Карлик Нос - Вильгельм Гауф
Как много тех, кто думают, что феи,
Кудесницы, ведуньи, ворожеи,
Встречались в древности, когда-то.
Мол, от рассвета до заката
Всё, что болтают в базарный день,
Суть выдумки, сплошная дребедень.
Отнюдь, друзья, ведь и сейчас,
Кто имеет зоркий глаз
Да ум, подвижный как водица,
В обратном могут убедиться.
И, с дозволенья святой консистории,
Об одной волшебной истории,
Прежде, чем отправиться спать,
Я и хочу вам рассказать.
Чтоб не уснуть, как ни крепись,
Терпеньем нужно запастись -
Боюсь, о случае старинном
Рассказ мой будет о-очень длинным.
Итак, во времена младенчества
Моего дорогого отечества,
В одном из городов Германии,
С годами забылось название,
Своей бедности заложник,
Жил да был один сапожник.
Целыми днями, врать не с руки,
Сидел на углу и тачал башмаки -
У многих от жизни поганой
Обувь была деревянной,
Между прочим, долговечной,
А делал он безупречно.
Нет, на заказ он тоже
Мог туфли пошить из кожи,
Но дорого та обходилась,
А денег, увы, не водилось.
Жена его, повезло ж ему с ней,
Дела вела веселей.
В своём саду, что за воротами,
Окружила себя заботами -
Не жалея свои мощи,
Растила зелень и овощи,
Урожай на рынок таскала
И там же его продавала.
Будучи внешне приятной,
Чистоплотной и опрятной,
Цен своих не завышала,
И торговля процветала.
И у нашей огородницы,
Хвала Пресвятой Богородице,
Подрастал на радость сынок -
Как распустившийся цветок,
Красивый и статный как атлет,
Двенадцати, кажется, лет.
Парень был внимательный,
Вполне самостоятельный,
И любил на рынке стоять
Овощами торговать.
Якоб, так парнишку звали,
Сновал, только пятки сверкали,
То, стоя рядом с мамой,
Заведовал рекламой.
Народ зазывал у прилавка,
На нём была также доставка -
Всем клиентам без заминки
С зеленью таскал корзинки.
Люди мальчика любили,
Презенты разные дарили,
Кто пряник, кто конфетку,
Кто медную монетку.
И вот однажды, всё как обычно,
Они вдвоём торговали привычно.
В корзинах яркою палитрой
Возлежал товар нехитрый -
Груши, яблоки, приправка,
Абрикосы, корни, травка
И сочная, до хруста,
Белая капуста.
- Люди добрые, спешите,
Мимо нас не проходите,
Всем на загляденье -
Овощи, коренья,
Ранние спелые фрукты
И прочие продукты!
Стоит лишь разок взглянуть
И вы не сможете уснуть,
Коли глупо поступите
И ничего не купите.
Цена адекватная,
А доставка бесплатная.
Мама дёшево отдаст -
Зазывала был горласт,
Даром, что ростом не вышел,
Зато отовсюду был слышен.
И тут в базарный антураж
Ворвался новый персонаж,
В высшей мере нетипичный,
В чём-то даже драматичный.
Чтоб представлять удобнее,
Опишем его подробнее.
Клюкой постукивая глухо,
По базару шла старуха,
Меня читатель да простит,
Страшно мерзкая на вид -
В вызывающих лохмотьях,
Раздражая своей плотью.
Как мир, видать, была стара,
Ей на погост давно пора -
Годы зубы повыбили
И согнули в три погибели.
Вся перекорёжилась,
От морщин лицо скукожилось,
Черты все заострились,
А волосы струились
Седой соломой над саклей,
Свисая грязной паклей.
Исподлобья красные глазки
Без добра смотрели и ласки,
И вдобавок у этой особы
Был чрезвычайно особый,
Какой-то крючковатый,
Весьма замысловатый
Нос до подбородка.
И странная походка -
Шла, шаркая, убогая,
Как кляча колченогая.
Жизнь, поди, не пожалела,
Как до сих пор не околела? -
Спотыкалась и хромала,
Еле-еле ковыляла,
Как на шарнирах шатаясь,
Упасть невзначай опасаясь.
Необычной этой старости
Не хватало самой малости -
Под её, чёрт возьми, телеса
Подошли б балахон и коса.
Но, как ни комично она смотрелась,
А смеяться совсем не хотелось.
Её улыбка на тонких устах
Животный вызывала страх,
А взгляд, словно снежное крошево,
Не сулил ничего хорошего,
И почему-то вдруг не солодом -
Могильным повеяло холодом.
Без малого шестнадцать лет
Жена сапожника, чуть свет,
Спешила зелени нарвать
И - на базар, распродавать.
Но такой недобрый глаз
Увидала в первый раз.
Она стояла, чуть дыша,
Когда старуха, не спеша,
Проковыляла прямо к ней,
Головой тряся своей.
- Это ты зелЕнщица Ханна? -
Старуха в глаза смотрела упрямо.
- Да, это я. Что Вам угодно?
- Посмотрим, - прогудела та утробно.
Голос у старой был противный,
Какой-то скрипучий и агрессивный.
- Посмотрим, посмотрим! Взглянем на травку, -
Старуха копалась в недрах прилавка, -
Взглянем, поищем, травкам я рада,
Может, отыщем то, что мне надо, -
Старуха рылась в корзинах усердно,
Комкая травы немилосердно.
Руки у старой были как крючья,
А пальцы скорее, как ноги паучьи.
Сердце хозяйки рвАлось на части
От настигшей вдруг напасти,
Ханна была ни жива, ни мертва,
Но что поделать, старуха права
В том смысле, как гласит устав,
Покупатель всегда прав.
А карга всё ковырялась
И совсем не унималась,
Теперь буквально каждый пучок
Она совала под свой стручок,
Обнюхивая травку как-то жадно,
Перепортив всё изрядно.
- Дрянь товар и травка дрянь,
Трава и корни просто дрянь! -
Она продолжала злорадствовать
И даже святотатствовать, -
Прошло полвека, почитай,
А травок нет, как ни мечтай,
Подумать только, столько лет,
А для меня ничегошеньки нет,
Видит Бог, трава просто дрянь!
- Слушай, бабка, перестань! -
Возмутился храбрый Якоб, -
Хватит лаять, как собака.
Перемяла всю траву,
Превратив её в дратву,
Везде суёшь свой грязный нос,
Весь бородавками оброс,
Ругаешь наш товар, причём,
Его не купят теперь нипочём,
А, между прочим, чует сердце,
Им не брезговал сам герцог!
- Ну и что, что трава помялась? -
Ведьма явно издевалась, -
Может, мне извиниться?
Трава всё равно никуда не годится.
И вдруг, на Якоба взглянув,
Грозно выгнула свой клюв
И гортанно засмеялась:
- Я никогда не извинялась!
Так, так, сынок, а ты храбрец,
С носами идейный борец,
Так тебе не нравится мой нос… -
То был, пожалуй, не вопрос,
Скорей – недоумение,
А, может, утверждение.
- Ты, парень, малость не дорос,
Чтоб обсуждать мой дивный нос,
Но так и быть, дружок нахальный,
Твой нос монументальный,
Уверяю, будет не хуже,
Раз так тебе он нужен,-
И как ни в чём ни бывало
Над капустой бормотала, -
Дрянь капуста, никуда не годится,
Это ж надо такой уродиться, -
Старая карга кочаны нещадно
Сжимала в руках кровожадно
Да так, что они трещали
И на языке капустном кричали.
Потом швыряла в корзину обратно
И вновь по кругу, а зачем – непонятно.
- Да не тряси ты так головой, -
Воскликнул мальчик, сам не свой, -
Твоя, как кочерыжка, шея.
Нет ничего глупее –
Отломившись, башка упадёт
И всех клиентов отпугнёт.
А ну, как придут за капустой на щи,
И уж потом ищи их свищи.
- Значит, тонкие шеи тебе не по нраву? –
Старуха глядела как-то лукаво, -
Как скажешь, приятель, без проблем,
У тебя-то шеи не будет совсем.
(Чтобы ум запасался впрок,
Заучите первый урок -
Не будите лиха,
Пока оно тихо.
И, чтобы жизнь была веселей,
Не дразните, прошу вас, гусей.)
- Хватит напускать уже тумана, –
Наконец-то встряла Ханна, -
Если купить что хотите,
Так покупайте и уходите.
- Ладно, ладно, - ведьмин взгляд
Источал крепчайший яд
От змеиных узких зрачков, -
Возьму вот эти шесть кочанов.
Да только, как видишь, я стара,
Так будь милосердна и добра –
Дозволь-ка сынку, уж ему по плечу,
Донести мне корзины, а я заплачу.
Мальчик, пусть смелым казался,
А идти со старухой всё же боялся.
Мать отчитала его строго:
- Неподъёмна для старой дорога,
И хватит сопли распускать -
Старость надо уважать.
Аргумент супротив не нашёлся,
И Якоб, вздыхая, с рынка поплёлся.
Тут бессмысленны уловки,
Рассудил он философски -
Мир, поди, не разрушится,
А маму надо слушаться.
Скорость была черепашья,
"Ох, не допру багаж я",
Думал Якоб, но как ни плелись,
А всё ж таки добрались.
Закоулками петляя,
Завела колдунья злая,
Ворча под нос по привычке,
Куда-то к чёрту на кулички.
Наконец-то, встали у ветхой
Хижины, едва заметной,
"Тоже мне, особнячок".
Выудив ржавый крючок,
В потайную, видимо, скважину
Ловко вставила, старая вражина.
Дверь немного покосилась
И нехотя, но подчинилась.
Якоб, маленький пострел,
В дом войдя, остолбенел -
В картину мира "особняк"
Не уложить было никак.
