Пустыня

Окинь мои иссушенные дали взглядом,

и, утомлённым, он вновь вернётся к тебе.

 

Мои просторы ты лучше б не мерил шагом,

непостижимая для тебя, человеком-адом

я стану ищущему убежище во мне.

 

Моё желание одно — из жерла

жаром —

по атому, по капле, раскаляя по молекуле

ваш дух, ваш ветер, то,

что вы зовёте аэрос,

изжечь до тла без жалости в своём огне.

 

Ваш воздух — то, что от него осталось,

я иссеку в пласты нещадно огненным мечом,

окаянно

такими жгучими, позорными дарами

стоять оставлю над ненавистным океаном.

 

И пусть и он теперь попробует вкусить

от ревности рождённое безумство.

Я подстилалась под него когда-то

и называлась…

Назвалась – дном.

 

Он покрывал меня, и я была ему опорой.

И я вам даровала жизни, а не он.

В его глубины не входили споры —

вы создавались из меня, из донной глины,

разря́женные заревом эфиры —

 

пусть обо мне напоминанием послужат.

Он холодом обдаст их, окропит водою,

и вихрь роди́т, и заведутся колесницы.

 

В том, ускоряющемся танце, родятся вами

вымоленные у истуканов/небес хляби.

Прольются шквальными дождями,

и ваши пастбища покроются

коврами трав, цветами.

А я опять как будто ни при чём…

И обо мне никто не вспомнит.

 

Вечереет.

В укрытие ползите, гады,

вонзившись в моё тело,

там оставайтесь до утра.

Не только у морей и океанов есть кромки.

Есть они и у меня.

Тот самый-самый — крайний, смелый —

шевельнулся стебель.

 

Ах, дождалась и я —

ко мне крадётся мгла-туман

и покрывает мои дюны,

и я так благодарна этой ночи.

 

О люди,

вы величаете теплом объятия,

горячими у вас зовутся поцелуи...

А для моих песков

услада —

ложащийся прохладной влагой,

клубящийся во мне

туман.

 

Туманы, синие туманы,

останьтесь вы со мной.

Истерзана в себе разладом,

устала я

и вашей лишь прохладой

могу утешиться в веках.

 

Тщета!

Я открываю в эту ночь

для странников и караванов вра́та.

Пускай себе идут, я занята

собой.

А завтра!

Завтра.

 

Завтра...