся вовремя в который раз Дантесом.
И даже если медийному лику не дать жрать, а Кощею не дать пить,
вы - полем, а русская литература идёт лесом,
пока Макар телят не погнал.
И так - до дна.
2.Личный выход в открытый космос
Щаз. Ещё выдох - вдох - и выйду в открытый космос.
Вынесу всё. И себя с рекой на руках.
Вроде бы просто, на первый взгляд. Но непросто
В толщу незнаемого мозги запускать
из теплоты, привычности, из уюта
медленных стен, тягучих, - в квадрат окна.
Кто-то всю жизнь бредёт и бредит каютой.
Кто-то в себе и главное - дальше от нас.
Надобно вне, хрустит развинченный позвоночник.
Всем по скафандру, мне - хоть плохонький противогаз.
Ладно, не стоит. Где верх? Где низ тут? Где почва? -
Раз это солнце светит теперь из нас.
Или совсем никак... - Остаётся прыгать
Мемно и мимо в гулкости звёзд парчу.
Я напишу письмо тебе или книгу.
Где-то здесь выход в космос открытый... Ищу.
3.В голове
"вскоре Маргарита увидела на блюде желтоватый,
с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп..."
М.Булгаков
Мир мой\не мой. Короче, немытый - читайте, режьте.
Дольками на заливное с укропчиком - мой язык,
Протянутый нынче лентами Хуанхэ и Янцзы
Под улюлюканье вежды да и невежды,
Странно устроившихся у меня в голове между
Извилин, венчанных не венцом, не кровью - фейсбучным ником,
Что спекулатор несёт, ужасаясь, на блюде
Не Саломее, а вам, добрые люди.
Учит трёхперстно крестить форумы новый Никон.
Из ничего, будто вирус, возник он -
И мир, выпуклый, жадный, - тут же сложился вдвое.
Готов - втрое, вчетверо, в десять.
Тело висит в ожидании, а слово - весит
И разбивается о порядок свобода воли.
Знай, Апокалипсис, детка, - всего пара корч и колик.-
Вот нас и нету. Видишь, вон ту комету?
Сладкоголоса она, четырёхполосна.
Только не космос дальний страшен, а тот космос,
Что у тебя внутри. - Только подуй - нету.
Может, вернёмся ещё - загадай на монету,
Брось в океан лжи. Если останешься жив, пресвитер
ПостИоанн, расклеивший веки и на афишах - призыв.
Лошадь неспящего первой приходит - в призы. -
Только когда мы останемся в чате, в твите.
Как бы прижаться к оси мировой, нерв намагнитить?
А нулевой пациент показывает язык
4.Игрушки для Верочки
спасибо не скажет… да и на что мне его спасибо?
Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?
И.Тургенев "Отцы и дети"
"А МОЖНО В САДИК БЕЛУЮ ЛОШАДКУ?" \Декабрь.1825\
Нос Гоголя за мной зашёл в сенат, оставив на Сенатской декабристов. А ветер так
пружинист и неистов, как звуковая белая стена. Ямщик с возка метёт снежок судеб.
- Он превратил бунтовщиков в сугробы. Не знает Николай, как быть с Европой.
И Константин пока не поседел.
Встряхнулись пушки, напрягли пыжи мушкеты.Ржут ли кони, колкий холод?
Размахивает молодости молот одною бесконечной жаждой жить. Воротит заяц
Пушкина версту. Не рвут верёвки Муравьёв и Пестель. Слежу в окно: и вместе,
и не вместе подводит время снежную черту ко всем чертям столичным вместе с тем,
что видит в стопке Ваня Карамазов... Простите, вновь сбиваюсь с пересказа. -
Метель
"ПЛАСТМАССОВАЯ УТОЧКА НЕ ТОНЕТ, ВЕДЬ ТАК?" \МАРТ.1881\
Над рябью Грибоедова канала затейливый весёленький бисквит.
Пожалуй, никогда не понимала: стрелять - и ставить Спаса-на-крови.
(Часовенок обычай и церквушек.)
Скажи, Тургенев, вырос наш лопух из императора? Базарова Евнюши?
С раскольниковской злобой на старух пальни, Засулич\Вера Лопухова\...
"Освободитель" здесь в последний путь сошёл с коляски.Топаю к Дворцовой.
Меняются фамилии - не суть. В канале плещут уточки и лодки
разрезанный на леность бликов шар. Печатается на рекламной фотке
безвинно убиенная душа...
Какая? Александр? Гриневицкий? И кто - народ? И кто такой - народ?
Гранитные обветренные лица...
В убийстве - святость? В скверне - поворот?
Где сбой в умах и кровь ради идеи - уже не кровь, а плеск речной воды?
За человечество как убивать людей и..?
Ползёт тургеневский по венам белый дым, а Верочка ворочает игрушки
и ковыряет пальчиком в носу. По телеку стреляют равнодушно.
- Злой серый волк? - Он где-то там ...
В лесу.
"ИГРУШКИ НАИГРАЛИСЬ И МОЛЧАТ" \Май.1945\
Сирень додавит скоро палисадник - огромные духмяные махры.
Стучится в стёкла тёплые рассада. - Конец войне. Мир перешёл
в миры, "Прощание славянки" и салюты.Назавтра дождь и голод .
И прогноз то недоверчив, то сиюминутен. И апогеен вновь апофеоз.
Всё всходит и опять пускает корни - Берлинская стена и "Фау-два".
