Пустыня
Окинь мои иссушенные дали взглядом,
и, утомлённым, он вновь вернётся к тебе.
Мои просторы ты лучше б не мерил шагом,
непостижимая для тебя, человеком-адом
я стану ищущему убежище во мне.
Моё желание одно — из жерла
жаром —
по атому, по капле, раскаляя по молекуле
ваш дух, ваш ветер, то,
что вы зовёте аэрос,
изжечь до тла без жалости в своём огне.
Ваш воздух — то, что от него осталось,
я иссеку в пласты нещадно огненным мечом,
окаянно
такими жгучими, позорными дарами
стоять оставлю над ненавистным океаном.
И пусть и он теперь попробует вкусить
от ревности рождённое безумство.
Я подстилалась под него когда-то
и называлась…
Назвалась – дном.
Он покрывал меня, и я была ему опорой.
И я вам даровала жизни, а не он.
В его глубины не входили споры —
вы создавались из меня, из донной глины,
разря́женные заревом эфиры —
пусть обо мне напоминанием послужат.
Он холодом обдаст их, окропит водою,
и вихрь роди́т, и заведутся колесницы.
В том, ускоряющемся танце, родятся вами
вымоленные у истуканов/небес хляби.
Прольются шквальными дождями,
и ваши пастбища покроются
коврами трав, цветами.
А я опять как будто ни при чём…
И обо мне никто не вспомнит.
Вечереет.
В укрытие ползите, гады,
вонзившись в моё тело,
там оставайтесь до утра.
Не только у морей и океанов есть кромки.
Есть они и у меня.
Тот самый-самый — крайний, смелый —
шевельнулся стебель.
Ах, дождалась и я —
ко мне крадётся мгла-туман
и покрывает мои дюны,
и я так благодарна этой ночи.
О люди,
вы величаете теплом объятия,
горячими у вас зовутся поцелуи...
А для моих песков
услада —
ложащийся прохладной влагой,
клубящийся во мне
туман.
Туманы, синие туманы,
останьтесь вы со мной.
Истерзана в себе разладом,
устала я
и вашей лишь прохладой
могу утешиться в веках.
Тщета!
Я открываю в эту ночь
для странников и караванов вра́та.
Пускай себе идут, я занята
собой.
А завтра!
Завтра.
Завтра...
