Ветка во льду - 1
ПРИЗВАНИЕ В ЛЮБВИ (2008 - книга)
(1977 год. Самиздат)
Что-то вроде романа в стихах...
Г.С. СЕМЁНОВУ
«А тот, кого учителем считаю...»
/А. Ахматова – памяти И. Анненского/
х х х
Всё лучшее в тебе – ему.
И строчка вскользь. И жизни строчка.
И свет, струящийся во тьму...
/Какая долгая отсрочка.../
И в горле -- колоколом – стон,
И слёз беспомощных бороздки.
И ночь бессонная. И сон
На сумасшедшем перекрёстке.
И то – под первое – число,
С какого вдруг /чего бы ради.../
Ты мучишь истиной чело,
Украдкой в зеркало не глядя.
Кто научил, что жизнь светла
Как смерть –
сознанием отваги
На раскалённом добела
Листе и облаке бумаги.
ВЕТКА ВО ЛЬДУ
Сухая сосновая ветка –
Обглоданной рыбы скелет.
А, может быть, – живопись предка,
Скучавшая тысячу лет?
Не знаю... Бывает, но редко.
Фантазии мелок полёт.
Всё кажется: корчится ветка,
Живьём замурована в лёд...
х х х
Как на синем снегу – удлинённость любого штриха:
От сосновых теней – до крыла промелькнувшей пичуги,
Отчего перед сном обнажается чувство греха
И пронзает, хоть мы родились в серебристой кольчуге?
Но иронии блеск измочален как ёлочный дождь,
Рядом с лифчиком он провисает на стуле скрипичном.
И под звёздным драже на душе или мятная дрожь,
Или страха росток пробегает как пламя по спичкам...
И скрипит простыня, и слепит, как мерцающий наст,
И клубящийся сон поневоле замыслишь пристрастно...
Или снег – это совесть всех тех, не дождавшихся нас?
Оттого так тревожно, и стыдно, и, в общем, прекрасно?
Или, свет отключив, и движенье, и органы слов,
Вдруг задержишь дыханье...
У воздуха – привкус хмельного...
И почувствуешь, что еженощное таинство снов –
Даже страшно подумать – прообраз чего-то иного...
х х х
Чем пахнет лес? Морозной остротой...
Щекотным сном... Рождественскою тайной...
Опавшей грустью, блекло-золотой,
И золотистой просекою талой.
Вхожу, робея... Медленно... Без лыж.
И без друзей. Без умысла и кисти.
Мне нужно всё – мне нужен воздух лишь.
Мой возраст вновь как детство бескорыстен.
Не оттого, что мается душа,
Всё примеряясь, в чём бы раствориться –
Игольчатой свободою дыша,
Ещё труднее с этим примириться...
Но оттого, что в памяти несу,
Как на весу, как в домыслах и втайне,
Всё, что томит, как запахи в лесу,
И смутно сохраняет очертанья...
х х х
- Но это дерево заброшенное – спиннинг...
- Но эта скорость, окрыляющая спины!
- Но эти крылья, утонувшие в сметане...
- Но это слово закадычное в гортани!
- Но сколько можно протянуть на этой ноте?
- Но сколько нужно, если время на излёте...
- Но жизнь – пространство, а не время проживанья!
- Но долговечней ли дыхание – жеванья?
- Но пусть не бронхами, не воздухом, но строчкой!
- Но даже солнце – вон – оранжевою точкой...
- Но едем всё-таки, не двигаясь, но едем!
- Но где-то Медиум: покачиваясь – бредим...
- Но ведь меняются соседи и пейзажи...
- Но их не помнишь и не чувствуешь пропажи.
- Но как же так, а это дерево в тумане?
- Но только выгляни – такое же поманит...
В пустынном тамбуре всё ноет и елозит.
Стою, весёлая, как слёзы на морозе.
х х х
Птицы – стаей, а люди – страной.
/Чем тесней, тем просторней отваге/
Я бы выбрала сговор лесной,
Равноправно-зелёные флаги!
Но, моя человечья семья,
Не держи наготове иголки –
Ведь создатель палитры всея
Не рассчитывал на кривотолки...
Посмотри, как летят в небеса,
Не сплетая ни сети, ни клетки...
Не выходят леса на леса,
Оголив саблевидные ветки.
Не плетутся в хвосте вожака,
Не жуют отвратительно пищу.
Защищённость их больше близка
К той одной, что зверёнышем ищешь,
Замерев под крылом пиджака...
х х х
Неуловима та черта,
Где жизнь проходит как лавина.
Как странно тихо... Даль чиста.
И страх – пуста... Неуловимо.
Как будто в комнату – врасплох.
Такой порядок – даже зябко...
И смехом вырвавшийся вздох –
Да так, невысохшая тряпка...
Коснуться дрогнувшей рукой,
Неуловимо измениться:
Над спичкой, речкой и строкой
Не наклониться – надломиться...
Склоняться вроде бы с ленцой
В полуулыбке полумаски,
И зелень мокрая в лицо –
Слепой щенячий поиск ласки.