Опять Иван Непомнящий не помнит.- Артиллерийский гром сгустил в слова.
Огонь голодной чумовой картечи под тяжестью могильных братских плит
сменяет с ненавечностью на "вечный". - Фантомно до сих пор во мне болит,
но тихо гаснет. На мемориалах ветшают клятвы, буквы и венки.
История уроков надавала, но, видимо, не тем и не таких.
Цена победы на Хитровом рынке давно заболтана, совсем невысока.
А над Дахау плещут в сини рыбки -
безвинные
немые
облака.
5.Песня
Сердце моё не из камня.
Из камня разбитые ступни, чресла, рождающие жадную пустоту,
Плечи, взвалившие хрустальный свод, зрачки, зовущие тьму.
Иногда мне кажется, что Неспящий, Который Всегда Был, тоже из камня.
Светает.
Приходит Лёгкий Тёплый и садится ко мне на колени.
И ломает хлеб, и открывает родник, звенящий во мне удивлённой волной,
Которую режет рыба, пьёт птица,
Уже вьющая гнездо на ветвях молельного дерева,
Пустившего торопливые корни в мои ладони.
Воздух натягивается струной.
И кажется, заблудившийся ангел задевает шрам на моей щеке усталым крылом.
Приходит Маленький. Рисует облако и барашка.
И сердце моё забывает боль.
И сердце моё забывает боль.
И рождается песня.
8.Париж
Увидеть бы Париж, тот самый, с башней, который так давно не стоит мессы,
что умереть не страшно молодым - на скорости в тоннеле Альма, если
пер6.Белая козочка
История иногда уходит броском, перемахнув сразу десяток ступенек,
Иногда - пламенем, залив прямиком вместо бликов витражных
Нотр-Дам де Пари в Страстной Понедельник
Бьётся колокол птицей, где молиться - неважно -
Молись! - кричу ! падает башня.
Молись! - кричу ! падает башня.
Падает башня.
Башня в пене. И пиво в пене
Набережных - клиент доволен, бутлегер, бармен -
Доходы сродни футбольному чемпионату
Надо же! я в жёлтом жилете, собор - в рыжем.
Я вижу! -
Время летит багги
Разбирать обломки \ получать с развалин аннаты
Макрон, верни Франции концентраты,
Верни Франции координаты,
Помню с полей лавандовых ветер сиреневый,
Баюкающий орифламму в краю лилий,
Верни мне время!
Верни мне Францию, которую мы с колыбели любили.
Пускай по книжкам, стонущим от жара,
Превратившегося в навязчивый триллер-триггер.
Верни мне Францию, верни мне Жанну!
Верни собор из любимой книги!
Горбятся аркбутаны пламенеющей готики,
Умирающей не сразу, не в огне веков.
И горгульи её - гости в парке напротив. И
На голубином пиру - хватают легко
Мои крошки -
Крошу Европы прекрасное прошлое.
Горгульи запрыгивают в роман, дразнят Квазимодо
Летите обратно! помогайте тушить!
Века горят! плавятся годы,
Уже почти оторвавшись от почвы.
Кричу - но у птичек ведь нет души,
А моя - горит, история сворачивается в точку,
С которой начинала долгий разбег.
Моргая, вспорхнул двадцать первый век
К тебе на ладонь сгоревшей бумажкой.
Проваливается крыша, падает башня.
История заканчивается на тебе.
История начинается на тебе.
Тебе страшно,
Потому что собор загорелся не вчера.
Белая козочка Эсмеральды бьёт в бубен пятнадцать раз
7.Аз есмь
Разности потенциалов:
я - мимо, ты идёшь в гору, он - с краской.
Я назову его славным, ты - малым.
Нитроэмаль - разным.
Жжёт анилин и плавик кричит на сером.
Каждый райтер на облезлой сцене-стене -
ангел над городом, где безнадёгой все мы
спаяны. Смайлики граффити - вне
императива заборов, кроссворда кубиков, трубок и башен.
В качалке братан, сестрица ушла с клиентом,
В телеке мать, отец в две смены ебашит.
Ночь задаёт вопросы: где ты, пацан? С кем ты?
В роще коробок, съевшей ржавый кусок степи,
сплюнувшей пепел, где вместо осени - сажа,
только тони. Тупи.
Жди сабжа.
А можно залезть на стену, достать краску.
Аз есмь. Отвали. Ясно?
8. Париж
Увидеть бы Париж, тот самый, с башней, который так давно не стоит мессы,
что умереть не страшно молодым на скорости в тоннеле Альма, если
перед тобою выросла стена. - Но выросли лишь на рентгене пятна.
Исколот, как игольница, бесстрастен. Хотелось умирать в Париж, понятно.
А умираешь в хосписе в Твери. А умираешь в хосписе в Твери
И больше ничего не говоришь.
Анализы читаешь по глазам врачей. И опоздал ты не в балет.
Не иероглифы писать по шёлку тушью, а просто позже выключать в палате свет.
Тебе всё можно. Смерть - освобожденье
от обязательств, бытовых забот. Но в метрономе западает время,
тобой не проведённое в Париже.
В Париже.
Тень длиннее, ближе.
А твой сосед, кривой и гибкий тополь,
надумал наконец-то зацвести. И шелестит за перекрестьем окон.
О юности беспечно шелестит.
О чём-то бесконечном. Он не знает, что завтра здесь назначили субботник .