Стоял и смотрел, смятенный,
На мраморные стены,
Благородное дерево чёрное,
На окно, витражами узорное.
Замысловатая всюду резьба,
Ну, ничего себе, изба!
На потолке! и там архаика -
Винтажная вилась мозаика,
Что-то из жизни балетной,
А, может, ветхозаветной.
Гобелены слишком частые
И ковры безмятежно цветастые,
А к цветам были приколоты
Птицы из чистого золота,
Кругом драгоценные камни,
Пол! и тот - стеклянный.
Такая роскошь вам и не снилась,
Но как всё это уместилось
В маленькой низкой хибаре,
Той, что предстала вначале?
Дом, конечно, не ларец,
Но уж точно - не дворец.
С масштабом явная беда,
С параллелями игра,
Пространственная складка,
Но, всё равно, - загадка.
Понять это было сложно,
Скорей всего, невозможно.
Это был культурный шок.
(И вот вам второй урок:
Как бы на вещи мы ни смотрели,
Они не такие на самом деле.)
Пол стеклянный - не паркет,
На нём устойчивости нет,
Якоб с полом стал знаком,
Приложившись к нему лбом.
Старуха быстро извлекла,
Достав свисток из серебра,
Какую-то мелодию,
Похоже на рапсодию,
Не Моцарт, конечно, но всё же
На классику очень похоже.
На эти звуки, глядь,
Сбежалась тут же челядь.
Мальчик глазам не верил -
Прискакали разные звери,
Всё больше, свинки морские
И белки, но не простые,
А очень, очень важные,
Где-то даже вальяжные,
В камзолах и туфлях на лапах,
А кое-кто был даже в шляпах.
Обувка, вот потеха,
Из скорлупы была ореха,
И одевались они как модники.
- Где мои туфли, негодники? -
Старуха уже не ворчала,
А, было видно, серчала.
С визгом звери без труда
Разбежались кто куда,
Но вскоре вернулись с подносом,
А на нём - башмаки из кокоса.
Обувь, к слову, как у вельможи,
Самой мягкой отделана кожей.
Переобувшись, как и желала,
Хромота у старухи пропала.
Отбросив, ну и старушка,
Уже ненужную клюшку,
Закружилась как артистка,
Ну чем не фигуристка?
Ловко по стеклу скользя,
Старой звать уже нельзя,
За шкирку гостя тащила.
Роскошь комнат глаз застила,
Залов, помимо художества,
Превеликое было множество,
Якоб, было, считать подрядился,
Но, всё одно, со счёта сбился.
Только башка от усилий распухла.
Но вот, наконец-то, и кухня,
То есть, очередная пышная зала,
В пору, скорей, для вокзала
По размеру и пространству,
Однако, по её убранству,
Якоб здраво рассудил,
Это кухня, в лес не ходи.
На стенах утварь разная,
Посредине печь трёхфазная,
А уж всяких поварёшек,
Ложек, мисок, чашек, плошек
Понаставлено на полках -
Да на воскресных барахолках
В разы было меньше всячины,
Что у бабки везде присобачено.
- Садись поудобней, сынок,
Раз зашёл на огонёк, -
Она, хоть была уродлива,
Вдруг стала добра и угодлива, -
Ты меня, дружок, уж прости,
Что гОловы пришлось нести.
Натрудил, небось, плечи –
Нелегки кочаны человечьи.
- Я, конечно, немного устал, -
Мальчик зАпротестовал, -
Но, утверждения ваши гнусные,
Нёс я головы капустные,
Вы их сами в корзины укутали,
Тут Вы, бабушка, напутали.
- Неужель? – у корзин суетясь,
Отвечала старуха, смеясь, -
По малости лет, не сердись,
Ты ошибся, сам убедись.
И она, отбросив крышку,
Глядя прямо на мальчишку,
Достала голову, дрожа,
За волосы её держа.
Голова была скорбящей
И уж, конечно, настоящей.
Якоб был как на жаровне,
Себя от ужаса не помня.
До него пока не дошло,
Как это всё произошло,
Но в разыгравшемся бедламе
Сперва он подумал о маме:
«Стоит только об этом узнать,
Во всём обвинят, конечно же, мать».
- А теперь, гость дорогой,
Я угощу тебя, родной.
В награду за послушание
И хорошее воспитание
Я сварю тебе, голубчик,
Изысканный по вкусу супчик.
Хоть меню выбирать не волен,
Обещаю, будешь доволен,
Никогда его не забудешь,
Всю жизнь свою помнить будешь.
Потерпи всего лишь минутку, -
И снова схватилась за дудку.
На новый зов из ниоткуда
Примчалась всё та же прислуга –
Морские, стало быть, свинки
И белки, пушинка к пушинке.
А, может, и другие, кто их там разберёт,
Ну, до чего друг на друга похожий народ.
Нет, точно другие, тем паче
Были одеты как-то иначе.
На свинках - фартуки белые,
В иных местах подгорелые,
За поясом ножики вострые,
Вот почему все бесхвостые,
В руках большие половники,
А держались - как сановники.
Белки в турецких штанах щеголяли,
В зелёных шапочках всюду мелькали.
Бархатные шапочки, видать,
Придавали белкам прыть и стать,
Смотрелись при этом чуть плутовато -
Рядовые, поди, поварята.
Белки по стенам шустро сновали,
Припасы и утварь на стол подавали,
Строго всё согласно списка -
Травку, яйца, масла миску,
Три-четыре сковородки,
Редких специй две щепотки,
Банки с ржаною мукой,
Короче - всё, что под рукой.
К тому времени разжечь
Умудрилась бабка печь,
И тут же что-то заурчало,
Закипело, зашкворчало,
И в зале, терпок и богат,
Распространился аромат.
Варево в горшке шипело,
Повариха то и дело
То травки бросит, то корешок,
Не то какой-то порошок,
Как зелёный купорос.
У старухи длинный нос
В клубах пара извивался,
Но чихать всё же стеснялся.
Запах шёл, как от мятного сена,
Наконец показалась пена,
Бубня под нос на посошок,
Карга сняла с огня горшок,
В миску вылила варево
И перед гостем поставила.
- Ну вот, мой милый жизнелюб,
Отведай-ка вот этот суп,
И у тебя, - старуха зарделась, -
Будет всё, что тебе так хотелось.
Вдобавок, станешь искусным
Поваром, немного гнусным,
Да что далеко ходить,
Ведь надо ж тебе кем-то быть.
Но травки - шалишь! - не найдёшь,
Рано иль поздно ты это поймёшь.
Мальчик, слушая вполуха,
Что плетёт злая старуха,
Очень слабо понимал,
Его всё больше занимал
Ароматный вкусный суп.
Едва распробовав на зуб,
Якоб суп без подоплёки
Уплетал за обе щёки.
Он будто бы в нём утопал,
Так тот суп благоухал
Травой какой-то странной,
Кисло-сладко-пряной.
Такого он ещё не ел,
Якоб вовсе осмелел
И вскоре, ёрзая на лавке,
Попросил ещё добавки.
Свинки разожгли куренья,
Жасмином пахло и сиренью,
Дым синеватый клубил,
А запах растений пьянил.
Не в силах унять зевоту,
Якоб впадал в дремоту
И, наконец, уже в нирване
Уснул на бабкином диване.
Ему приснился дивный сон -
До гола раздет был он,
И на него, как на чурку,
Напялили беличью шкурку.
Со зверьками он подружился
И в доме волшебном прижился.
Свинки и белки, кстати, не сброд -
Это был славный и умный народ,
Приличный и начитанный,
Вполне благовоспитанный.
Он со многими дружил
И у старухи с ними служил.
Его первая в доме забота -
С грязной обувью работа.
Сперва почистить от пыли,
Смазать маслом из бутыли
И до блеска потом натереть.
Приходилось покряхтеть.
Натирать башмаки до зеркал
Он и раньше отцу помогал,
Посему, как бы та не изгадилась,
Чистить обувь у Якоба ладилось.
Так прошёл там первый год.
Потом прибавилось забот.
Ему доверили тонкое дело -
Как старуха повелела,
Он должен был с сачком ходить,
Пылинки нежные ловить
В тёплых солнечных лучах.
Он, чуть было, не зачах -
Хоть пыли было много,
Спрашивали строго.
Из пылинок, муки то есть вместо,
Замешивали тесто.
Бабка к старости завяла,
Зубы все порастеряла.
Ну и как жевать старухе,
Не помирать же с голодухи?
Вот и гнали ширпотреб,
Из пылинок нежный хлеб.
За ловлей пыли год пролетел.
Он немного повзрослел,
И был поставлен без вопросов
В бригаду белок-водоносов.
Что такое водоносы?
Рой колодцы, ставь насосы,
И водой хоть утолись,
Хоть в бассейне утопись.
Но нет. Вода добывалась,
Чтоб служба мёдом не казалась,
Какой-то тонкой методой -
В соответствии с погодой
Они не ковырялись в носу,
А скорлупой черпали росу
С лепестков колючих роз.
Вот что такое водонос.
И, надо ж такому случиться,
Не могла старуха напиться,
А, может, и не очень хотела,
И бригада его попотела.
Наконец, ещё через год,
Ему сменили фронт работ.
На этот раз под строгим взором
Он был поставлен полотёром.
Жизнь его как вспять потекла -
Полы-то были из стекла!
А на стекле, как всем известно,
Даже пятнышку не место.
И приходилось, до одуреть,
Остервенело их тереть.
Но был и побочный эффект -
Принимая тот аспект,
Что дозволялось скользить,
Они, чтоб старуху не злить,
Тайно, свинки подтвердят,
Провели чемпионат
По фигурному катанию
За талоны на питание.
И только на пятый год
Этих каторжных работ
Его представили к звезде
За достижения в труде.