И грусть откуда ни возьмись,
Но всё острей и постоянней,
И чувство переходит в мысль,
И ощущенье – в состоянье.
х х х
На кладбище, особенно зимой,
И осенью, и в месяце проталин,
Когда его пейзаж глухонемой
Настолько гол – едва материален,
Видней родство деревьев и крестов
И сходство лиц у нищего корыта –
До братства всех, до спазма, до пластов,
В которых тайна яблока зарыта...
A за оградой – улица и дом.
В оплывших окнах ссорятся, смеются...
Как перед небом жить – и не о том
Всё время думать, даже не свихнуться, -
Не понимаю...
Школа... Овощной...
Завод, плакат о входе посторонним...
Косяк теней – процессия с ночной...
- Который час?
- Чего? Кого хороним?
- Да нет, который час?
- Уже седьмой.
(Ослышалась ли? Я ль оговорилась?)
На кладбище, особенно зимой,
И осенью, как божеская милость –
Трамвай... И позолота на трубе
Ржавеющей...
И протираешь веки
С оттенком уважения к себе,
Как в гулкой тишине библиотеки.
Заслуга тоже, Господи прости,
Склоняться над могилами чужими...
А снег водой становится в горсти,
И пустотою – при нажиме.
Откинься в кресле. Думай о своём.
Шути и спорь на службе и за чаем.
Мы все напротив кладбища живём,
Живём – и ничего.
Не замечаем...
х х х
Мне всё дороже отсвет, шелест
Беседы, ласточки, листвы,
И вместо дружеских нашествий,
И путешествий, и, увы,
Книг, даже книг – неровный почерк,
Что так единственно поник...
Всё то, что как бы между прочим –
Как музыка или дневник.
Скользящий лучик... Тёплый локоть...
Всё то, чего, собравшись в путь,
Не взять, и даже не потрогать,
А лишь коснуться – и вздохнуть...
х х х
Я живу высоко. Подо мною – простор и уют.
Человечки снуют. И мужчина дошкольного роста
Всё играет с машиной. И очередь знаком вопроса,
Препинаясь, стоит – всем не хватит, но что-то дают...
Сколько окон в окошке! Открыла однажды – и вот
Каждый вечер теперь удивляюсь простому закону:
Сколько в доме напротив прозрачных новелл заоконных,
А в своём же, - напротив, - как будто никто не живёт.
И когда невзначай /просто выдался медленный миг/
Неприкованный взгляд подымается выше и выше,
Вижу только: дрожит, зацепившись на краешке крыши,
Жёлтый сморщенный лист или робкий космический блик.
Страшновато и странно висеть на такой высоте,
Где уже в небеса переходит житейское небо...
Только рифма спасёт –
прощебечет ко времени: „хлеба“
И спускаешься вниз, занимать своё место в хвосте.
х х х
О, мякоть на корке арбузной –
На кромке еловый закат!
И дружбы, что стала обузой,
Последний осенний каскад.
Прощай, золотая нелепость,
Устали глаза и душа.
Воробушек, дождик, троллейбус, -
Всего-то, а как хороша
Прохладная наша погода –
Чернение на серебре,
Которой не больше полгода
Отводится в календаре...
И как мы с тобою ослепли,
Забыли, что листья мелькнут –
И в едком дымящемся пепле
Очнёмся от ярких минут.
И как мы с тобою решились,
Отважились помнить досель...
...И головы сладко кружились,
И листья, и вся карусель.
х х х
Осенних крон бенгальское свеченье,
Цветных тропинок серпантинный шорох
И конфетти из липовых кружков
Не превратят распада в развлеченье,
Печальника – в Сочельник, пепел – в порох,
И слёзы – в смех, и кладбище – в альков.
И что могу, когда живу - и слышу
То поминальный горький всхлип стаканов,
То погребальный стон колоколов.
Он был бы глуше, если бы не выше
Столов, стволов унылых истуканов
И куполов опущенных голов.
Ночной зернистой выси блеск недужный...
О чём же я? И всё-таки – о жизни.
Я не боюсь от свечки прикурить.
Пью, где нельзя. Трезвею, где не нужно.
И не могу закусывать на тризне.
И не хочу с чужими говорить.
Про эту боль осеннюю у сердца,
Про этот привкус горечи и воска, -
Как будто танки вместо тракторов...
...Кленовый лист в кремлёвских заусенцах,
Руины павшей крепости... И воздух
Ещё клубится, едок и багров.
Г. С. СЕМЁНОВУ ПО СЛУЧАЮ КАПИТАЛЬНОГО РЕМОНТА
ДОМА 13/13
Хмурая помесь асфальта и неба.
Жактовский замок Согбенного Глеба.
Мимо – плащи по делам.
Кустики вместо готических сосен.
Что там, весна или поздняя осень,
В снеге с дождём пополам?
Впрочем, без нас по законам сезона,
Не вылезая за рамки газона,
Сбудутся все чудеса.
Сникнет, и снова воспрянет трава и
Голые заросли веток трамвайных
Зашелестят, как леса...