Всех срубят. И меня. Зачем цвести? Но я тянусь поверх заката веткой.
По векам.
Даже дальше. И не страшно.
Ведь зажигают лампочки на башне.
9. Междомети\я
Два пограничья - вяхирь и вещун -
меня разъяли
В птичьих рёбрах тесно
Себя теряю зёрныш\ки\
ищу
и сквозь шаблоны лезу тёплым тестом
на берега реки
где Ба и Ки -
щенки \
где на трубе повыше -
А/Б
А в линзах плещутся мальки -
и линзы дышат
Псов хороню
- австралий больше нет -
Пух!
- Винни Пух!
без глаза с рваной лапой
И звёзды
- над -
А
- под -
закон во мне
стирать до крови вынуждает лампу
без Алладина
( В ряд могил кресты)
То нудно ноют раны
- то окопы -
Не попади в мой в клинч\
в мой нервный стык
и врачеваньем слова
- в сытый ропот
калёного пространства падежей
Всеводопадность пальцев спрятал кожух
сезонья
Сонно при демонтаже
хрустит крахмал всезимнести прохожих
бредущих с/нежным декабрём в дела
Мелю зрачки
- намаливаю строфы -
Накален явью полдень добела
В прицел проспектность
- сполохи и стропы
бинарных судеб
В крайность рюкзака
- хандру и хлам
Из чувств матросский узел.
Пелёнки в синьке сохнут\
облака (ль)
на поводках\
светило ль \
бог на пузе
меж А) и Б) повешенных на сук
над баннером Ворона сыром каркнув
милоске Venus рубит сорок рук
и яблоко набухшее инфарктом
слезливой осени
Ты сдал её в утиль
Я - голубей любовь квартиру и бутылки
И ты (ль) в строке закладкою?/
Ити(ль)
плывёт в насмешливо-текучей cсылке
меж А) и Б) к ласкучим Ба и Ки?
Бегут со\ба\ки
Дремлют ры\ба\ки
10. Чай с птицей бен-бен и без
Чай в пальцах -
разнеженный трепетом флейты из тростника,
свит завитками беседы в отверстия времени инь\ян - чёт\нечет.
Словно семь нот, словно семь птиц таят тающие облака.
Нет. Горячо. Ещё вечность.
До сумерек. -
Клювом из вен бен-бен тянет волос мгновенья в длину
(могла б утонуть в чашке) - снимаю с крючка, чешу, отпускаю косой
с башни тенью в закат, в тишину, в волну молельную.
Нут на ковчеге пророс в серсо.
И крутится -
и остывает чай, солнца сок, съевшего море-облатку\
сомненье в себе. Душу украла с водой птица бен-бен,
предчувствуя: надо бы свить гнездо, пока дождь до
тебя и обратно
с чашкой чая и без)
Птица летит
11.В кудели
Сосна, втянув кудель корней
в базальт отвесный,
протягивает пальцы мне
и неизвестность:
пройти ли пропастью? \ пропасть? -
Откуда знаю?
Дошедших пенится толпа. -
И замирает. -
В обрыв прокинули пути.
Сгибают ниву
ветра. Нам некуда идти.
Здесь край обрыва. -
Повисло время - льстивый плат
из повители.
Флажками аисты летят. -
И мы б летели! -
Сминает-вяжет-липнет страх.
Срубает ноги.
Пройтись бы небом на руках. -
Да мы не боги!
Во ржи - без ропота, без сил.
Нас выжег сумрак
и стрелку компаса косит.
В сумахе сумы
вагантов под блестящий прах
вселенской славы.
Пройтись бы небом в облаках,
сказав о главном.
Жаль, не смогу! - Глазами ем
свой край обрыва.
Таюсь и таю в колее,
а надо прыгать!
...Снег накрывает колоски
красивой ложью.
Обрыв ослеп. - Себя секи! -
Прыжок (от)ложен.
Метели сглатывают шлях.
Трясут куделью.
Не выйдет небом на руках!
Твой выбор сделан
12.Лунное
I.Проращивает немь и немочь на дне теней
луна, скусившая полнеба в моём окне,
сжимая пальцами пружины, свирель луща.
И заполняет страхом невод моя свеча,
лепечущая "перестаньте!", давя у рта
глаголы, выстроив в серванте те, что тщета
сулила, одолжив бокалы, граня хрусталь,
и мельком блика оставалась считать до ста
улыбок странного чешира в созвездьях трасс,
секущих город. - Утром Ирод дождётся нас,
сманив сомненьем, зажимая луну в горсти.
Она развеется, ломаясь.
И не спасти
II. От бытия отбилась буква Че.
Косит пугливо, обгоняя стадо.
По камертону смыслов и ключей
Иду во тьме, укрытой шумом сада,
Таинственным, мелеющим, ночным.
Глаза устали. Видят только пальцы.
Льёт в липы с диска вызревшей луны
Тяжёлый жар, смоловший звуки сальсы.
И мягко оседает на траве
Колючим от абсента изумрудом.
А я левей, а я теперь правей
Иду в себя по тёплым лунным грудам.
Перевернулась буква. Это стул.
Простая галька человечьей речи.
То ли иду к нему, то ли расту..
Синильга опускается на плечи,
Бадьян просыпав чашей бытия.
Я времени поток пересекаю,
Блестящий и холодный, как змея,
И тщетно окликаю Навсикаю.
Ей нет пути. - Мне не хватает нот.