Наконец-то, как и мечтал,
Он к бабке на кухню попал.
Якоб начал поварёнком,
Младшим, так сказать, бельчонком.
Но карьера пришла в движение,
И он, получив повышение,
Занял должность патриаршего
Паштетника самого старшего.
А это, надо признать, вершина.
Росту в белке пол аршина,
Это если вместе с хвостом,
И вот, поди ж ты, стал творцом.
Потому как, паштеты лепить -
Это надо художником быть,
Ведь, паштет - труднейшее блюдо,
Кулинарное, знаете, чудо.
Иной паштет, без сантиментов,
Из двухсот состоит компонентов.
Это ж сколько нужно знать,
При этом всё в уме держать,
Сотни, тысячи рецептов
От простейших до концептов.
У меня такое чувство,
Филигранное искусство,
Высочайший пилотаж,
Такой паштет на хлеб намажь
И всё – душа поёт и летает,
И сердце ей вслед замирает.
Понятно, что и в прочих делах
Его мастерство как на дрожжах,
Росло и крепло с каждым днём,
Как искра множится огнём.
Он так преуспеть во всём ухитрялся,
Что сам себе порой удивлялся,
Всё, за что брался, было искусным
И в высшей степени вкусным.
Вот так, на службе в суете сует,
Пролетело семь незаметных лет.
Якоба все стали жаловать,
Ну а он - изысками баловать.
Как-то раз для ужина званного
Каплуна заказали румяного.
Якоб ждать себя не заставил
И сделал всё в пределах правил -
Шею петушку свернув,
Над участью его всплакнув,
Крутым ошпарил кипятком
И ловко ощипал потом.
Чтобы кожа стала нежной,
Поскоблил её прилежно,
Дичь потроша по старинке,
Якоб думал о начинке.
За травами зайдя в кладовку,
Задел какой-то крюк неловко.
Вдруг резко, аж ёкнуло сердце,
Открылась тайная дверца.
Что за ней старуха прячет,
Сунулся проверить, значит.
Маленький шкафчик с аршин
Вмещал всего пару корзин,
И от одной из них аккурат
Шёл приятный аромат.
Запах был явно знакомый,
И, любопытством влекомый,
Якоб бесстрашно шагнул
И в корзинку заглянул.
В результате его вторжения
Обнаружилось растение,
Любой ботаник подтвердит,
Довольно странное на вид –
Листья синеватые,
Чуть зеленоватые,
И цветок был маленький,
Как в той сказке – аленький,
То есть, огненно-красный,
Со всех сторон прекрасный,
С вьющейся тесёмочкой
Жёлтою каёмочкой.
И Якоб тотчас без труда
Вдруг вспомнил, где же и когда
Он этот запах повстречал –
Его на кухне источал
Вкусный суп тот самый,
Что ел он у старой дамы.
Якоб цветок ещё раз нюхнул
И почему-то громко чихнул.
Потом ещё раз и два, чертыхнулся
И наконец таки проснулся.
Как лев на травке в саванне,
Он на мягком возлежал диване.
«Бывают же такие сны!
До чего же ярки и цветны.
Головой поклясться можно,
Это просто невозможно –
Белкой столько лет скакать,
Ну и посмеётся же мать.
Заодно отругает, как ни крути» -
Он поднялся, чтоб уйти.
Однако ж всё его тело
Подчиняться не хотело
И каким-то странным
Вдруг стало деревянным.
А шея, так та ото сна,
Видать, совсем затекла,
Потому что, как ни старалась,
Ну совсем не управлялась.
Такая сонливость его позабавила,
Хоть и лишних забот добавила,
Не гнулся ни один сустав,
А носом - тыкался то в шкаф,
То упирался прямо в стену
Или в косяк ей на замену.
Белки, славные зверьки,
Были чересчур юрки,
К нему на плечи забирались
И как будто бы прощались.
Выбравшись с трудом из дома,
С грацией прямого лома,
Он еле переставлял стопу,
Продираясь сквозь толпу.
Как назло, если уши не врали,
Рядом карлика казали.
Кругом буквально вопили
Ротозеи-простофили:
- Все сюда скорей идите
И на карлика взгляните,
Нет, до чего же страшный
Карлик ералашный!
На зрелища падкий народ
Продолжал орать: - Урод!
Откуда он только взялся?
Якоб тоже удивлялся.
В другое время и сам
Побежал бы к чудесам –
Приятно быть зевакою,
Разглядывая всякое.
“Но не сегодня. Ладушки?
Мне надо к милой матушке”.
Он оробел, придя на рынок, -
С детства не любил поминок.
Мама сидела на том же месте,
Однако было что-то в жесте,
В повороте головы…
Что-то скорбное, увы.
Она была совсем другой,
Подперев лицо рукой,
Товар не продавала,
А просто горевала.
«Странно, овощей ещё много,
Прохлаждался я немного,
Поспал чуток, мне очень жаль,
С чего бы такая печаль?»
Собравшись с духом, он подкрался
И своим именем назвался.
- Матушка, ты, видно, зла на меня? –
Якоб спросил, себя виня.
Ханна к нему повернулась
И как от чумы отмахнулась:
- Да ты, карлик, на шутки охоч,
Убирайся по-доброму прочь! –
И добавила утвердительно, -
Кривлянье твоё омерзительно.
Бедный Якоб испугался:
“Разве ж я когда кривлялся?
Она, наверно, нездорова”.
И продолжил робко снова:
- Что с тобой стряслось? Ангина?
Зачем ты прогоняешь сына?
Это Якоб, твой сын, приглядись.
Но тут товарки занялись:
- Ах ты, бессовестный урод,
Да как ты смеешь, мерзкий сброд,
Над её издеваться горем?
Будь ты проклят и опозорен!
Убирайся, дьявол во плОти,
Не то тебя мы поколотим.
Якоб, втоптанный в грязь,
Побежал, слезами давясь.
Чувствовал себя он жутко,
«Бог лишил людей рассудка?
Светоч разума угас?»,
Вопрошал он в сотый раз,
«Что, наконец, произошло,
И что на них на всех нашло?
Почему на меня все пялятся
И при этом зубоскалятся?
Что я сделал им плохого?»
Ответа не было, как такового.
«Матушка меня не признала
И от себя долой прогнала.
Пойду-ка я к родному крыльцу
Да и пожалуюсь отцу».
Дойдя до лачуги сапожника,
Он заглянул в неё осторожненько.
Отец сидел за работой,
Огорчённый какой-то заботой.
Якоб готов идти под растрел,
Но за этот день отец постарел.
Случайно глянув на дверь,
Он как загнанный зверь
Вдруг к стене прижался:
- Боже, в жизни так не пугался!
- Как Вам живётся, хранитель сапог? -
Якоб спросил, переступая порог.
- Плохо. Плохо, мой господин,
Я, ведь, тут совсем один.
Я старею, и потому дела
Без подмастерья, как сажа бела.
- А нет ли кого сердобольного,
Помощника добровольного? –
Якоб справки наводил, -
Он бы Вам и пособил.
- Ну как же, был у меня сынок,
Для лет своих смышлён, высок,
Ловкий и старательный,
К тому же, обаятельный.
Уж он бы ненавязчиво
Приманивал заказчиков, -
Сказал отец мечтательно, -
Как стало б замечательно,
И я не рванину убогую,
А тачал бы обувь новую.
- Так куда же он подевался? –
Голос Якоба сорвался.
- Бог весть, господинчик, - тот отвечал, -
Семь лет уж минуло, как на рынке пропал.
- Семь лет! – Якоб ушам не верил.
- Так точно. Да Вы проходите от двери.
Помню, жена прибежала
И, рыдая, рассказала,
Что сына ждала, как намечено,
Но он не вернулся до вечера,
Потом его долго искала,
Ещё надежда витала,
Но и она потом прошла,
А сына так и не нашла. -
Якоб заметил невольно,
Что отцу вспоминать было больно. -
А я, ведь, ей говорил не раз -
Не спускай с мальчишки глаз,
Якоб был, конечно, красив, -
Взгляд отцовский стал тосклив, -
Вот она им и гордилась,
Перед клиентами хвалилась,
Посылала к ним с овощами,
Мол, его там угощали,
Но, как бы он ни был хорош,
Я говорил - пропадёт ни за грош,
Смотри жена! Город большой,
Найдутся люди с чёрной душой, -
Отец говорил еле слышно, -
Так оно и вышло.
(И вот вам урок другой:
Не хвалитесь своей добротой.
И ничем другим не хвалитесь,
А не то невзначай возгордитесь,
А это, повторяю, для всех
Чуть ли не самый тяжёлый грех.)
- Пришла на рынок старуха,
Страшная как разруха,
Накупила столько, что не поднять,
И упросила мальчика нанять
Носильщиком. И вот жена,
Сердобольная душа,
Сына с ней отослала,
Чтоб ей пусто стало...
Старухе... - отец едва не рыдал, -
А сына больше никто не видал.
- Семь лет назад, говорите?
- Да Вы у любого спросите,
Многие нашего сына любили
И, хоть мы и не просили,
Каждый, чем мог, помогал,
А про бабку ту никто не знал...
Впрочем, кое-кто говорил у нас,
Что в пятьдесят лет раз
Приходит в город фея злая.
Буквально всё о травах зная,
Редкостные травки ищет,
А не найдя, тут же взыщет,
И на беду свою, тот пропадёт,
Кто дорогу ей перейдёт.
( Вот ещё один урок.
Дайте-ка себе зарок
Любую старость уважать.
И никогда не обижать,
Это Богу противно.
Кроме того, наивно
И порой даже опасно,
Помни о том ежечасно.
У старости есть преимущество -
Опыт бесценный, отсюда - могущество.
Кто знает, в чём она дока?
Дерзить может выйти боком.
