Ветка во льду - 2
ПРИЗВАНИЕ В ЛЮБВИ (2008 - книга)
(1977 год. Самиздат)
Что-то вроде романа в стихах...
х х х
Парус порвался бы, поезд бы выдохся,
Полюс бы вымерз до самой оси,
Если б на совести – поиски выхода
В повести жизни „Земля – Небеси“...
В чередовании вдоха и выдоха,
Вёсел и кресел, кистей и снастей,
Вывихов сердца и ветреных выходок
Поиски выхода – в дом из гостей...
Временность истин, сомнительность выгоды
(Лоб расшибёшь и сломаешь перо) -
Вечнозаветные поиски выхода,
Створок прозрачных, чтоб как из метро!
В месиве равенства плюса и минуса,
Эпоса часиков, мессы лесов,
С первого возгласа – мостик до выноса:
Поиски выхода...
И – на засов.
х х х
И так легко, что совестно уже
На белоствольном – с лифтом – этаже,
Где ветер в стёкла щёлкает небольно.
Как будто или краденым живу
За тех, кто оступился в синеву,
Да что там „или“ – этого довольно.
И что с того, что джинсы – не халат,
И не икона – месячный оклад,
И хрупкий мир – фигурка на канате,
А ты стоишь и смотришь не дыша...
На этом свете сытая душа –
Блокадный блат на мясокомбинате.
Из дома выйти. Выйти из себя –
С чего такие милости, судьба,
И шёпот чей – „прими и благодарствуй“...?
Какою тьмой расплачиваться за
Автомобилей встречных тормоза
И за аванс, превысивший мытарства?
Что поскользнусь на кафельном снегу?
Что отравлюсь за несколько секунд
Звездой вдали, конфоркой под рукою?
Что буду жить – и снег с меня стеки –
Как будто мера высшая – стихи –
Заменена на каторгу покоя?..
х х х
Завидую
пластике
ласточки,
ивы
и волка...
Сверканью коленок
над шпалами,
а не над планкой...
Валяй, сорванец,
упоённо,
бесцельно,
без толка,
Во имя движенья
и кадра из жизни бесплатной!
Назло семафорам –
флажкам затравляюще алым,
Зелёной тоске
и опять ускользающей сини,
Под стоны шлагбаумов –
(аумов...
аум...) -
по шпалам,
Не взявшись за ум,
задыхайся,
растрачивай силы!
О, как ты бессмертен – как жизнь,
красота
и свобода!
Экспресс обалдеет и тормоз рванётся –
как ворот...
Какого ты чёрта!..
Мой милый, какого ты года?
Какого ты века?
И ты,
и берёза,
и ворон...
х х х
Жить наощупь –
как пальцы блуждают по лету,
Что любимо уже и ещё не знакомо...
Жить с восторгом слепым –
ишь, чего захотела,
Эпикурица мокрая,
сапиенс-хомо...
Ты сначала отгул на работе оформи,
Сволоки ангелочка в пугающий сумрак –
И тогда уж порхай в башмаках на платформе
С трёхпудовыми гирями утренних сумок...
И витай в облаках
между крыш неказистых,
И, споткнувшись, в ромашковый омут кидайся...
Только время от времени слушай транзистор:
Он шипит и мяукает (вроде китайца...)
Только зренье протри перед жизнью вслепую,
А не то проморгаешь обратный автобус.
Слава Богу, любовь выбираешь любую.
(Если не возразят календарь или глобус...)
И наместникам слава: начальству, райздраву,
Что режим как в раю,
что баюкают ясли...
И кому-то (кому – и не ведаю, право),
Что в глазах бесенята
ещё не погасли...
х х х
Мне святые все – на одно лицо:
Борода и нимб сведены в кольцо.
Так затеял Бог иль попутал бес:
Полукруг волос – полукруг небес.
Как душа и плоть – от корней до звёзд:
Серебристый куст – золотистый мост...
И плутаю я наобум святых
В житиях святых, в бородах густых...
Мой глубокий вздох – их высокий храм.
Житие моё – только грех и срам,
Только взмах крыла – а шлепок весла,
Вперемешку всплески добра и зла.