Выпытывая жадным оленёнком,
Судьбу мою из века буква пьёт.
Я в пузыре метафор. Рвётся плёнка,
Рвёт слово рот.
13.Конец Европы
I.Предел
И обязательно наступает предел.
Терпения или мира. И дочь феаков
Находит тебя в воде, если смерть не находит тебя в воде,
ты возвращаешься на Итаку.
Или опять переплываешь Гидасп на белом слоне, подаренном Пором,
Думая, мог бы взять город его и ещё город,
Только не в этот раз. И сидишь на песке.
И моешь ноги в реке.
И пьёшь вино из пелики, что расписал Клитий.
В ней будет лежать твой прах, когда горизонт событий
Натянется тетивой. И ты повернёшь. Из-за ничего.
Просто держась за руку Навсикаи,
Нежной и временной, как пена морская
У ног.
Ты знал: всегда наступает срок.
Дело совсем не в победах и не в потерях.
Перестаёшь однажды истово верить
И в неудачу свою, и в свою звезду. Дуешь на воду, ступаешь на палубу судна.
Трудно вперёд теперь, вернуться - нетрудно.
Трудно вперёд и никто не даст.
Только обратно. И только через Гидасп.
II.Роза для Нострадамуса
И Господь говорит со мной: Михаэль, не корми рыб.
Не рисуй рыб пустых на белом песке
Мёртвою розой в мёртвой руке.
Только чем выше истина, тем больше ненависти и страха.
Цена выше.
Только чем выше истина, чем дольше прав я,
Грязней рубаха, грознее плоть и только недосягаемей Аристотель.
Только, верно, и древние посягали и мешались у признанных под ногами,
Слышишь?
- Равнодушна каверна чумная. Красива почти как роза -
(По дороге в аббатство надо зайти к хворым.
У старухи под аркой купить хворост.)
Роза...
В розе значит леченье. Бог любит юмор.
Свой тебе Рубикон. И пускай не Юлий.
Не юли, Нострадам, стережёт гордыня
Льва.
Опять до денье из груди воздух вынут. -
Просто
Розовеют тисы у стен часовни. Меж крестов солнце садится сонней.
День похорон долог, свет дымен.
Лучше розовые кусты растут от навоза.
-Только розовые кусты и гниют, и мёрзнут.
Тьма скрывает свежих могил дыры.
Для тебя, Мари, я боролся. - Поздно.
Не спасли ни пастилки из роз, ни звёзды.
Но с чумой воевать легче, чем достучаться до вас, парижане.
И, боюсь, разбиваться у ваших ворот, как храброй девчонке Жанне, .
И гореть. Ведь Христа, верно, вы распяли?
Враг - доверчивость. - Вам покажи лишь палец -
Вместо веры в себя. Ничто наука.
Вы больны. Только эта болезнь - чума ли?
Храм обмана - вера ваша и мука.
Разве вылечишь глупость, если ты ею проклят?
Не чуму жжёте - ведьм, моетесь раз - при крещеньи.
Только разве пространство виною тому и время?
Заложили в фундамент конец Европы.
Ей не врач нужен. Не золото Индий.
И не правда, свойственная натуре.
Только сказку и жаждет твою, провидец,
Прочитать ещё десяток центурий.
А чума почти ушла из Прованса
Но пока ещё тяжело в Лангедоке.
Разрешил сефардам король оставаться
Здесь и вместе с франками мирно дохнуть.
Только взгляды пристальней. Крики гортанней.
Времена не те? Какие достались.
И пути. Снега нет давно, нет писем от Скалигера,
Чтоб спастись. А зима слишком долго. Тепло близко,
Но ему веры нет. - Все требуют веры,
Даже выси. Даже узоры чисел.
Прав Рабле, смейся с Пантагрюэлем.
Короли мрут. Созвездья стоят иксом.
За руном шлёт Ясона в Колхиду Пеллий. -
И меня... К вечерне звонят. Пахнет апрелем.
Распускается роза. Как выстрел.
III.Кастор и Поллукс
Кастор и Поллукс. Мокрые от дождя в этот раз
или проплывшие, как Александр - Гидасп,
время, осевшее на гобелене в Тоскане.
Или в Венеции. (Не доверяю ткани.)
И потому гадаю отсюда - смотрю сквозь сыры
тосканские или не очень. - Сквозь сырные дыры миры
кажутся сдобренными жёлтым густым ароматом
то ли дождя, то ли лап\ляпов стакатто. Атом
стучится. Может, волчица
Римская. Может, венецианский дож.
Может быть, дог - хвостом? Может, хвастливый дождь?
Время замкнулось контуром и Гельвецию
у очага в Тоскане никак не согреться и,
даже подняв бокал местного, что впитало холмы
или умы
по пути из Калькутты в Дамаск и Рим,
что бередит умы, что привычно неповторим,
правда, изрядно заношен давно веками...
Что это я? ах, да, я - о Тоскане.
Только не вброд, без Бродского, так, по себе, без вас.
Уж извините. Не прозит? - Просто растёт трава
Здесь под дождём хрусткая. И свежЕе.
Кастор и Поллукс бегут мимо меня, вытянув шеи.
Машут хвостами - по горизонту, по мне, поиграв словами
сказки, написанной мелом на треснувшей раме
старой Европы, наискось на обороте.
Буквы стираются, но вы её поймёте.
Мне остаётся память сметать в стога,
ждать - проплывёт мимо не труп врага -
пара щенков, переменив полюс.