Не зная брода,
Не суйся в воду.)
Сапожник задумался, было,
И, подобрав дратву и шило,
Хоть его немного трясло,
Возобновил своё ремесло.
Якоб стоял потрясённый,
Словно ветром унесённый.
Понемногу стало ясно,
Что сон тот видел не напрасно,
Да и не сон это вовсе был -
«Я семь лет у старой служил!
В виде белки... Ладно бы, лев».
Скорбь и нестерпимый гнев
Наполнили сердце болью,
Перцовой засыпали солью.
"Семь лет! у юности украли,
А взамен толковое что дали?
Чистить воском башмаки
Да замшей натирать полы?
Ах, да. Я сделался поваром.
Это, конечно же, здорово -
Теперь, к примеру, без вопросов
Наняться можно не матросом
На судно и, уж конечно, не докером,
А этим, как его? - кокером!"
Якоб молча стоял, как во сне,
Размышляя о судьбе.
Так бы он стоял и стоял,
Но тут отец его прервал:
- Не угодно ли что заказать, господин?
Пару туфель? Или футляр один?
- Это что ещё за товар?
- Ну как же, для носа футляр. -
Пояснил сапожник с улыбкой
И добавил: - Было б ошибкой
С носом подобным ходить,
Не пытаясь его защитить.
- Дался же Вам мой нос!
- Да Вы очнитесь от грёз, -
Сказал отец без конфуза, -
Хотя, это дело вкуса.
Но я б посоветовал всё же
Футляр из мягкой кожи.
У меня как раз завалялся кусок
Не меньше локтя на Ваш носок.
Конечно, в монетку влетит,
Зато надёжно защитит.
Нос такой иметь - не пустяк,
Наверно, бьётесь о каждый косяк
Или повозку, чтоб путь уступить,
Чудо-нос так легко повредить.
Мальчик просто онемел,
От ужаса оцепенел,
Но с силами собрался
И пощупать нос попытался.
Тот был толстый и кривой
В добрых две пяди длиной.
"Благодаря старухе, значит,
Мой облик переиначат.
Потому-то даже мать
Не хотела меня узнавать,
И вот почему избегали
И карликом все обзывали.
Отец быть вежливым старается,
Но и тот надо мной насмехается".
(Новый просится урок -
Даже, если кто убог,
Не стоит унижаться,
Над горем издеваться.
Насмехаясь над несчастьем,
Прогневить же можно счастье.
Тут, ведь, как придётся,
А вдруг, да отвернётся.
У кого порой нет ни шиша,
Может статься, святая душа.
А в неё, не стесняясь, плюют
Или же просто клюют.
Не бывает зла природа,
Доказал нам Квазимодо.)
- Мастер, - Якоб встал на опасный путь, -
Позвольте в зеркало взглянуть.
- Знаете что, молодой человек?
На Вашем месте я бы век
В зеркало не смотрелся, -
Отец от него отвертелся, -
Отучитесь от этой привычки,
Она подходит для певички, -
А затем добавил строго, -
Это не смешно, ей Богу.
- Ну пожалуйста, достаньте!
- Нету зеркала, отстаньте.
Если всё же приспичило. -
Раздраженье отца увеличилось, -
Ступайте к Урбану скорей.
И он был выставлен взашей.
Урбаном звали цирюльника,
Известного балагурника -
Между делом, брадобрей
Любил повеселить людей,
И жил как раз неподалёку.
"Обижаться нету проку",
Якоб, хоть и был подавлен,
Пошёл, куда был направлен.
- Здравствуйте, Урбан! Прошу простить,
Но хочу Вас попросить
Сделать одно одолжение -
Дозвольте взглянуть в отражение.
- В зеркало взглянуть хотите?
Ради Бога! Проходите, -
Урбан, как всегда, был весел,
Он даже гостю поклон отвесил, -
Какой Вы красавчик! - и погодя, -
А шейка как у лебедя,
Руки как у стройной девы,
Стан, достойный королевы,
И носик Ваш великолепен,
Вздёрнут чуть и ладно слеплен, -
Урбан заливисто ржал,
Но всё равно продолжал, -
Смотритесь на здоровье,
Величество коровье! –
И вместе с ним хохотал
Весь переполненный зал,
Казалось, даже стены смеялись
И от смеха сотрясались.
Якоб к зеркалу шагнул
И бесстрашно в него заглянул.
От того, что в нём отразилось,
Даже зеркало скривилось,
«Вот же глупое стекло.
Да, матушка, немудрено,
Что меня ты не признала -
От Якоба осталось мало.
В те дни твой сын был не таким,
Когда красовалась ты им.
Не похоже на победу, -
Якоб вёл с собой беседу, -
Расстраиваться поздно,
Смотрюсь я грандиозно».
Новый облик впечатлял.
Он невольно вспоминал
Тот злополучный день,
Когда пошло всё набекрень,
Как старуха пришла кривая,
Как обругал он её, невзирая
На возраст почтенный.
И вот теперь он сам согбенный,
И всё, что он высмеял в ней,
От носа до бровей,
Он получил охапкой,
Как и было обещано бабкой.
Недоверчив и предвзят
Тяжёлый исподлобья взгляд
Красных глаз горячих,
Видно, поросячьих.
Нос нависал огромный,
Как труба над домной,
Бесформенной колодкой
Прям до подбородка.
О шее даже не было речи -
Исчезла по самые плечи,
Правда, выгоду суля -
Ей нипочём теперь петля.
И, хоть рост не изменился,
Якоб весь преобразился –
Тело раздалось вширь,
Напоминая пузырь.
Маленькие ножки
Как две кривые сошки,
С трудом держали тулово,
Горбатое, сутулое.
К рукам нареканий нет –
Цветом старых галет
Руки не одрябли,
Руки были как грабли.
Таким он был на вид,
Как будто вдребезги разбит.
Его, конечно, назад собрали,
Но решительно всё переврали,
Учебный создав экспонат.
Ну, а кто же виноват?
Не плевал бы в колодец,
Не стоял бы как уродец.
- Ну как, налюбовались? –
Поинтересовались, -
Такая умора во сне не приснится,
Но внешность…она должна цениться,
И вот что, Ваше сияние, -
Излучая само обаяние,
Урбан подумал, балда,
Что взял быка за рога. –
Цирюльник Шаум, мой сосед,
Дай Бог долгих ему лет,
Раздобыл где-то там великана,
Отличная, к слову, реклама,
Но великан убыточный проект,
А вот Вы, молодой человек,
Утверждать можно смело,
Совсем другое дело.
Идите ко мне на службу,
Обещаю долгую дружбу,
Еду от пуза и платье,
Отдам свою кровать я,
Ни в чём не будет нужды,
А взамен попрошу ерунды –
По утрам у входа стоять
И народ, стало быть, зазывать,
За мной всюду следовать,
Полотенцами заведовать,
Взбивать пену мыльную,
И прибыль возьмём обильную! –
Своей выдумкой довольный,
Наконец замолчал, малахольный.
Потом добавил невзначай –
А ещё будут давать на чай.
Якоб устал от этой лапши
И где-то в глубине души
Предложенью возмутился,
Однако даже не смутился.
Урбан пел как соловей,
Но и Якоб стал мудрей.
Как бы гордость ни страдала,
Во избежание скандала,
Он вполне достойно
И совершенно спокойно
Отказался от этого бремени,
Мол, нет свободного времени.
Якоб всё же горевал.
Не от того, что потерял
Семь лет заодно с красотой,
Не от внешности срамной,
А лишь о том, что словно пса
Его прогнали от дома отца.
И он решил, что нужно опять
У мамы счастья попытать.
К ней подойдя, он попросил
Найти в себе душевных сил
И выслушать его, не злясь.
И, горьким опытом делясь,
Якоб снова рассказал
Всё, что помнил и знал –
И про тот несчастный день,
И про старуху, ясен пень,
И про случаи из детства,
Начиная с малолетства,
И, само собой, про то
КАк и, собственно, за что
Он в урода превратился,
Как он с белками сдружился,
Где пропадал столько лет
И что научился готовить обед.
Ханна задумалась невольно,
Смотреть на карлу было больно
И даже противно, но всё же
На правду было похоже.
Но сердце матери молчало,
И участие белок смущало,
Да и в фее она сомневалась,
Короче, сильно колебалась,
И прояснить все детали
Она смогла бы едва ли.
«Чтоб не вляпаться в лужу,
Спросить бы надо у мужа»,
Ханна здраво рассудила
И к дому тут же поспешила,
Доверив нести корзину
Непризнанному сыну.
- Дорогой, представляешь, - сразу
Ханна перешла к рассказу, -
Твердит горбатый господин,
Что он якобы наш сын.
Мол, на рынке был сворован,
И злою феей околдован,
Взаперти семь лет держали,
И удивлён, что не признали.
- Вот как!? – сапожник был взволнован, -
Рассказал, говоришь? Зачарован?
Ну, гадёныш, дождёшься ремня!
Выведал подло всё у меня
И пошёл морочить жену дорогую?
Вот я тебя сейчас расколдую!
Чтоб слова дошли быстрей,
Связку он схватил ремней,
Новых, не истерзанных,
Только что нарезанных,
И давай горбуна охаживать,
Руки и спину уваживать.
Якоб закричал от боли
И заплакал поневоле,
И, чтобы концы не отдать,
Вынужден был бежать.
Якоб познал в полной мере,
Как, в сущности, мир лицемерен.
Внешне благопристойный,
Но далеко не сердобольный.
За целый день! Бог весть,
Он ни попить не смог, ни поесть,
Не подал никто краюхи хлебной.
От диспозиции враждебной
Карлик, было, приуныл,
Так его город страшил,
Но надо всё же решить,
Как ему дальше жить,
Конец света ещё не настал.
