Седьмой
Родительская любовь
Как хорь плодовитый и вечно голодный
В лачуге неброской жил бедный дебил.
Рожала жена сыновей ежегодно,
А он неустанно деревья рубил.
Но как-то голодное выдалось лето,
Кормить стало в тягость ораву свою.
Решили родители вывести деток
И бросить в лесу на съеденье зверью.
А младший не спал. Эти речи, как пули
Прошли через сердце, сразив наповал.
Он вышел на речку, когда все уснули,
И камешков белых в карманы набрал.
Задумано – сделано. Тропкою тайной
Ушли от детей и вернулись домой.
Но младший, подслушавший предков случайно,
Попёрся с набитой камнями сумой.
Он шёл, замыкая процессию смерти,
И белые камни бросал по пути,
Чтоб после родительских гнусных усердий
Дорогу обратную к дому найти.
Когда все заныли, как мокрые мыши,
От жуткого страха налив в сапоги,
Хоть с мозгом колибри и ростом не вышел,
Рожденный седьмым был умнее других.
- Ну, что вы расхныкались? Выйдем и сами,
В родительский дом мы вернемся опять.
Вот только нужны ли мы папе и маме,
Которые бросили нас умирать?
Жена с дровосеком вернулись в хибару
И вдруг к ним пришел стародавний должник.
Он долг им отдал и супруги на пару
Устроить решили шикарный пикник.
Нажравшись от пуза, мамаша заныла:
- Зачем же мы бросили выводок весь?
Теперь бы на каждого мяса хватило.
Ну где вы, родимые?
- Мама, мы здесь!
Мамаша открыла, за стол усадила
И семь сыновей навалились на суп.
Как видно, любовь – это страшная сила!
Забыли, что брошены были в лесу.
Идиллия, сшитая наспех из фальши,
Продлилась, пока не иссякли рубли.
Решили теперь завести их подальше,
Чтоб точно не вышли и дом не нашли.
Но так получилось, что снова седьмому
Узнать довелось про родительский путч.
Вот только не смог больше выйти из дома –
И ставни на окнах, и двери на ключ.
Бродилки
На утро поход за дровами намечен,
А младший с реки ничего не принес.
Кормить ребятишек родителям нечем.
Раздали им хлеб - по кусочку на нос.
Не съел свой кусок рассудительный кроха,
Решил по дороге крошить втихаря.
Спланировал дельце, казалось, неплохо,
Но миссия эта затеяна зря.
Родители скрылись, закат догорает,
В глубокой трущобе сидят пацаны.
Зачем настрогали их, меры не зная?!
Не думали то, что поднять их должны?
А выбраться детям удастся едва ли -
Когда их оставили, видит Седьмой,
Что крошки пичуги лесные склевали.
Отрезав мальчишкам дорогу домой.
Что делать? Залез на макушку мальчишка,
С неё он увидел жилище вдали,
И хоть до жилья далеко было слишком,
В ту сторону бедные дети пошли.
Внезапно поднялся неистовый ветер,
Обрушился ливень. Раскатов боясь,
Шагают продрогшие мокрые дети,
Царапаясь ветками, падая в грязь.
Минуты в часы превращались тягуче,
Но дети препятствий прошли полосу.
Пусть страшно стучаться, но всё-таки лучше,
Чем мокнуть и мерзнуть в дремучем лесу.
Ведь дом был огромный! На столько, что сосны
Едва прикрывали его от людей.
Открыла хозяйка гигантского роста,
Ведь самый высокий из мальчиков ей
Был ниже колена. И ужас безмерный
Детей поглотил, разом мышцы сковав.
Хозяйка, детишек жалея, наверно,
Сказала, заплакав, такие слова:
- Ах, бедные дети! Конечно, обедом
Могу накормить, только это жильё
Не келья монаха, а дом людоеда.
Он скоро вернется и съест вас живьем.
Промолвили братья, попятившись к двери:
- Промокли, замерзли, не ели давно,
И если прогоните – лютые звери
Нас в этих трущобах съедят всё равно.
Просохли, согрелись под вязаным пледом,
Но вдруг громкий стук их заставил удрать.
Хозяйка пошла открывать людоеду,
А братья забились гурьбой под кровать.
Спокойной ночи, малыши
Мальчишки под койкой струхнули до смерти.
Зашел людоед, на скамейку упал,
Увидел: ягненок насажен на вертел.
От крови восторг испытал каннибал.
Почуял он вдруг человеческий запах,
Взглянул под кровать и увидел детей.
Один оказался в чудовищных лапах.
От новых идей облизнулся злодей.
Достал остальных из под темной кровати,
Хотел было съесть, но вмешалась жена:
- Не ешь их, сегодня ягненочка хватит,
А завтра пожарю тебе пацана.