Кастор и Поллукс.
14. Reallу(ст)
Я реалист, а мир стал постмодерен.
Что конь, что всадник - в шляпе и в пальто.
Отозван паттерн папой для бактерий.
Что конь? - жуёт кулису шапито.
Пролистываю пару глав - что дальше?-
Девятый день ли, дом ли, дол ли, вал?
И самому чудится жалкой фальшью,
Что за пятак для вас намалевал.
В груди дыра. Смотреть в неё удобно.
Дуэлей нет. Безтемье и грызня.
Урюк усох до кости, лезет сдоба.
И хорошо, что хоть не из меня.
Порезался? - сигай на край страницы,
куда ведут клубок и колобок
берёзово-рябинным русским ситцем,
попеременно падая в лубок,
намыленно-наивно-чебурашно.
Да, ладно. Реалист я. - Не виню.
Стреляй уже. Скажи, что пал за Рашку...
Ну, выпал.- Хоть не выгнил на корню.
15. Паки, паки... Иже херувимы!
Ап! - бьёт решка орла. На тумбе я для тебя, редактор,
Показываю цирковым не зубы - анапест и дактиль.
На что поменяешь? - Планшет? Задрипанный пиксель?
А я о душе, как Ванька-дурак. И вот ещё - парочка истин
За пару оболов. - Сейчас не печать - уже не выйдет дороже.
Подохли журналы. Я знаю.- На кой твой хлыстик и вожжи?
Пунцовые щёки и синяя борода Карабаса... -
Когда там ещё твоя наполнится касса...
И если. Пожалуй, я здесь попасусь, в реликтовой чаще,
Поковыряю почаще в носу, в настоящем.
Всё понимаю - нимбы, паки иже херувимы... -
Только херово. Только на ноль неделимо
С рыбками недонемыми в вашем аквариуме. Это просто:
Дёргают? - и ты отбрасываешь хвостик.
Да, покровит - донно, бездомно, датно.
Не поверни за женою Лота обратно -
Станешь столбом соляным.
Тумбой. Лучше так оставайся - иным.
16. Ученическое\досократики\сократики\постсократики\
тебе
бе-бе-бе...
Всякий глупец, вылезший из человеческой толщи,
на голову встал. Хоть на твою. Отчего ещё
сонм измученных остеохондрозом?
Это не поза.
Просто
роза
выбита, расчленена и витражна,
лейблом на лбу вянет, мишенью, скважиной.
Видишь конец книги – читай титры.
Код человечества выверен in vitrum
у Мефистофеля. Осень, грифельный пудель
лапу даёт. «Алиса, знакомьтесь, – пудинг».
ИраздватрираздватрираздватриИраздва…
Он у тебя внутри. Осень заразна,
струпьями схожая с тупиком да болотом.
Ты всё купил, но не хватает чего-то?
Так прикупи меня, сядь удобней на шею.
…Кряквы на юг летят, я хороше́ю,
только болит спина. Что? Да. Иди ты
на... выпускали лозунги да эдикты,
а собирал последних – идти к свету.
Вроде кричали: «Идём, никого нету!».
от тебя
Ты, птенец, до кавычек вырос из моего крыла.
Поднимайся, малыш, над миром кариатид.
Замерзает душа, окалинами зола,
иссякают слова и реки. Молчат пути.
Я стою на пороге, намозоленном рубеже.
Вёсны – в осень межою, а виноград – в вино,
дол ушёл за гряду, буком глагол порыжел.
По пятам рыщет память, волком алчущим – ночь.
Ошибайся, иди наощупь, на смысл, на звук.
Выше факел – зажигай от моей свечи.
Горним голубем выпорхни из увядающих рук
в горизонты и за.
За меня не ищи.
Белым облаком из белых вишен. Скорей
расцветай. Будут позже снега и тебе, минор.
Домолчу маяком на горбатой горе. Постарев
подножием.
И давно
после тебя
...созерцание ближе осени, чем угол крыла.
Хоть растленье на вырост. Напоминает зиму
слеповато-кротовье шаренье в сумраке ламп.
И твоё отречение от меня – схима
И моё отречение от тебя- схима
Схима горьких лип, обугленных волглой рамой окна.
Акварель упростить бы до «может быть/не может». -
Вся изъезжена. Осенью сожжена
вместо листвы, вместо ветвей предложных,
взглядов мёртвых и рук. Слоится трещина. Лаокоон
не измеряет температуры усилий,
чтоб удержаться за трубу иерихонскую (ничего –
водопровод за облаком починили),
недострадав причастьем тебя ко мне.
По траектории, спрятанной небом в твердь ходиков,
прикоснусь – а дождь - хрусталём к спине.
А бугорки секунд выгибают хордою
палку о двух концах.
севера и сосны. Из коридора - окурков говор,
вызревший до октября. Бойся, даже ты сам
выцветешь – хоть упадешь нескоро.
Даже если у рта Ра
гора
17.Белоснежное
Белоснежное
Забелоснежит мир за нами снег - ждёт Белоснежка, что проклял Дисней
наполеоновскою сотней дней, как змей, попкорно.
Всем станет с нежным русским словом "пох" фартить по жизни проймами эпох,
хоть прославляют юные в трико не Арагона. Нет. Но Арагорна.
Сам понимаешь, этот век худож. Нет, не художествен, а худорож.