В эту ночь он почти не спал,
Всё думы одолевали
Да и ступени спать не давали –
Камни у церкви холодные,
Для ночлега не удобные.
Сидит Якоб, гадает:
«Так, цирюльня отпадает.
Пусть я маленький урод,
Но реклама подождёт –
Шутовство не для меня»,
Рекламный бизнес хороня,
Якоб, зевнув, потянулся,
И тут его взгляд споткнулся –
Видный за несколько миль,
В небо устремился шпиль.
Дворец! Средь городского посада.
«Вот туда-то мне и надо!
Если память мне не врёт,
Герцог – редкостный проглот,
И по эту сторону гор –
Чемпион среди обжор.
Его волнуют только стол,
Лакомства и разносол,
И ему, как ни крутись,
Без повара не обойтись. –
Он вскочил, улыбку не тая, -
А лучший повар – это я!»
Сотворив первым делом молитву,
Якоб шёл ко дворцу, как на битву,
Не стесняясь вида увечного
И пугая каждого встречного.
У ворот стояли привратники,
Своим алебардам соратники.
Пожелав дежурства им славного,
Он потребовал повара главного,
Чем вызвал бурю веселья,
Как в кабаке от зелья.
Отсмеявшись, всё же стражники
Повели его, старые бражники,
Удивляясь посетителю,
К дворцовому смотрителю.
По дороге со всех сторон,
Словно стая голодных ворон,
Локтями толкая друг друга,
Слеталась местная прислуга –
Конюхи, побросав скребки,
Скороходы, ногами легки,
Ключники и сторожа,
Двадцать четыре пажа,
Камердинер в алой ливрее
И прочие лакеи.
Ох, уж эта молодёжь,
Такой устроили галдёж,
Будто к ним из ниоткуда
Прислали заморское чудо.
На шум и гам, сурово глядя,
Вышел очень грозный дядя –
Его благородие, смотритель,
Дворцовых слуг повелитель.
- Это кто тут шумит и лает?
Герцог ещё почивает! -
Смотритель гневно взглянул
И плёткой слуг стеганул.
- Не сердитесь, наш господин, -
Заорали все как один,
Поклонившись до земли, -
Мы Вам карлу привели.
Карлик явно не простой,
Сразу страшный и смешной.
При виде гостя он смягчился,
Но смеяться не решился,
В отличие от прочего воинства,
У него были честь и достоинство.
- Ну что ж, - сказал он без вражды, -
Лейб-карлики нам нужны.
- Нет, господин, я повар умелый, -
Не согласился карлик смелый. –
На внешность мою не глядите,
На кухню скорей отведите.
- Воля твоя, и мне всё равно,
Только поваром быть не смешно.
Вот если б ты стал лейб-шутом, -
Добавил смотритель потом, -
Мог бы смело дурака валять,
Без меры есть и вдоволь спать.
А лейб, чтобы знал, - не обиженный,
А к самому монарху приближенный.
«Впервые, - думал Якоб, слушая, -
Ко мне проявили радушие»,
Но продолжал стоять на своём.
И они, уже вдвоём,
Прошли через сад из левкой
К начальнику кухни в покой.
- Вот, - смотритель карлика представил, -
К Вам привести меня заставил.
Говорит, я б не стал Вас беспокоить,
Что хорошо умеет готовить.
- Что? – начальник кухни даже встал
И от души захохотал, -
Тот, кто послал тебя,
Чтобы наняться в повара,
Над тобой, мой друг, поглумился.
Однако Якоб не смутился:
- Ваша милость, вид мой гнусный
Не отменяет то, что я повар искусный.
Разве жаль Вам яичка-другого,
Немного сиропа, вина сухого,
Пряностей малой толики
И муки на отдельном столике, -
Якоб считал с интервалом, -
Если в доме всего навалом.
Никому не станется худо,
Приготовить, дозволив мне, блюдо.
И тогда, прошу меня понять,
Вы должны будете признать,
Что моё блюдо не бурда,
И этот повар хоть куда.
У карлика глаза сверкали
Да и речи впечатляли.
- Ну что ж! Мы будем не правы,
Отказавшись от этой забавы, -
Начальник кухни пробасил
И за собой пройти пригласил.
Кухня была просторной,
Во истину, огромной.
Она вмещала двадцать плит,
Где день и ночь огонь горит,
А между ними, верьте, текла
Наичистейшая вода,
В которой, плавая, плескалась
Живая рыба. Содержалась
Кухня в полном порядке,
Кастрюльки, шумовки, прихватки…
Всё сверкало чистотой
И было точно под рукой.
Шкафы ломились от припасов -
На два полка было запасов
Разной провизии,
А, может, и для дивизии.
Здесь, почитай, было собрано
И на полках расфасовано
Всё, что по части разноплодия,
Лакомств и чревоугодия.
Челядь у плит толпилась грудой,
Неистово гремя посудой,
Но когда вошёл гоф-повар,
Всё стихло, и звон и говор.
- Что на завтрак пожелали? –
Он спросил собравшихся в зале.
- Датский, значит, супец, -
Отвечал старый повар, по завтракам спец,
Глянув в записи мельком, -
И, значит, к нему фрикадельки,
Гамбургские красные, -
Уточнения были напрасные.
Эти два блюда всегда
Шли в паре, как хлеб и вода.
Гоф-повар обратился лично
К Якобу: - Вот и отлично!
Ты слышал, что заказали?
С этим справишься едва ли.
Датский суп - непростое блюдо,
А уж фрикадельки, так просто чудо
И наш, так сказать, секрет.
- Ничего необычного нет, -
Не раз, и не два, в виде белки
Якоб наполнял тарелки,
Датский суп готовя, –
Как известно, в его основе
Такая-то травка, кабанье сало,
Специй, пряностей немало,
Несколько яиц, коренья,
Вот и всё приготовленье.
А для фрикаделек надо, -
Он понизил громкость доклада,
Обращаясь к поварам и только, -
Четыре вида мяса, вот столько,
Немного терпкого вина,
Утиный жир, имбирь и трава
С названьем «радость желудка».
- Тронуться можно, значит, рассудком, -
Старый повар заключил, -
Какой чародей тебя, значит, учил?
Уменье твоё филигранно,
Назвал, ведь, всё точно, значит, до грамма.
А про траву, что «потехой» назвал,
Я и сам, по правде, значит, не знал.
С ней вкус, уверен, будет густым,
Клянусь Бенедиктом, значит, святым!
- М-да, - начальник кухни не юлил, -
Меня, признаться, ты удивил
И заслужил рукоплескание.
Однако, перейдём к испытанию!
Что встали, как папуасы?
Несите скорее припасы,
Посуду не забудьте
И табуретку раздобудьте,
Карлик ростом слишком мал,
Ему плита – как пьедестал.
Якоб крестом себя осенил
И к процессу приступил.
Повара, поварята и слуги
С ближайшей к кухне округи,
Все вокруг него сгрудились,
Смотрели жадно и дивились,
Как тот ловко, залихватски
Готовил супчик этот датский.
Якоб словно колдовал
И команды раздавал,
А публика восторгалась,
Как здорово получалось,
Буквально, всё на диво,
Опрятно и красиво.
Вскоре он велел огонь убавить
И два котла на печь поставить.
Якоб варево мешал
И вслух терпеливо считал.
Пять сотен отмерил, бубня,
И крикнул: - Снимайте с огня!
Отвесив поклон контрольный,
Он замер, собой довольный,
Мол, завтрак на подносе,
Отведайте, милости просим.
Гоф-повар ложкой золотой,
Ополоснув её водой
И зачерпнув из котла, нахмурился,
А, попробовав, зажмурился,
После щёлкнул языком
В блаженстве почти неземном:
- Нет, до чего восхитительно!
Клянусь всем на свете, действительно,
Это суп великого творца,
Попробуйте, смотритель дворца!
Тот, отведав, пришёл в восторг
И речь хвалебную исторг:
- Дорогие мои повара!
Вы хоть куда все мастера,
Таких по пальцам перечесть,
И для меня большая честь
С вами вместе служить,
И всё же должен заключить,
Как бы вы ни старались,
Но эти блюда не давались
Вам так же основательно
И, само собой, замечательно.
Старый повар тоже отведал,
После чего охотно поведал,
С почтением карлу обняв:
- Да, малыш, ты исключительно прав!
Ты удивительно, значит, хорош,
Я не поставлю и ломаный грош
На особу, даже знатную,
Коль будет чушь нести обратную.
А травка, значит, «для желудка потеха»,
Придаёт яркий вкус, говорю не для смеха.
- Однако, хватит выступать,
Пора на стол подавать, -
Гоф-повар счёл опомниться, -
Вон, камердинер на кухню ломится
В этой алой своей ливрее.
Наливайте, да пожирнее!
Сказал и Якоба повёл к себе,
Чтоб помолиться в тишине,
Но не прочли даже «Отче наш»,
Как в комнату ворвался паж,
От герцога посыльный,
Скороход мобильный.
Вновь прибывший пот утёр:
- К Его Величеству! на ковёр!
Гоф-повар приоделся враз
И побежал исполнять приказ.
Герцог сидел предовольный,
И повар вздохнул, окрылённый -
На этот раз пронесло, кажись,
А то, бывало, только держись,
Получал раз-другой на орехи
За малейшие огрехи.
- Послушай, - начал герцог,
У гоф-повара ёкнуло сердце, -
Тебя я знаю много лет,
Ты готовишь мне обед
С тех пор, как сижу на троне,
И всегда я тобой был доволен.
Но меня не проведёшь,
Сегодня завтрак так хорош,
Как никогда не бывал.
Так просвети, чтоб я знал,
Кто готовит так вкусно
И кто повар тот искусный?
Пошлём ему пяток монет,
Ну, или праздничный букет.