- И верно. Тогда накорми их плотнее.
Уж больно похожи на тощих дворняг.
Сейчас мне пришла неплохая идея:
Друзей приглашу – поедят молодняк.
Жена людоеда детей покормила
И в детскую сытых отправила спать.
В кровати там семь людоедочек было
И рядом зачем-то другая кровать.
Храпят людоедки, венков не снимая.
В кровати одной поместились все семь.
В другой – в колпаках пацаны засыпают,
Что всех их сожрут – не боятся совсем.
Уснули мальчишки. Лишь младший боится.
Решил колпаки поменять на венки.
Как видно, он был уникальным провидцем,
А плавать под утро в крови – не с руки.
Подумал, что грохнут. И надо же! Точно!
Опять он избавил мальчишек от бед.
Беззвездной, безлунной (немыслимо!) ночью
Во тьме непроглядной пришел людоед.
Потрогал мальчишек – венки на макушках.
По запаху (странно) не смог отличить,
Подумал, что тут людоедки-девчушки,
К соседней кровати попёрся в ночи.
И глотки им всем перерезал нещадно,
А те не проснулись, не стали вопить.
Немного не сходится тут – ну и ладно.
Снотворное приняли все, может быть.
Побег
С улыбкой дельфина, походкой павлина
Ушел людоед почивать до утра,
Залив свежей кровью подушки с периной.
И вскоре раздался раскатистый храп.
Услышал Седьмой, что в отключке агрессор,
И тут же мальчишек сопящих поднял,
Заставил глаза протереть и одеться,
За сон беззаботный попутно браня.
Прокрались к двери, метров где-то под десять,
Открыли засов, метров эдак в пяти,
Который был должен достаточно весить,
Но это не суть. Удалось им уйти.
Во мраке кромешном, в котором убийца
Не смог отличить дочерей от ребят,
Врезаясь в деревья, царапая лица,
Помчались, куда их глаза не глядят.
Но чудо! Опять улыбнулась удача!
Точнёхонько к дому их путь пролегал.
По лесу неслись, спотыкаясь и плача,
Кто шишки набил, кто примерил фингал.
Забрезжил рассвет - побежали быстрее,
И вот уж лачуга родная видна.
Прибавили скорости, ног не жалея,
Осталась до дома верста лишь одна.
А страшный громила спустился с полатей,
Поднялся наверх - а мальчишек-то нет!
Лишь плавают дочки в крови на кровати.
В неистовом гневе вскричал людоед:
- Жена, доставай скороходы скорее! –
В гримасе скривив то, что было лицом, -
С их скоростью живо настигну детей я,
Сожру прямо там, где словлю беглецов.
И вектор был тот же, как это ни странно.
Летит тем же курсом кровавый маньяк,
Как будто фортуна ведет великана.
Ни градуса в сторону! Как это так?
Увидели дети вдали каннибала -
Намокли ширинки, запахло в штанах,
А рядом пещера в скале оказалась,
В неё и загнал их неистовый страх.
Ну, тут, как всегда. Догадаться не трудно –
Устал людоед в аккурат над скалой,
Присел на неё и уснул беспробудно.
Нормальное дело – злодей пожилой.
Когда овладела злодеем истома,
В долины Морфея его увело.
Мальчишки бегом стометровку до дома,
А младший устроить решил западло.
Напряг до смешного ничтожное тело
И снял с людоеда его сапоги.
Не знаю, ей богу, как это сумел он –
Ведь был как мизинец огромной ноги.
А тот не проснулся. Устал, видно, очень.
Надеть на себя для Седьмого – фигня!
Опять не стыкуется что-то… А впрочем,
Какое вам дело? Ведь как-то же снял.
Волшебные были у монстра сапожки –
И тут же уменьшились в тысячи раз.
Седьмой посмотрел на обновку немножко
И в дом людоеда помчался тотчас.
Летел, как ракета, а может и круче,
И как-то нашел людоеда жильё,
Сказал людоедке, что в чаще дремучей
Поймали разбойники мужа её.
Поведал, что нужно добро людоеда
Отдать этим тварям - иначе убьют.
Людишки? Которых он ест за обедом?
Как можно поверить такому вранью?
Но женушка очень супруга любила
И вынесла всё, что скопил людоед.
Там пара КамАЗов, наверное, было.
Как всё уволок – объяснения нет.
А может, не грабил Седьмой каннибала,
Оставив себе только пару сапог,
В которых сбежавших детей догонял он.
Без чудо-сапог он догнать бы не смог!
Тут разные мнения есть у народа.
Быть может, Седьмой людоедово ел,
А может, подался к царю скороходом.
Теперь никому не известно сие.
По мотивам сказки Шарля Перро "Большой палец".
Иллюстрация Гюстава Доре