Пьёт Арлекин и колется Пьеро в пересвободе
Лю-лютик ли, базаровский лопух тобой зачат - тобой затёрт в толпу.
Ни вех, ни века не найти тропу - навозом долежать на огороде
для лютиков, уже ребром кости перекрестить и всех перепростить.
Взять из ребра - хоть душу, хоть мотив - слепить Адама.
Не до конца, как в детстве, умерев. Прям за косьбой - и Севочка, и сев.
И даже если мир скрипит, просев, сбоит программа,
И даже если твой артрит скрипит, пал на торгах - взобрался на пюпитр,
заместо тока хлещет по цепи вода и водка,
возьми резец, а на худой... - хорей,
Московию до гип-гиперборей -
и Арагона иссеки для сизарей
и околотка
18.Бассейн имени Москвы \Декабрь 1990\
"Месяц едет, котёнок плачет,
юродивый, вставай"...
М.П.Мусоргский. "Борис Годунов"
Сижу на краю бассейна,
кожей чувствую край мира.
Прекрасен и кругл - влезь в Гугл:
свет Китежа синь, Расея
серебряным росным лугом.
Крылатые с флейтами, вира!
Кивните, подсолнухи-выжиги, -
и я обязательно выживу.
.- Месяц едет. Котёнок плачет.
Хоть на фабрику, хоть за Родину
из хрущобы под Кандалакшей
вставай-поднимайся, юродивый.
.Вставааай... - Позвоночником звякнет трамвай -
и осыплется сон золотой
до согнувшей меня запятой.
И откружится снежное кружево.
Обескровлено. Обезоружено.
Некому молиться Христу.
Индевеет зрачок серны.
Стены выросли - люди растут.
Люди сохнут у края бассейна.
Только из глины.
Только из серы.
Только рыжие.
Пуст бассейн. Гудит колокол
Звук по небу несёт облако.
.Облако выжило. И я выживу.
.-Эй, ребятушки, поднажми!
Может, станем ещё людьми,
сотворённые в междуцарствие
сменой звёзд на кресты. Вот-вот
зацветёт смоковница. Или не зацветёт?
Мы привыкли - с нами не цацкаться.
Всех довылепят и не довыжгут.
Тьмой в тумане по пояс вброд
зачем пыжиться да бечевой? -
Выжить. Выжили. Выживем... Да, ничего.
Можно и облако волоком. -
К золотым куполам бурлаков
льнёт. А там - высоко и волгло.
Там высоко
За краем бассейна в зрачке серны.
МесяцедетКотёнокплачет МесяцедетКотёнокплачет
19.В бега
Калитку открываю - и в бега. Там бабочки, как девочки Дега.
И пыжится цвести жасминный куст, а Пруст так прост, как мелкой гальки хруст,
Рассыпавшей сюда меня на строчки.
Взмывают миражи на этажи . Пропариться не хочется - прожить
над пропастью во ржи или в жнивье без дураков вокруг на пару лье.
Слетаются с катушек одиночки.
А пару проскочивших в сонник стай уже охотник добрый снял с шеста.
Пусть так. - Разделаю. Увижу згу, но открываюсь, но опять бегу
Ты на конечной. Мимо\мнимо? - мимо -
Считать баранов завитых до ста, за мной опять дошедших до моста.
Мажоров ли\болонок в конуре. Не заставляй меня с тобой стареть.
Я убегаю. Ты елозишь вымя.
20.Именем
"Это не народ? Это хуже народа. Это лучшие люди города"
Шварц. "Убить дракона"
От голоса до имени - парсек.
Не выменять - так хоть пойти на все...
Отмыть до сути ключевой водой.
Мне - ничего. У вас - растёт надой
За леность, пустозвонство и грехи.
Вам - бронза, мне - быльё да лопухи.
Где в Потудань Смородина течёт,
Ведётся строгий дураков учёт.
Сражаться там опять идёшь на мост,
Когда дракон в тебе распустит хвост.
Кормила своего я колбасой -
Вон скачет, шаловливый и босой.
А поодаль бойцов удалых ряд -
Гляди, мечи на солнышке горят...
Читатели-читатели- чита...
Не устают до корня вычитать.
Я - колокол. Я раздаю долги.
Я просто звук. Беззвучным помоги.
Ты - именем укрытый, как плащом... -
Не выменять - так хоть сказать ещё.
21.Слова
Перебирала слова:
невесомые в одну папочку, а весомые - в другую.
Хрусткие, как трава. Сладкие, как халва.
Доплывшие в шторм до буя.
Отдельно - бла-бла, суффиксы, плавники.
Чтобы тачать стихи.
Чтобы лежать в реке.
Чтоб не сойти с ума.
И начинала путаться в их жужжанье сама.
Строила ульи слов, в родовое гнездо
их ждала после .Слова меня ждали до.
Бутылки сдавала, флексии, сопромат.
И славословила, слово ловила, жила с ним во грехе,
чтоб хоть какой-то блок, брик, бряк или фет
заметил: "Весьма!"
22.А потом
А потом мы долго ехали. Стучали сердцами в поезде или в себе.
Кто-то бежал по шпалам - кто-то лежал на гвоздях
Кто-то спешил в Марианскую впадину и попадал на Тибет,
Потому что опять не мог дождаться дождя.
Кто-то нас продавал. Заводил в тупики. Ставил на карантин,
Потому что кишели твердящими тварями родовые пути:
"Верьте в твердь!" "Твердьте в верть!"
А потом была остановка. Была тишина.