- Господин мой прав, как всегда, -
Гоф-повар шёл издалека, -
Сегодня кое-что случилось,
Если позволит Ваша милость,
Я всё подробно расскажу,
А, надо будет, покажу -
История показательна
И, само собой, занимательна.
И он поведал, не спеша,
Про кулинара-малыша.
Герцог внимательно слушал
И по привычке что-то кушал:
- Ничего не слышал милей,
Зовите карлика скорей!
Якоб даже не мечтал,
Ещё утром он прозябал,
Грея церковный гранит,
И вот – перед герцогом стоит.
- Ну, что ж, дружок, давай,
Про себя выкладывай,
Откуда ты взялся такой,
Не стесняйся, гость дорогой, -
Монарх поудобнее сел.
А вот Якоб врать не умел –
Ну не мог же он сказать,
Что был вынужден скакать
Белкой в доме у феи.
Чего доброго, вздёрнут на рее,
Колдовства везде боялись
И от него быстрей избавлялись.
- Моя история проста,
Я, Ваша светлость, сирота,
Бродил по миру, ища пропитание.
Меня взяла на воспитание
Старая женщина одна,
Из жалости, видать, она
В своём доме приютила
И стряпать там же научила.
Обойдя сто пыльных дорог,
Судьба привела к Вам на порог,
Где в надежде хочу просить
Верой и правдой служить, -
Якоб поклонился низко.
- Проделал путь ты неблизкий… -
Герцог задумался, усы теребя, -
Хорошо, оставайся у меня!
Преданный повар мне нужен…
Станешь завтрак готовить и ужин,
И, само собой, варить обед.
За это будешь обут, одет,
Получишь праздничное платье,
Его повесишь над кроватью,
Флакон стеклянный духов
И пару, сверх того, штанов.
И отныне твой доход –
Пятьдесят дукатов в год, -
Герцог был не жаден, -
И последний вопрос уладим.
Поскольку все от меня
Получают свои имена,
В этом плане я виртуоз,
Будешь зваться… Карлик Нос!
Вот так, человек молодой,
Отвратный видом, но с чистой душой,
По праву занял важную
Должность патронажную.
И, скажем без ложной лести,
Он был на своём насесте –
Не лез наверх и вниз не гадил,
И с теми, кто был рядом, ладил,
Ни перед кем не возносился.
А герцог, кстати, изменился.
Другим, ведь, человеком стал.
Раньше всякий трепетал,
Когда подавали на стол –
Герцог, словно дискобол,
Тарелки с мисками швырял,
И частенько попадал,
Когда еда не нравилась.
Ситуация резко исправилась
Чуть появился Карлик Нос.
Во-первых, явно вырос спрос,
До Якоба герцог трапезничал
И как дитё привередничал
Трижды за день, но теперь
Он кушал пять раз без потерь
Среди посуды и силы живой.
Во-вторых - наслаждался едой,
Искусство Носа так нравилось,
Что фигура тут же поправилась,
Но по всему, было видно,
Предела ещё не достигла.
Гоф-повар позабыть не мог,
Когда вдруг сильно занемог,
Получив от герцога в лоб,
Как самый последний холоп,
Увесистой телячьей ножкой,
Недожаренной немножко.
Три дня с постели не вставал,
При виде герцога икал.
И даже дукатов звон
Не прогонял обиду вон.
Но сейчас монарх улыбался
И с удовольствием общался
И с ним и с Карлик Носом,
Всякий раз задаваясь вопросом
«Ну, где же ты раньше был?».
Частенько герцог с рук кормил
Карлик Носа и гостей,
Демонстрируя близость властей
И свою благодарность.
А у карлика популярность
Стала поразительной.
О том, что он омерзительный,
Все вдруг забыли разом,
И, не моргнув даже глазом,
Добивались разрешения
На кулинарного глянуть гения,
Взять уроки мастерства
У несчастного существа,
Которого вчера буквально
Унижали зло и нахально.
Но богатство и власть
Заставляют ниц упасть.
Кого нещадно обижали,
Вдруг раз – зауважали,
Вот чего добилась
При дворе высокая милость.
Уроки для слуг господ
Приносили немалый доход,
Каждый платил пол-дуката,
И можно зажить богато,
Но Якоб денег не считал,
А на кухне их раздавал,
Заслужив безусловный почёт,
А пара завистников не в счёт.
Так пролетело два года.
Якоб успокоился немного,
Его вид не отторжение,
А вызывал теперь уважение.
Когда он делал закупки,
Торговки тянули губки
И были счастливы до слёз.
Ещё бы! Великий Карлик Нос
Никогда не требовал сдачу
И, болтали, приносит удачу.
Внимание легенды
Сулило дивиденды,
Иные девицы всерьёз
Жалели, что Карлик Нос
Всего лишь покупатель,
Не щедрый воздыхатель,
И, если подумать малость,
Он вызывал даже жалость.
Вид, конечно, дурашный
И не такой уж и страшный.
Так Якоб и жил, обид не чуя,
Лишь о родителях тоскуя.
Жил бы и дальше себе припеваючи,
Да судьба обошлась с ним играючи.
Однажды Якоб без затей
Отправился на рынок гусей.
Несколько раз прошёлся,
Нужный гусь не нашёлся –
Герцог был из настырных,
Признавал гусей только жирных.
Собравшись, было, уходить,
Напоследок решил уточнить,
Отчего торговка одна,
Сидящая в конце ряда,
Не зазывает ничуть
На свой товар взглянуть.
Подошёл. Хоть и не горстями,
Но торгует всё же гусями.
Он их проверил так и сяк,
Гусей, конечно, не косяк,
Всего лишь три посчитаны,
Зато вполне упитанны.
Не торгуясь, всех купив
И на плечи клетку взвалив,
Якоб пустился в путь,
Удивившись, правда, чуть.
Как у той бабуси,
Два весёлых гуся
Драли глотки, гоготали,
Как на сельской пасторали,
Пеняя тесным клетям,
Как и свойственно гусям.
А вот третий с ними гусь,
Сентиментальным покажусь,
Взгляд имел вопрошающий,
Сам грустный и вздыхающий.
И вообще, признаться боюсь,
Это гусыня была, а не гусь.
- Гусыня, кажись, захворала,
Первой прикончу, чтоб не страдала, -
Пробубнил себе под нос
Всемогущий Карлик Нос.
Но в ответ вдруг услыхал
И, чуть было, не упал:
- Если ты меня заколешь,
Обещаю, волком взвоешь,
И, если шею мне свернёшь,
То и дня не проживёшь!
- Вот это да! Боюсь ошибиться,
Но это что? Говорящая птица? –
Карлик Нос поставил клети, -
Чего не бывает на свете!
Впрочем, бьюсь об заклад,
Этот глаз печальных взгляд
Говорит мне об одном -
Тут явно пахнет колдовством.
Жизнь сложна и богата,
Сам был белкой когда-то.
- Ты прав, - гусыня отвечала, -
Меня немного потрепало,
Я не такою родилась, -
Она слезами залилась,
Якоб, как мог, утешал.
- Никто не думал, не гадал,
Что самого Веттербока дочь,
Будет жизнь свою волочь,
Став пернатой дичью, -
Она противилась обличью, -
И что прекрасная Мими
Вдруг закончит свои дни
Изысканным рулетом,
Ну, иль гусиным паштетом!
Не о таком я мечтала, -
Гусыня горько рыдала.
- Милая Мими увидит,
Что никто её не обидит,
Не нужно больше слёз, -
Воскликнул Карлик Нос, -
И уж мне ли не знать,
Каково это, страдать,
Так что, успокойтесь,
На позитив настройтесь.
Я верный способ отыщу
И отцу Вас возвращу.
Помолившись Деве Святой,
Он Мими устроил постой,
Удобные сделав полати
В своих покоях у кровати.
Поварам на кухне пояснил,
Что он всегда гусей кормил
По особой секретной методе
Приближенно к природе.
Ему пришлось невинно лгать,
Чтобы с ней в саду гулять.
Согласно новой схеме
Он всё свободное время
С гусыней милой проводил
И первым делом расспросил
Что всё-таки произошло
И как исправить это зло.
- Мы всегда, не зная горя,
Жили за Варяжским морем
В замке средь лесов и скал
На Готланде. Поди, слыхал?
Отец мой, маг и чародей,
Недолюбливал людей,
Потому и жили в тиши
В самой настоящей глуши.
Как-то отец, - Мими продолжала, -
Очутился в центре скандала
Вместе с феей, поднявшей визг,
С ней разругавшись вдрызг.
Что там они не поделили,
Мы даже толком не спросили -
Всё бросив, драпали поспешно,
Такой там ад стоял кромешный.
Силы отца были ох, как могучи,
Но ведьма оказалась круче -
Маг великий с той разборки
Бежал в портках, роняя опорки.
Ну, и я попала ей под руку,
Век не забуду эту змеюку,
Теперь, как видишь, я в гостях
У карлика живу в гусях.
- М-да, - его лицо прояснилось, -
Ничего подобного мне и не снилось,
Моя история попроще... –
Он оглядел свои жалкие мощи
И гусыне в деталях поведал,
Как у феи одной отобедал.
Гусыня, слушая, кивала,
Как-будто что-то вспоминала:
- Пожалуй, я смогу тебе помочь,
Я всё-таки мага любимая дочь,
В подобных делах я довольно сведуща,
Всё дело в травке той цветущей.
И, если ты её найдёшь,
Облик прежний свой вернёшь.
- Хм, осталось только узнать,
Что искать и где искать, -
Якоб грустно улыбнулся
И даже мельком обернулся,
А вдруг искомая трава
У него в углу росла, –
Травки редкого пошиба
Мне не найти. Но всё ж, спасибо.
Вдруг в покои ворвался курьер,
Сам фельдегерь, причём офицер.
