А на обед сегодня сплетни,

Людская критика, молва,

Что нет во мне былого шарма,

Толста, глупа и не трезва.

 

Что не даю блистать таланту,

И не смогла терпеть измен,

И что не музой вдохновлялся,

А получал детей взамен.

 

Любовь навек сулил мне рыцарь,

Давая верности обет.

Ах, знать бы что она продлится

Шестнадцать столь недолгих лет!

 

Семья и быт соседство с пылом

Навряд ли смогут разделить,

И что горело и манило -

Одной теперь не разбудить.

 

Чернильным росчерком любимый

Распял легко семейный быт-

Клеймо статей необратимо

Наплечной лилией горит.

 

В углу поваренная книга

Напоминает мой провал.

Но милый мой - ты просчитался,

Когда все это затевал!

 

Кумир толпы, когда-то чистый,

В золе костра былой семьи

Прослыть не сможет моралистом

У строгой совести - судьи.

 

И время, камни собирая,

Очистит ложь, откроет суть,

Позволив у обрыва рая

Мне уважение вернуть.

 

* * *

 

«Что у нас сегодня на обед?» - «Какое счастье, что я не услышу больше этого вопроса от тебя и не увижу едкой усмешки, которая так часто появлялась в последнее время при виде нашей, нет, МОЕЙ поваренной книги!» - Кэтрин нервно собирала разлетевшиеся странички от книги, в гневе брошенной ею об стену: «Надо держать себя в руках, прошлого не вернёшь, а лучше в глазах публики уже не станешь, тем более, истериками только усугубишь всю ситуацию» - твердила она про себя, как молитву: «Это ненадолго, это надо просто пережить, перетерпеть, как плохой сон”.

Она не уронила ни одной слезинки, приступы обид, как трещины в пустыне, тихо расходились где-то глубоко в сердце, и молча, про себя, она вела с Чарльзом бесконечный диалог: «Сегодня и завтра в газетах снова продолжится беснование комментариями от твоих возмущённых почитателей, мол, толстая, безобразная, пьющая - и губит талант мужа, изматывает его, подавляя волю гения своими поварешками и детьми. Но сильнее всего подкосило меня твое публичное обвинение, что я плохая мать и хозяйка, не справлялась со своими обязанностями, так как никогда не обходилась без помощи младших сестер.

Зачем ты так, Чарли? Цель писателя лишь приукрасить, а не лить на страницы печатной продукции потоки лжи.

Хотя, что тут скажешь: ты сам много раз упрекал меня в плодовитости и ворчал, что пошла в мать (Мама Кэтрин, урожденная Джорджина Томпсон, родила девятерых детей, вслед за старшей Кэтрин). Да, семь сыновей и три дочери я подарила вам, сэр Чарльз и, конечно, не стала от этого моложе, стройнее и задорнее. Прежнее внимание к вашей персоне материнский инстинкт велел заменить заботой о детях и быте. И уж, конечно, крепче глотка эля или можжевеловой настойки по праздникам я ничего не пила, не тебе ли это знать? Что касается помощи сестер – это давняя традиция нашей семьи – по договоренности с родителями, младшие спешат помочь старшим, да и не хотела я брать к нам в семью Мэри, разве ты забыл, как я противилась ее приезду во время нашего медового месяца? Но я сама виновата: я пропустила столько звонков, ради мира в семье и твоего спокойствия стала «слепой» и «глухой», вместо того, чтобы устраивать тебе ежедневные бури и взбучки, которых ты, как выясняется, жаждал.

Первый из звонков – наше разное социальное положение. Я росла в любви и достатке, окруженная заботой родных. Зная то, что твое детство, милый, проходило в нищете и долгах отца, что подростком ты рано пошел на тяжелые работы, что ты обижен на богатых и судьбу за бедность, я согласилась стать твоей спутницей жизни, разделить с тобой любую судьбу, быть тебе хорошей женой, хозяйкой дома и матерью наших детей. И мы были счастливы, Чарльз, во всяком случае, я была!

Следующий звонок касался Мэри. Я осознала ваше обоюдное влечение друг к другу еще во время медового месяца. И ни разу не упрекнула тебя за то, что ты позвал ее жить в наш новый дом. Моя сестренка была бесспорно очаровательна и так увлечена твоим творчеством и тобой, помню как ее смех-колокольчик раздавался каждый раз вечерами, когда мы сидели все вместе у камина, а ты шутил, зачитывая свои зарисовки. Спешу предположить, Чарли, что ты ее ценил, в первую очередь, как восторженного слушателя: каждое твое слово она ловила и принимала за истину в последней инстанции. Непосредственная, изящная в свои четырнадцать, как же рано она ушла из жизни от сердечной недостаточности, и как нам обоим тяжело далась ее смерть! Ты не отходил от ее кровати, клялся в вечной любви до гроба, в первый и в последний раз пропустил сроки публикации двух романов, а я, беременная, не смела зайти к вам в комнату, тихо плакала за дверью, понимая, что теряю одновременно любимую сестру, мужа и ребенка. Когда ее не стало, ты завещал быть похороненным в ее могиле, а ее колечко, на твоем пальце окончательно сломало мое здоровье и это стоило мне нашего ребенка, дорогой мой муж!

Но время шло. Рождались романы и дети.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.......