Рожон и режим,
смерд и смерть.
И нежить уже не давала нам жить.
Будто вина,
протосупом плескался первичный планктон.
Бил рингтон... От поклонов, поклонников часто болела спина.
И по вторникам я решала: в следующий понедельник - бежим.
Но обязательно что-нибудь "вжик!" - и падало. Падало... - Дом, доллар или стекло -
К нам.
Знаешь, если развесить на окнах сорняки да усы,
можно держаться за страхи во мне, чтобы отращивать зло,
хвост или ногу, когда, от себя отмежевавшись, часы
устают заходить незаметными в электрички и бомжеватые города,
что снуют в электричках, чтоб только выплыть, чтоб есть,
когда
нет билетов на проходящий поезд.
Когда опять "а потом" .
А потом мы не ехали долго.
А потом мы не ехали никогда.
А потом мы не видели Бога
и кто здесь
сказал "а п о т о м"
23 Сосиски и макароны
Сосиски и макароны
Просто не знаю, как сказать, не стоит класть консервированных сосисок и макарон.
Когда ещё один ящик с почты приходит с твоим потёртым добром,
просто не знаю, как сказать, носить сэкондхэнд не станет никто, ящик таскать нет сил,
и в девяностые сроду не было тех россий,
что в самовлюблённом Нью-Йорке ты навздыхала себе.
Отвечай на ватсап. - Звонить? - нет денег давно на трубе.
Ветер по корпусам льётся тягучий, весенний.
Как там у классика было? - ласточка в сени
и набухает гроздью лиловой гроза.
Да, в Москве не увижу зарплаты американского фельдшера - не врача.
Но для тебя всё осталось тогда, а живу я сейчас.
Пишу, пока у нас перерыв на обед.
Думаю, смог бы послать спецкостюм и пару лишних бахил.
Только лекарства, увы, тебе не пропустит таможня.
Поберегись, мой руки. Знаешь, стихи
последние мне понравились. Как только будет возможность,
конечно, ты снова приедешь . Остановишься в "Национале".
Мы станем бродить по Тверской,не скажем жене.
- Сын понимает. И этот поход прикроет.
Здесь говорят о войне, про прибавку, что все мы - герои.
Но заходя в "грязную зону", думаю о тебе. Только на кой
снова на почте сундук и в нём - сосиски и макароны?
24Козявки над одуванчиком
Что тебе читать про меня с утра? - Что в кармане снег да в груди дыра. -
Не отдать. Апрелево засвечу одуванчиковую вздох-свечу
И каких-то козявок - кружить над ней. Тянет - песни пой, вдарит - слёзы лей.
Хоть в платочек - хлюпнуть, хоть полведра. Хочешь брызну вчера, хочешь - вечера.
Синь булат, парчу, хризолит, атлас... - .В жар-уста целуй или вырви глаз.
Да, бестемье. Что тебе обо мне? Вот срубил монет. Забухал сосед.
Потерял носок. Вытру со стола. Напишу про битву добра и зла.
То в камзол, то в тогу тебе ряжусь. Только, чем наплакалась, не скажу.
25
БОЖЬЕГО ЗВЕРЯ, ГОСПОДНЯ ВОЛКА
Кабачкова Ирина Николаевна
Жертвенным агнцем всегда оказываешься ты сам:
Не волчок за бочок и не лиса за леса. -
Через много лет после осени просыпаешься от толчка -
И в лицо впиваются два горящих зрачка.
Хочется выть.- Встаёшь, наливаешь чего-нибудь выпить.
Он всё видит. Ты - маленький. Бьётся луна, как вымпел,
Застревает среди бровей прокуренных, облаков...
Лай собак вдалеке накрывает тоской волков.
И опять.
Стынет осень в крике: "Жарко горящий куст,
Страшно встретить Бога в тебе или искус
В ожидании, что клюёт ежедневно печень!"
Твой порыв остаётся неопредмечен
Даже золотом и янтарём поры.
Дни несут на костры.
Ты, конечно, уедешь. - Спросит:" Семестр пропустишь?" -
Из морщин можно выткать ковёр.
Корпускул,
Павших ангелов шорохи, желудей?
Никогда ни за чем ни за что нигде
Ты встаёшь по ночам послушать:
ДЫШИТ?
Шелестят в полых венах дожди, по крыше,
Не до нас \ не до вас \ не через тысячу лет...
Принимая ответ.
В третий раз и в четвертый Рим
Говоря: мы все догорим.
Говоря прям в сухую от страха траву: время сеять,
А не зреть, не кричать "живу!"
Нам до сена
Тоже недалеко.
Мчит состав в молоко.
В лимб.
И ни Моисей, ни доктор
Не подскажут.
Рассыпал сентябрь оптом
Неприятностей ворох, счета, злую морось.
Ты к рассвету Пилат. Тщательно руки моешь.
Вместо завтрака видишь - лицо живое.
Пропадают билеты, отпуск на море.
-Только ложечку за дед-мороза и за меня...
- Не понять?
Выраженье лица выносишь за двери, утку.
Поднимаешь мысленно руку, ловя попутку,
Чтобы ветер путался в пьяных звуках, травах и волосах.
Снова три на часах.
Снова темень. Не знаешь, день ли, ночь ли?
Мать любая всегда остаётся дочкой.
Оболочки рвутся, связи, бусы, бинты...
Ты не можешь уехать. Можешь уехать ты.