«Что-то важное стряслось, -
Подумал Якоб, - началось…»
- Его Величество нарочно
Послал за Вами. Это срочно! –
Фельдегерь бедный так орал,
Словно в атаку с шашкой скакал.
В тронном зале, Якоб отметил,
Казалось, что герцог на диете,
Таким он был огромным,
Светлым и просторным.
А рядом, будто двойник,
Дюже похожий был мужик,
Такой же толстый, с бородой,
Ещё довольно молодой,
Одет по-царски, точёная трость…
- Ко мне приехал важный гость,
Мой друг, соседний князь, -
Герцог, гостю поклонясь,
На карлика строго взирал,
Как на капрала генерал. -
И вот, узнать настала пора,
Насколько верный ты слуга.
Этот князь, да будет известно,
О тебе отзывается лестно,
Мол, и до него слухи дошли,
Как мои повара хороши.
Он сам превеликий гурман, -
Герцог погладил свой пузан, -
И кухни тонкий знаток.
И я хочу, дорогой дружок,
Чтобы ты мастерство проявил
И чертовски его удивил.
И чтоб я не видел дважды
Блюд, поданных однажды.
Позаботься о том, Карлик Нос...
Ах, да! Финансовый вопрос!
Поспешай в казну скорей,
Тебя там ждёт казначей,
И от рассвета до заката,
Всё до последнего дуката, -
Он плечами повёл безоружно, -
Тебе отдадут, если нужно.
Да хоть алмазы с золотом жарь,
Только в грязь лицом не ударь!
Я лучше по миру пойду
И в порошок тебя сотру,
Чем перед гостем моим, заметь,
Я буду вынужден краснеть!
- Воля Ваша, - Якоб ответил, -
Да будет день Ваш чист и светел.
Бог свидетель, его лишь молим,
Князь гурманов будет доволен, –
Карлик Нос поклонился
И на кухню удалился.
Маленький повар, как и сказал,
Профпригодность доказал,
Было даже мнение,
Сверх всякого умения.
Его гвардейский экипаж
Кухню взял на абордаж.
Вокруг клубился дым густой,
Как в баталии морской,
Повинуясь кашеварам,
Двадцать плит пылали жаром
Словно пушки корабля.
Сковородками гремя,
Старый кок кричал: - Аврал!
Чёрт бы, значит, вас побрал.
Эй, в кладовке, не зевай,
Припасы, значит, подавай!
Тотчас юнги-поварята
Подносили перец, мяту,
Базилик, шафран, тимьян,
Розмарин, чабрец, бадьян,
Сельдерей, укроп, горчицу,
Эстрагон, чеснок, корицу,
Куркуму, кинзу, ваниль,
Кардамон, полынь, имбирь,
Тмин, аир, анис, петрушку …–
Затеял, герцог, заварушку!
С ног, буквально, все валились,
Повара на кухне бились,
Как корсары, на износ,
С ними дядька, Карлик Нос.
Капитаном встав к рулю,
Не дал утопнуть кораблю,
Курс прокладывал умело,
Обходя пороги смело.
Стоя день и ночь на вахте,
Будто сам Стаханов в шахте,
Якоб силы не щадил
И почти что победил.
Две недели! кто бы знал,
Князь заезжий поглощал
Всё до малого кусочка,
Как бездоннейшая бочка.
На пятнадцатый день, по утру,
Призвали Якоба к столу.
- Ты повар замечательный,
Талантливый, старательный, -
Чужеземец речь толкал, -
И ты ни разу не подал
Дважды блюда, это плюс.
У тебя отменный вкус,
Высокая культура
И чудо-рецептура.
Добавлю также, без прикрас,
Ты удивил меня не раз,
В скобках заметить можно,
Это сделать довольно сложно.
Ты тайны многие постиг
И, как опытный стратиг,
Смог своё дело превратить, -
Князь и не думал шутить, -
У меня такое чувство,
В настоящее искусство.
Карлик, далеко не лох,
Смутно чувствовал подвох,
Князь не просто так хвалил,
А к чему-то там клонил.
- У меня к тебе вопрос,
Драгоценный Карлик Нос,
Отчего ты до сих пор, -
Пошёл серьёзный разговор,
По спине холодок пробежал, -
На стол, к примеру, не подал
Да будет он благословен,
Царя паштетов – «сюзерен»?
Я, ведь, сразу догадался, -
Франкский князь заулыбался,
И было видно, что не врал, –
Ты – паштетный генерал.
Якоб, было, растерялся,
То, чего он опасался,
Наконец, произошло –
Ровным счётом, ничего,
Карлик сердцем горевал,
О паштете он не знал.
Неизбежность осознав,
Якоб, в руки себя взяв,
Всё же подумал - «ну вот,
Ты и попался, урод».
Монархи ждали объясненья:
- Сегодня только воскресенье!
Ваша милость, не сердитесь,
Я думал, Вы подзадержитесь
Минимум до четверга.
Ваш незадачливый слуга
Решил «сюзерен» приберечь
И в день отъезда Вам испечь
Исключительно в знак уважения.
- Вот как? Прошу прощения, –
Герцог раздраженно встрял, -
Ты никогда не предлагал
Мне «сюзерен» отведать.
Разреши, милый друг, разведать -
Ты что ж, решил почтить, пардон,
Монарха в день похорон?
Завтра же чудное блюдо
Подашь на стол, приблуда!
- Как пожелает господин! –
Паштетов грозный властелин
Удалился в покои, икая,
Как делать паштет тот, не зная.
Придя, разбитый, домой
И размышляя над судьбой,
Увы, теперь незавидной,
О причине очевидной
Он гусыне тут же поведал.
- Да мой отец никогда не обедал
Без «сюзерена» твоего! –
Огорошила Мими его. –
Так что, слёзы не лей
И дуй на кухню скорей.
Паштет состоит всего-то
Из этого, да из того-то,
Причём этого нужно вот столько,
А того - почти нисколько.
Может, я что подзабыла,
Не до паштетов мне было,
Но в принципе, всё верно,
Не такой князь знаток, наверно.
Карлик день благословил,
Когда гусыню прикупил,
И помчался, браня двух эстетов,
Готовить царя паштетов.
Сделав немного на пробу,
Поместил часть продукта в утробу.
Та довольно проурчала,
Мол, сгодится для начала,
Получилось довольно прилично,
Где-то даже романтично.
Гоф-повар тоже заценил
И класс паштета подтвердил.
Наутро Карлик Нос испёк
«Сюзерен» и поволок
Целый противень паштета
К столу, согласно этикета.
Герцог гладил эспаньолку,
Но сидел, как на иголках.
Он сразу отхватил ломоть,
Не в силах жадность побороть.
Проглотив изрядный кусок,
Глаза воздел под потолок:
- Не обойтись без пиетета -
Настоящий царь паштетов!
А карлик мой – царь поваров,
Клянусь портретами отцов! –
Он обратился к гостю вдруг, -
А Вы что скажете, мой друг?
Князь отвечать не спешил,
Сперва кусочек откусил,
Пошлепал губами потом
И усмехнулся едким смешком:
- Приготовлено совсем недурно…
Но как-то уж номенклатурно,
Слишком правильный паштет,
А изюминки-то нет!
Герцог густо покраснел:
- Да как ты, карлик, посмел,
Позорить герцога, тварь!
Ты не повар, а свинарь,
Да я за твою стряпню
Тебя живьём похороню!
- Но позвольте, господин,
Волноваться нет причин,
Я по рецепту всё делал, -
Якоб возражал довольно смело, -
Не может тут, прошу понять,
Чего-то там недоставать.
- Лжёшь, собака! Князь считает,
В нём изюма не хватает!
Может, снять твою голову с плеч
Да вместо паштета запечь? –
Заключил герцог злой,
Пихая карлика ногой.
- Помилуйте, светлый князь! –
У ног его очутясь,
Карлик за жизнь цеплялся, -
Я, ведь, так для Вас старался,
Это всего лишь снедь,
Не дайте мне умереть -
Скажите, ради Иисуса,
Чего не хватило для вкуса?
Гость рассмеялся: - Похоже,
Тебе это вряд ли поможет.
Ещё вчера подумал я,
Не едать им кушанья
Таким, как готовят у нас.
Паштету особый окрас
И вкус такой желанный,
Кисло-сладко-пряный,
Травка даёт лесная,
О которой тут не знают.
Так что, твой герцог в пролёте,
Травы вы не найдёте, -
А потом добавил тихо, -
Она зовётся «вкусночиха»
Или «чихай на здоровье».
Герцог не повёл даже бровью:
- Нет, он травку найдёт,
Или башня его упадёт, -
Он был в лютой ярости, -
Не видать ему старости,
Своей честью клянусь,
Если завтра этот гусь,
Горбоносый и кривой,
Паштет не явит с той травой.
Прочь иди, даю тебе сутки! –
Стало всем ясно – кончились шутки.
- Очень странно, не пойму,
Но, видно, чувство де-жа-вю
Только что я испытала, -
Гусыня карлику сказала,
Когда вернулся он домой, -
Опять ты плачешь, сам не свой.
Ну что, мой друг, скажи на милость,
С тобою снова приключилось?
Погоди, угадаю едва ли –
Паштет вы сами весь сожрали,
И герцог остался с носом…
- Смешно до слёз… И до поноса… -
Якоб был не в духе, -
До меня доходят слухи,
Палач топор навострил…
Я бы тоже поострил,
Но, боюсь, вот потеха,
Мне завтра будет не до смеха.
И он рассказал без сует,
Чем закончился фуршет.
- Где искать мне ту траву,
Я ума не приложу, –
Карлик Нос не кривлялся,
А с гусынею прощался, -
Я слово дал тебя беречь.
