Триптих
Аудиозапись
Приоткрытые ставни сомкнуться силятся,
Привычные к немоте, тайны и тьмы алкая
Тщетно.
Бугрится, пульсирует в надчревии хорион,
В щель – то рука, то лицо, ртом распяленным,
Не слышен крик
Не рвётся ткань...
Зигзагом - трещина по скорлупе,
Из амниона проклёвывается сова,
мутирующая в маску Клио-истории.
Ветер в расщелинах шара
вибрирует,
В начале слог, после слово
Парят над. Парят над...
Скользит по поверхности луч,
Где тонко, там плавится, расползается ткань.
Из полыньи, из рога познания, с древа -
Гомункулы, гады морские, ягоды, многоножки,
Птица ночная, серая.
- Кали мера! - кричат листригоны. - Кали мера!
Во вселенной вселенная, а дальше -
Элизиум, приют блаженных,
Где нет бессмертия,
Среди окаменевших птиц и крыс,
Химер и тварей, непонятных механизмов…
Взгляд глубже. Что там?
Студень с алой жилкой,
И человека устрица глотает.
И я, минуя стрелы и ножи
Теряя плоть, втекаю в полотно.
Там всё наоборот, там всё не так.
Эвклидовая плоскость барной стойки,
Вино и яд, добавленный в вино.
Хватаю воздух ртом, как брошенная рыба.
И сердце пропускает ход, когда
Плеча сквозь холст касается рука:
- Мы закрываемся синьор, прошу вас…
2
Полуокрыты ставни, клиньями – скорлупа.
Нуканьем тайны, привычные к немоте, тесно сомкнуться силятся.
Но – тщета.
Между мирами зыбкая пелена,
пульсом бугрится в надчревии хорион.
Вскользь то ли руки, то ли – лицо с открытым ртом…
Не слышен крик!
Не рвётся ткань...
Из амниона проклёвывается сова,
резко мутирующая в маску Клио.
Ветер в расщелинах шара творит слова,
прямо над сколом летая и в нём вибрируя.
Вначале слог, после слово. Парят над миром.
Ползает по оболочке ищейка-луч,
тонко – и расплавляется вслед мембрана.
Рвётся живая ткань и триптих являет –
россыпью: гомункулы, морские гады,
ягоды, многоножки и листригоны.
Древо познанья, фонтан, птица ночная,
вроде бы как с обычнейшим опереньем.
Целая вселенная в другой вселенной.
Элизиум, в котором нет бессмертия,
Среди окаменевших птиц и крыс,
неясных механизмов, тварей химерных –
и не поймёшь – морских или земных.
Чуть глубже взгляд – там студень с жилкой алой,
что с яблоком глазным немного схож,
и человека устрица глотает,
и много-много стрел, и в ком-то – нож.
Теряя плоть, я в полотно втекаю.
И всё наоборот, и всё – не так.
Пружиня, направляюсь в тот кабак,
где пью вино, стрихнином заедая.
Легла рука мне на плечо (в холсте?),
между лопатками струится пот,
сбивая сердце с ритма.
Крошится, сыпется хребет.
Хватаю воздух ртом, как рыба.
- Мы закрываемся синьор. На выход!