Под подушкой – Пушкин, Коран, Талмуд.
Ни отец, ни сын меня не поймут.
Разве только Дух, да и то – святой,
Да воскресе друг
холостой...
Да и то впотьмах различу не вдруг,
Где косматый Маркс – где хипповый друг,
И куда лечу, и о чём шепчу,
И кому несу стебелёк-свечу...
А тому, кому – только дым кадил.
И никто с поклоном не приходил.
А тому, на ком среди блеска – тень.
Ну, пускай Петру, - коль Иванов день!
х х х
Боже правый, а может – левый, как сердце. Боже,
Или кто-нибудь, кто стоит над колодцем нашим!
Если силы карабкаться нету больше,
Что же дальше?
И птицам руками машем...
Не прошу у тебя верёвки, пера – у птицы.
Для чего мне чужая родина – даже небо...
А верёвка и здесь найдётся и пригодится:
Задохнуться или авоськи плести для хлеба...
Не забыть бы только, что ты существуешь, Боже,
Или кто-нибудь, чьё дыханье теплей и ближе.
Вот закрою глаза – и вижу одно и то же:
След по облаку – будто ангел скользит на лыжах...
х х х
Постой, Галатея. Взгляни на запястья: уже
Твои золотые потеряны...
Время не терпит
Таких опозданий.
На тёмном своём этаже
Он в куклу другую вдыхает мучительный трепет.
Отходит и смотрит. С улыбкой – как будто вослед,
Уже отстраняясь...
Но рано: пока ещё – камень...
Её, как тебя, он прощает на тысячу лет,
Что будет валяться и бражничать с учениками;
Шлифовкой его – недостойные взгляды слепить...
Внимающий лепету, мастер не слышит оваций.
Но всех нас прекрасней и детская радость – лепить.
И грустная мудрость –любить – отходить – любоваться.
Вернись, Галатея, и больше его не тревожь.
Вернись не к нему, а к своим повседневным делишкам.
Ты – в камень готова, но одушевлённая ложь
На правду ожившую будет похожа не слишком.
Он занят всегда. Не пустеет его пьедестал.
Сестёр у тебя: кто на пенсии – кто в колыбели...
Нетрудно утешиться: болен, и стар, и устал,
Но это не он – это мы для него устарели.
х х х
Лучше б ты уплыла, улетела,
Юность;
Лучше б не знала я, где
Безоглядная музыка тела,
Что идёт – как танцует - к воде...
В брызгах чаечьих выкриков бодрых
И мальчишьих отчаянных стай
Сумасшедшее солнце на бёдрах,
Золотым хула-хупом летай!
Чтобы вспомнилось в городе дымном,
В сизом возрасте, тянущем в дом,
Как звучал эротическим гимном
Каждый жест – и не ведал о том...
Чтобы, если нечаянно брызнет
Та же нота на той же волне, –
Улыбнуться трансляции жизни
И расправить цветок на окне.
х х х
Не торопи меня. Не спрашивай. Не жди.
Не вздрагивай от всех мембранных баритонов.
Я скоро вся вернусь: до отзвука в груди
На каждый всплеск в твоей и в рюмчатых бутонах.
Спасибо. Пусть стоят. Подальше. На окне.
Ты их побереги в разлуке без отъезда.
Я очень далеко. Я рядом. Я – во мне.
И не в чем упрекнуть. И нечего отрезать.
И нечем утешать в запутанной судьбе
(И так саднит лицо от масок Мельпомены):
В себя уходит тот, кому не по себе,
И, значит, не совсем без домысла измены.
И, значит, не совсем без привкуса вины,
Как наш вечерний чай без примеси лимона –
С горчинкой золотой...
Не вслушивайся в сны.
Не бойся в лунный час чужого баритона.
х х х
Отсяду подальше. От вас. От себя. От греха.
Какие грехи на таком кумачовом диване
И в доме казённом,
Где шёпот на тему всего лишь огрехов стиха –
Как будто в подполье, где шифрами скрыты названья,
Дыханье озоном.
Кладбищенский воздух и мимика полуживых.