Самому мне не убечь,
Крылья вряд ли отращу,
Но тебя я отпущу.
- Это, братец, не беда
И, пока что, ерунда.
Но вот, когда козлик маленький
Идёт на бездной, удаленький,
По то-онкой такой жёрдочке,
Ухмыляясь косматой мордочкой,
И вдруг, аккурат посредине пути,
Подобный исход себе допусти,
Ломается жердь навсегда -
Вот это точно, беда!
- Если в травке всё дело, -
Мими глазами блестела, -
Помогу, не тушуйся, опять,
У меня зачёты сданы все на пять
В чародейском ремесле,
И по травам в том числе.
В иное время, понять не сложно,
Тебя, вполне возможно,
Палач пригласил бы на плаху
Да и разделал, как Бог черепаху.
Но по счастью, судьба игрунья,
У нас сегодня полнолунье,
А «вкусночиха», доверься мне,
Цветёт как раз при полной луне.
- Недаром говорит народ,
Дуракам всегда везёт, -
Он сказал трагично,
Вполне самокритично.
- Нам нужно время не терять,
Каштаны вместе поискать, -
Гусыня встала с диванов, -
Нет ли где тут каштанов?
- У озера! что за стеной, -
Оживился карл боевой.
Прихватив Мими под мышку,
Якоб бросился вприпрыжку
«Вкусночиху» ту искать.
Привратник заорал: - Стоять! –
Алебарда на грудь нацелена, -
Выпускать никого не велено.
Мне, право, очень жалко Вас,
Но у меня, увы, приказ.
- И у меня приказ, дружище, -
Он отодвинул топорище, -
Вот эту гусыню, друг мой,
Я кормлю специальной травой,
Она у озера растёт.
Нас герцог в порошок сотрёт,
Коли гусыня не дозреет
Или, не дай Бог, околеет.
Из-за такой, прости, ерунды
Ты лишишься головы.
Голова мне твоя дорога, -
Якоб взял быка за рога, -
Посему, давай не греши
И траву собирать разреши.
А чтобы я не убежал, -
Карлик, как мог, убеждал, -
Ты сможешь меня охранять
И, при случае, легко догнать.
Я траву свою найду
И никуда не убегу,
А, чтобы нас никто не искал,
У ворот подежурит фискал.
И, заметь, это лучшее для нас -
Мы оба выполним приказ, -
Якоб был убедителен.
А охранник – нерешителен,
Повар его застращал,
Он глазами безумно вращал,
Но выход всё же нашёлся:
- Чёрт с тобой! – нервно прошёлся, -
Я тебя к пруду провожу
И учитывай - зорко слежу.
И вот, наконец-то, дошли…
Травы пока не нашли,
Мими под каштанами шарила,
И время почти разбазарила,
Становясь при этом грустней.
Якоб следовал за ней,
Шёл и думал о воде
И об остром топоре -
«Уж лучше просто утопиться,
Чем башки своей лишиться».
Гусыня рыскала, молилась,
Но трава не находилась.
Она заплакала от страха,
Не избежать, казалось, краха.
Вокруг решительно смеркалось,
Судьба как будто насмехалась -
День уходил, и с ним
Надежда таяла как дым.
В потёмках стало трудно
Искать, почти безрассудно.
На той стороне пруда
Раскинул ветви без труда,
Якоб видел сквозь туман,
Большой развесистый каштан.
- Пойдём-ка, подружка, глянем,
А вдруг, да и воспрянем,
Быть может, там… в одночасье
Свободу отыщем и счастье, -
Он побежал, что есть мочи,
Не так уж и шибко, впрочем –
На маленьких ножках, слышь,
Далеко не убежишь.
Гусыня следом припустила.
Тень от дерева застила
Всё, что под ним росло,
В таких местах обитает зло,
Как в лесу у баба-яги,
Не видать было ни зги.
Вдруг Мими остановилась:
- Я не зря весь день молилась!
Вот она, травка, та самая,
Клянусь родной своей мамою, -
Гусыня светилась от радости,
Крылья сложив для наглядности.
Утверждать до конца не берусь,
Но золотой получился гусь.
Сорвав в траве цветок,
Алый с жёлтым лепесток,
Гусыня нежно, как могла,
Клювом другу подала:
- Боюсь ошибиться немного,
Травы этой очень много.
У цветка был странный настой,
Аромат источал он тройной –
Пахло сразу сладостью,
Кислинкой и острой пряностью.
- Слава Богу, Мими, вспомнил я!
Эти сине-зелёные листья,
Этот стебель, как соломка,
Эта жёлтая каёмка,
Этот запах, прошу не винить,
Который ни с чем не сравнить,
Буквально всё говорит о том,
Что я околдован этим цветком! -
Он задумался невольно, -
Настрадался я довольно.
Всё, ухожу в отставку! -
Собравшись, было, нюхать травку.
- Знаешь, Якоб, не спеши,
Вернись и добро собери,
Что прячешь в изголовье,
А потом уж чихай на здоровье! –
Сказала гусыня Мими.
Так и сделали они.
Взяв «вкусночихи» пучок,
Они покинули лужок
Под старым древним каштаном,
Хранивший тайны недаром.
Пока карлик шёл назад,
Его сердце как набат
Из упругого металла
От нетерпения стучало.
Когда у герцога служил,
Якоб сумму сколотил
Всего полсотни монет,
Довольно скромный бюджет.
Завернув их в узелок,
Он травку алую извлёк:
- Если Богу будет угодно,
Я вздохну опять свободно, -
Аромат её вдохнул
И громко, как тогда, чихнул.
Мими, затаив дыхание,
Следила за испытанием.
Внемля чарам долгожданных грёз
Настал процесс метаморфоз.
Всё тело стало как из глины,
Из каучуковой резины,
Суставы разом потянулись,
Плечи мощно развернулись,
Спина и грудь расправились
И гордо приосанились,
Кости мышцей наросли,
Ноги с шеей выросли.
Безобразный в прошлом нос
Подтяжку стойко перенёс -
Лопнул как мыльная сфера,
Став нужного размера.
Карлика Носа не стало,
Словно и не бывало.
- Я слегка потрясена
Результатом волшебства, -
Мими признаться пожелала, -
Вот уж никак не ожидала,
Превращенье пережив,
Стал ты дьявольски красив.
Скинув такое бремя,
Отпраздновать самое время.
- Веселиться будем потом,
Мы сейчас под колпаком.
И, чтоб судьбу не раздражать,
Нам надо быстренько съезжать.
Долой соблазны ложные,
У нас дела неотложные -
Я немедленно, клянусь,
Сопроводить тебя берусь
К твоему дорогому отцу.
- Благородство тебе к лицу, -
Промолвила гусыня.
- Я твой слуга отныне!
Не нашёл бы той травы,
Не видать мне головы, -
Якоб закончил спор, -
На расправу герцог скор.
И благородство ни при чём,
Я разминулся с палачом
Тебе, Мими, благодаря.
Времени не тратя зря,
Они вышли из дворца,
Озираясь без конца.
Беглец слегка переживал,
Но его никто не узнал.
До порта добравшись вскоре,
Они отчалили за море.
На этом сказка, хвала Творцу,
Наконец-то подходит к концу.
Чтобы вас не утомлять,
Осталось малость рассказать.
Якоб, как и обещал,
Слово данное сдержал.
На родину без промедлений
И без особых приключений
Гусыню в целости довёз,
Отца обрадовав до слёз.
Веттербок, выше всяких похвал,
Дочь легко расколдовал.
Став с Якобом почти друзьями,
Его осыпал он дарами.
Якоб этой же порой
Лыжи навострил домой.
Родители сына сразу признали,
Едва ли красавца такого видали,
Карлика мать признавать не хотела,
Ну, а сейчас другое дело –
Привёз подарков целый вагон.
Кстати, на эти подарки потом
Якоб лавочку открыл
Да и счастливо зажил.
После того, как карлик пропал,
Разразился страшный скандал.
Заезжий князь с утра в итоге
Друга уличил в подлоге.
Мол, герцог и карлик-повар
Вступили в преступный сговор,
Опорочить князя решив
И гордыню свою утолив.
Мол, герцог карлика припрятал,
Чтобы тот и дальше стряпал.
Герцог честь не уважает,
Слово как держать не знает,
Посему светлейший князь
Рвёт с ним всяческую связь.
Оскорбительный плевок
Герцог вынести не смог -
Пошёл на князя «травяной»
Освободительной войной.
Но сколько бы потом ни бились,
А всё же после примирились.
«Паштетный» воцарился мир,
Был устроен пышный пир,
Неделю с лишним ликовали,
А герцог с князем смаковали
Пресловутый феномен -
Царь паштетов «сюзерен».
Повар князя, не секрет,
Приготовил свой паштет
По всем канонам искусства.
Получилось очень вкусно,
И герцог остался доволен.
Продолжать я больше не волен.
Сказка кончилась, увы.
Её уроки не новы -
Слова неосторожные,
Причины ли ничтожные,
Могут вызвать вследствие
Серьёзные последствия.
Камень, брошенный всердцах
В воображаемых горах,
Увлечёт в долину
Обвал или лавину.
Это, без сомнения,
Камень преткновения.
Помните этот урок,
И счастливых вам дорог!
P.S.
Мне часто задают вопрос -
Почему же Карлик Нос
На Мими не смог жениться?
Потому, что кровь – не водица.
Ни в чём не зная недостатка,
Она была аристократка,
Голубых, понятно, кровей,
Папа – знатный чародей.
А он? Главный, ясно, герой,
И, как никто другой,
Далёк от неудачника,
Но всё же - сын башмачника.
Как бы нам не хотелось,
Но в те времена разумелось,
Что разные сословия –
Не просто так условия.
Напомню для сравнения…
Да хоть «Собаку на сене» я.
