- Скоро уже? - Лина замёрзла, её башмаки скользили, сквозь их тонкие подошвы просачивалась жидкая грязь, покрывавшая склоны холма. - Мы уже целый час идём. Я устала.

 

- Потерпи ещё немного, - Майка остановилась, прикрутила фитиль керосиновой лампы и посмотрела на низкое небо, сплошь затянутое тучами. - Скоро придём. Полчаса ещё есть в запасе. Давай передохнём.

 

Из огромной холщовой сумки, что висела на её плече, Майка достала старое одеяло, порванное в нескольких местах, но довольно толстое, расстелила его на побуревшей ломкой траве, помогла Лине сесть и сама уселась рядом. В неверном свете керосинки лица обеих казались ещё более измождёнными, чем обычно. У Лины ввалились щёки, под глазами залегли глубокие тени. Сейчас она не выглядела на свои шестнадцать, скорее, ей можно было с уверенностью дать все тридцать лет. Майке вдруг стало жалко девчонку. Господи, подумала она, зачем, почему именно я? Обычай, наверное, и впрямь неплох, принимать участие в обряде большая честь, но если бы кому-то другому она выпала, Майка нисколько бы не расстроилась. Вот Гиза, например, в эту ночь будет зажигать праздничный венок на городской площади. Кнара запряжёт собак в сани и будет развозить по городу спецпайки, Минга из соседнего дома в полночь отольёт кристалл бессмертия, чтобы подарить его самому больному и несчастному ребёнку Нет, от смерти кристалл, конечно, не спасёт, но говорят, что его обладатели живут вдвое, а то и втрое дольше обычных людей. Рассказывали про старика, который дожил аж до девяноста лет. Впрочем, это могла быть и выдумка, ведь никто из жителей города его не видел лично. Ещё кто-то заведёт на ратуше огромные старинные часы, бьющие двенадцать раз только одну ночь в году. Во всех домах люди оденутся в праздничные чёрно-белые наряды. Правая половина, чёрная, как самая тёмная ночь, означает наступающий год, несущий новые беды и несчастья. Ослепительно белая левая - светлая радость от того, что этот год уже кончается и не сможет больше удивить ничем плохим. И только ей досталось задание задобрить новогоднего духа. Иначе потом он будет всю зиму ходить по ночам со своим мешком и забирать людей

 

- Держи, - она сунула в негнущиеся от холода красные пальцы Лины бутерброд. - Подкрепись. И пойдём.

 

Глядя на то, как Лина бережно, чтобы не уронить ни крошки, подставляет ладошку под угощение, она вспоминала уроки истории, на которых седой и сгорбленный учитель рассказывал притихшему классу, как зарождались среди уцелевших после Шестидневной войны новые традиции и обряды. Новым временам - новые боги, - говорил он. Людям нужно было во что-то верить, чтобы не растерять остатки рассудка. Обычай задабривать зимнего Деда появился чуть больше полувека назад. Сначала это делали священники из храма Вознесения, но постепенно их роль свелась к наставничеству, а должность Взыскующего благодати сделалась выборной и одним из условий обычая было то, что она никогда не передавалась от родителей детям. Майке уже довелось один раз быть Взыскующей и ей навсегда запомнилось, какой ужас она испытала при виде зимнего Деда, который был высечен из камня на вершине Безмолвного холма. Его одежда красна, как кровь, а борода бела, как снег, убивающий всё живое. Как хорошо, что этой зимой ещё не случилось не только ни одного ледовея, но даже самой обычной пурги. В снежных вихрях слишком легко заблудиться. Несколько человек пропали прошлой зимой в метель. Их так и не нашли. Может, это Дед забрал их к себе, в свою загадочную страну, где полгода царит ночь?

 

Пора было идти дальше. Майка поднялась и протянула руку Лине. Та помотала головой и стала подниматься сама. После отдыха на жёстком ноги у неё затекли, и теперь каждый шаг давался с трудом. Майка подхватила её под руку и не столько повела, сколько потащила её на себе. Брошенное одеяло так и осталось лежать на земле.

 

Они перевалили через каменный бордюр, опоясавший вершину холма, когда до наступления нового года оставалось пять минут. Майка бережно уложила совсем впавшую в забытьё Лину на чахлый ковёр пожухшей травы, устилавший каменистую почву у ног изваяния, и начала её раздевать. Ветхое тряпьё расползалось по швам, безвольные руки никак не хотели расставаться с рукавами, узел на поясе был слишком туго завязан и никак не поддавался, поэтому Майка просто разрезала его ножом, чтобы не терять драгоценного времени. Когда на Лине осталась одна сорочка из посеревшей бязи, явно сшитая из старой простыни, Майка прикоснулась сухими губами к её холодному бледному лбу, прошептала: "Прости!" и через силу подняла руку с ножом над её грудью.

 

Спустя примерно час по склону Безмолвного холма спускалась одинокая девушка. Её глаза были полны слёз, ноги отказывались нести её обратно в город, а в душе еле-еле теплилась надежда, что эта жертва была не напрасна, что Дед насытился, сменил гнев на милость и больше никого не заберёт в эту зиму, а весна наступит в срок.