Но шелест зелёный, растущий без спроса и фальши.
Из плоти, из тлена...
Ну, как поживаете (как выживаете) Вы?
И что-то толкает (на всякий пожарный) подальше,
И скованность плена.
Какие пожары... Давно отпылала душа.
Горячие строки – её неутешные вдовы.
Мы – тени дневные
Вечерних себя и ночных. Мы живём не дыша,
Мы собственных строк провидения в пёстрых покровах
Давно и доныне...
х х х
Как бледнеет лицо...Как сутулятся плечи – хоть плачь.
Это всё-таки сердце: сжимается – горбится плащ.
Это всё-таки сердце, которое всюду болит.
Кто подымет перо – тот уже навсегда инвалид.
Не помогут пилюли. Какого врача ни зови...
У него ностальгия: по родине лиры – любви.
Он плетётся на службу, вникает в чужие дела.
Осторожней, «Икарус», на вылете из-за угла!
Уберите балконы дамокловы над головой!
Почему без чехла наконечник Невы ножевой?
Это ж только споткнись:... Это ж только момент подлови.
У него ностальгия: по родине боли – любви.
Всех от Евы до ивы – к услугам его и ногам!
Всем чертям бы продаться и всем помолиться богам.
Если нет подходящей, останется выход – люблю:
Он меня научил, я из этого слова слеплю.
Хоть бы кто-нибудь спас; хоть какой-нибудь Спас на крови...
У него ностальгия: по родине жизни – любви.
х х х
У любви не бывает причин.Только повод – невидимиый провод
Осязанья...
Осознанный довод –
Как по звёздочкам спутанный чин.
Вертолёт на ромашке.
Абсурд.
В логарифмы вдохнувший Спиноза
Шелест рифмы.
Заноза.
Гипноза
наважденье.
... Опять самосуд.
Самодурство и самоотчёт,
Вы на части меня разорвёте!
И, разъятые криком, - в зевоте
Остановятся губы.
Течёт.
Эта жизнь, в парапеты шурша;
Эта кровь, прохлаждаясь норманской;
Эта речь, избегая фламандской
Полноты, как торговли – душа.
Ну чего мне ещё подавай
Воробьиного дождика кроме?
И ошпарит последний трамвай,
Как пощёчина в брошенном доме,
Где давно уж никто не живёт,
Кроме слепка безрукой Милосской.
И сжимается ворот, и вот –
Повторяется
синей
полоской...
х х х
Господи, что за напасть-благодать:
Солнце – сквозь дождик...
И греюсь, и мокну.
Это как письма чужие читать
Или заглядывать в спящие окна.
Стыдно – и хочется... Колется... Жжёт...
(Может, им хочется – зная, что стыдно)
Взгляд опустить – приоткроется рот...
Стоп. Оторваться. Но так же не видно!
Господи, это же всё не моё:
Дождик сквозь солнце... И листья... И лица...
Мумию даже настой мумиё
Не исцелит, - чтобы зашевелиться.
Прошлое прожито. Вспрыснут бальзам.
Нет ни того и ни этого света.
Можно ли верить лучистым слезам:
Солнцу сквозь дождик?
Поблекшей траве-то?
В прописях осени – почерк весны:
Ветками – по небу, ветрами – по лбу.
Вечная память – и вещие сны...
Пар изо рта, повторяющий колбу.
Господи, всё-таки это душа,
Воспринимавшая форму сосуда,
Вдруг воспарила.
Стоять не дыша.
Чувство стыда...
И предчувствие чуда...
х х х
Пореже в зеркало глядеться,
Почаще вглядываться в детство –
И не порежешься о те
Царапины грехопадений,
И взрослых драк, и наблюдений
За смертью жизни в суете.
Побольше сна. Побольше леса.
Вода и сон лишают веса
(Но ближе к берегу держись...)
Какая мелочь – век, эпоха,
И даже собственного вздоха
Не стоит собственная жизнь.
И вдруг проснуться – как родиться,
Не потому, что пригодится
И этот пасмурный денёк.
Какая туча, Боже! Даже
Беднее мрамор в Эрмитаже.
И дождик рыцарский – до ног!..