Крики поезда пронимают до самых жадных жил, .до извилин.
За гардиной сияет река автомобилей.
Все б любили, раз так легко, но любовь - это жертва.
Бог привык к сарказму, к метафорам, жестам. -
И рябины горят,
И клёны горят в ряд.
И горящие
с тобой
говорят
26 Розарий. Космогоническое
В краю магнолий,
мальв,
настурций,
если Акела и промахнулся,
чувствуешь кожею - кончились "может быть"
растворительно - беспредложно.
Жмёшь на вымя - т9! - на время!,
если зима, настроенье - вилы
на Ривьере.
Не в теме, как я, не с теми -
нет ни вечного праздника,
ни виллы. -
Только розочки в вазочке Вселенной в сапогах по колено,
в стихах на вырост.
Израненная розочка из нетленок кричит
в пред-,
пост-,
мезокоронавирус,
едва красит утро не нежным светом,
трактор ржёт
и вползает в розарий,
поблёскивая фарами, гудя конвертером, визжа метафорами-тормозами.
Падает бутылка с дуба в ажину с телеграммой от обрусевшей русалки:
"Гомер и Вазари живы.
Гомер и Вазари живы.
Аленькие цветочки немного жалко.
На острове Буян,
где через кривотолки Калинов мост. -
Давно кличут Русским."
Плывёт Yellow Submarine с козой в верволке, грызущем грядущего грин-капусту.
А розовые розы светки.
А розовые розы светки.
А светки - попартово соколовы.
А белые розы светлы.
А белые светлы.
А красные розы - кровью половы.
Чтоб сделать (пре)красных людей из глины.
Строку в неё вминает протектор.
Смешал с лепестками увядшие клинья
слов и крылья обжёг.
А те, кто
сбежали, пока лопотал розарий,
апокалипсис разворачивал трактор,
не парятся - парят.
Мой мир слезами,
не мой -
хоть хозяйственным мылом,
как-то
не выйдет у Бога без душ матёрых, мертвых земель, без кровопотери.
Изба к лесу задом - готовься стрелы
искать,
где люди и где звери,
где зло из добра,
сказки ложь про замки,
которые спят вполвалку в розах.
Мне скучно здесь, бес.
Мне холодно в лампе.
Мне осень.
Мне
розы
искать
поздно.
На белой горе в белой юрте сидит бурят с белым айфоном, пьёт кефир.
Позвоню.
27.Водомерки
шарик дня сдувается и меркнет
втягивая света провода
лёгкие сквозные водомерки
скатывают солнечность пруда
в сумерек ячейки петли норки
съёживая съёршивая свет
в пере-плавы -правы пере-борки
вставших на попа с собакой лет
съевших мясо смыслов высей сути
сумерки - обман и мишура
поперхнёшься пряным биосупом -
и почуешь почками мистраль
зим невинность бесконечность смерти
матрицу - сквозь бликов кисею
только и увидев: водомерки
по воде натруженной снуют
28.Мы допросили ласковых пуль весны. Можно доплакать, можно беззвучно ныть,
Мертвым дельфином сдвинув рюкзак на спину.
Осень, тяжёлая, душная, как сугроб, давит на горло стопой азиоп\европ.
Легкие засеребрились, тени и паутины.
В чашке кофейной слезою кипит узор. Устрица пахнет летом, твой шарф - "Кензо",
Медитативным скатываньем в рутину
Моря, удобного, как обоев рулон. Штормы штампуют глянцевых баб с веслом,
Рвутся в розарий, что завтра сотрёт бульдозер.
Папа не снится тысячу лет, зато ты остаёшься, кран починив, я - пальто.
Смотрятся в нас наяды или стрекозы
Тысячеглазо? Подбрось облаков в камин. Мы, кистеперые рыбы, стали людьми.
Осень стихает.
Роза осталась розой.
29.Папа Карло и море
Франциск дошёл пешком до базилики. - Не в счёт гвардейцы, папа Карло
и фотограф.
Он брёл один и за собой не видел тень мрака. Юный продавец шаров
ещё не продавал ни страх, ни смерти, ни смерти страх. Стеклянный колокольчик
его не слышен был в глухой толпе.
Но сдоба
просила подождать чудес подольше,
уже незримо заполняя ров
беспечности на том чемпионате, на том пикете и на свадьбе той,
которой далеко до похорон.
Ведь мартовские две недели юны. Невечная, но сладостная жизнь, -
порхает бабочка, трясёт росой левкой,
рад папа Карло. -
Знаешь, Вечный Жид
ему, наверно, купит тыщу курток, раз дал обет, раз неба край лазорев
и так далёк, что слышен и правдив.
И папа Карло поджидает море
на площади. А море -
позади.
30.Стиплом
...Заходят девушки с веслом, и в сумрачном лесу
Пиррихий дантам и облом, а смычка на носу.
И прыщик там же. И грааль волхвам пора искать.
Сдох Кабысдох. Завял рояль, залезши под кровать
За завалившимся конём, упившимся до мух
В варенье. Мы переживём ли\нет - одно из двух.
... "Титаник" тонет, маета, запыханно от тел.
Всё ищет наглого кота, что съесть сметану смел.
Но от кота один оскал, раздоры и облом,
Извольте в бане поплескаться, девушки с веслом,
Стиплом, с кастрюлей, с кирпичом. Да, баня - не стена. -
Мы - в реверансах. Мы - плечо. Мы - дружно молча на...