Мне ли туманной надеждой прельщаться...
Что и умею - так только прощаться
С горьким смешком на губе.
Бродим как бредим ущельями улиц,
Ландыш болезненный светит, сутулясь,
Офонареть – на столбе!
Благодарю за букеты иллюзий
Эту судьбу, где растенья и люди
Тянутся к небу, поправ
Несоответствие разума с чувством,
Зелени с осенью, быта с искусством,
Роста деревьев и трав.
Несоответствие пальцев органных
С дрожью вспотевших гранёных стаканов –
Видимость или закон?
Я же отчаянно не отличаю
Дома – от храма и водки – от чаю,
Окон друзей – от икон.
Благодарю это смутное время
Даже за рифму унылую – бремя,
Не говоря об ином...
Что мы уже без трамвайной толкучки,
По боку – Музы, и по небу – тучки
Или «хвоста» в гастроном...
Нам же, действительно, замки пожалуй –
И ни строки не напишем, пожалуй,
Будем вздыхать в потолок...
Здесь-то и можем, поёжась брезгливо,
Где Афродита выходит из пива,
С Богом вести диалог.
Господи, вниз посылая Поэта,
Видно, ему ты доверил и это –
С лирой и жизнью за ней...
Всё, до чего продираться годами
Или на жиже кофейной гадаем –
Знает с усмешкой зане...
Участь свою принимая как почесть
Подвиг вершит, над столом скособочась,
Ночь окрыляя плечом:
Жить, совладая с душою соборной
В доме 13 напротив уборной,
Зная, что он обречён...
х х х
Как темны, и сочны, и округлы фигурки в снегу
На эскизе ночном к полотну, что замыслил всевышний...
Эта горсть – из горстей. Вот одна захмелевшая вишня
Откатилась в сугроб. Вот смыкаются две на бегу
И – вразлёт, и – взахлёст (по законам наук и разлук),
И рубиновой вспышкой отмечена новая встреча,
Словно сок совпадений, как сроки паденья намечен
Где-то там, высоко, где искрится ветвей виадук...
х х х
С неба звёзд не хватая, поймала я всё же одну,
Как чахотку – студент, как повеса – калеку жену. –
Чтобы теплился свет, защищённый бумажной скорлупкой,
И привычная боль – моросящая даль сентября
Становилась душой...
Чтобы, серенький дым серебря,
Зачарованный взгляд повисал, зацепившись на хрупкой
Паутинке, прожилке, морщинке родного лица...
Чтобы лёгким пером и бояться коснуться листа,
И тянуться к нему –
словно та безымянная птица
Над сверкающим озером...
Сжаться в летящий комок...
Холодок глубины...
Это выстрел случайный помог
Между двух плоскостей поневоле от стаи отбиться.
Жить в таком измереньи, дышать в приближеньи таком...
Заводская труба промелькнёт сигаретным дымком,
И листок на воде покачнётся спасательной лодкой...
Эта плоская шутка про воду и про молоко...
И не то что враждебна, но где-то в другом далеко
Суета из-за крошек и гимны цветению – глоткой.
Этот вечный сентябрь, пригибающий тело к земле...
Этот лучик надежды на письменном чёрством столе...
Этот шелест библейский листов, облетающих с древа...
И предчувствие, нет, - предвкушение новой беды,
Разведённые руки – о, тщетные наши труды...
Но и ваши труды – перестругивать древа на древка.
Как в собачке моей под луною взвывает шакал,
Всколыхнётся во мне фиолетовый гений – Шагал,
Но прольются чернила, подсохнут анютины капли...
Кроме „да“ или „нет“ есть союзники „если“ и „но“.
На экране дождя – силуэты немого кино.
Не робей, воробей – сам собой огорошенный Чаплин...
Как за осенью осень шуршит за бедою беда.
Это лист золотой или жёлтая наша звезда?
Это нимб или дождь над растерянной грустной улыбкой?
Это ливень уже или просто всемирный потоп?
Где-то зонтик забыт. Всё равно не поможет потом.
Так стоять и стоять, как далёкой заслушавшись скрипкой...
х х х
Чуть-чуть незавершённости, чуть-чуть...
Продлись, изнеможение отлива...
И прожитым взволнованная грудь
Сравняется с землёй неторопливо.
Так нежные и властные толчки,
Пронзая всю, всё выше отдаются –
До слёз... До звёзд...
И замерли смычки...
А звуки тают, тлеют... Остаются.
Чуть-чуть незавершённости – ну хоть
На выдох – как в берёзовом наброске
И в строчке, что нашёптывал Господь
Сквозь облачко потухшей папироски...
Я так боюсь, что этого лишись –
И всё, что строим или произносим,
Теряет смысл.
Пусть убывает жизнь
Как близость, как поэзия и осень...
И в чём её пронзительная суть:
В слияньи или в трепете разлуки?
Чуть-чуть незавершённости, чуть-чуть,
Над пропастью
выпрастывая
руки...
Фото Алексея Кузнецова
