Диалоги о… Часть десятая. Лента Мёбиуса.

...М. уезжала. Насовсем. Я узнала об этом ещё пару месяцев назад. Было ужасно трудно. Осознать неизменность её, казалось, взвешенного решения у меня не получалось хоть убей. М. ехала (точнее летела) в Хьюстон. Последние несколько лет своё обращение к ней я частенько начинала фразой “Хьюстон, у нас проблемы” - и вдруг всё это приобрело совершенно иной оттенок… Я обещала не грустить. Впрочем, кто бы сомневался, что всё равно буду и слова не сдержу. Подумаешь, увидимся теперь неизвестно когда и непонятно, увидимся ли вообще… И я решила воспринимать её отъезд как очередную “временную командировку”. А что оставалось делать?

 

День был предательски длинный. Дела, дела, снова дела. Казалось, время нарочно демонстрировало свою безжалостность, и мне оставалось только ждать. Хотелось к ней. Как никогда раньше. Наконец, когда темнеющий город вспыхнул первыми фонарями и сквозь тугой воздух вынырнули над головой первые вечерние звёзды, я, захватив пару бутылок Кьянти, пошла к ней домой. Хотелось удивить её. Не знаю, странная идея, но тогда, в тот вечер, она показалась мне такой необходимой, насущной, важной. Действительно - очень странно. На днях мне посчастливилось познакомиться с новым автором, я читала его, вернее её - взахлёб. И мне казалось, я просто не имею права не познакомить с её стихами подругу. Думала, будет сюрприз.

 

По старой привычке мы разместились на полу. Вино открылось как мир - легко, слава пневматическому штопору. Нетерпение выдавало меня с головой и М. это видела, хитро улыбалась, но ничего не говорила. Мысленно я махнула рукой и, не дожидаясь вопросов начала:

 

Ты не был поэтом, и я не была поэтом.

Мы были фантомами, пылью, фонарным светом

в квартире художницы на этаже высоком,

где пахло бумагой, маслом, лимонным соком.

 

Покуда мы спали, и после, когда проснулись,

хозяйка квартиры сидела на жёстком стуле

в тельняшке на вырост и тёплых носочках алых.

И бог её знает, что она рисовала.

 

В рассвете, неповторимом по-петроградски,

испачкав скулу случайно лазурной краской —

бессчётные мысли чужие, узор обоев,

пустынную площадь,

но точно не нас с тобою.

 

М. продолжала молчать, но мне показалось, её взгляд стал еще хитрее. Он стал хищным.

 

- Ну, и? - наконец не выдержала я. - Откомментируешь как-нибудь? - мне стало обидно, ведь так хотелось заметить хоть капельку удивления на её уставшем и таком прекрасном лице, со смуглой тёплой кожей, пахнущей сандаловым мылом и почему-то хлопком. А она, казалось, слушала меня вполуха.

- Прекрасное… - М., подумав немного, произнесла, - оно давно мне нравится...

Я опешила:

- Давно?

Она рассмеялась:

- Ну, может и не очень давно… Я заметила этот стих, запомнила, даже хотела с тобой поделиться, но в итоге выбрала другой… Совсем другой...

- Какой? Для чего выбрала?

- Нет уж подожди, давай сначала об этом! Почему он тебе понравился?

- Ну… В настроение очень попал, я его когда читаю - сразу о тебе вспоминаю…

- Хм… Это приятно… А как думаешь, кто эта художница?

- Ангел, - улыбнулась я, - бывают ведь такие ангелы?

- Бывают, и не такие бывают, - М. придвинулась поближе и сказала, - этим вечером я хочу выпить с тобой за стихи. За те стихи, которые вросли в нас и которыми мы с тобой теперь живём.

Бокалы ударились друг о друга, как пришвартованное судно тихо стучится о пристань, и тонкий звон наполнил сумрак комнаты непередаваемым уютом.

- Элина необыкновенная. Она начала писать рано и почти сразу хорошо. А чуть позже - совсем хорошо. - У меня было ощущение, что М. знает Элину Леонову, замечательную молодую поэтессу гораздо лучше и дольше меня. - Она из интересного поколения современных авторов, - продолжала М., - чьё взросление случилось внезапно.

- О чём ты? - тихо спросила я

- Те, кто живёт в эпоху перемен - несчастные страдальцы, как заметил Конфуций. А те, кому довелось вырасти после - почти индиго. Это такой пост-постмодерн. Страшное дело, скажу я тебе. - М. засмеялась. - И, как правило, таланты из этого поколения ярки необычайно. Вот я, например, вижу в твоём, то есть Элином, стихотворении и ангела, и человека, и мир, и время. А ведь кажется написано совсем просто.

Я кивнула. Слушать её я могла бесконечно.

- А какое стихотворение выбрала ты?

М. сделала паузу, закрыла глаза и начала читать:

 

Засыпай на земле под большой крепостною стеной.

Светлоокие звёзды мигают цветной череде:

белоснежный, гнедой, золочёный, седой, вороной —

щиплет клевер и мёд серафимов табун лошадей.

Очертания леса, чернёный, серебряный луг;

треугольные крыши домов, отдыхающих стай;

всё вот-вот полетит, что стоит неподвижно вокруг;

улетай без меня, улетай без меня, улетай.

Простыня на верёвке крылами вовсю парусит,

и по каменной кладке на небо взбирается тьма;

на каком языке, то есть как мне ещё объяснить:

не живи за меня, я прекрасно умею сама.

Сохранять, проговаривать, спать меж древесных корней,

забираться на спину блестящего потом коня,

становиться отчётливей, вдумчивей, легче, верней.

Не будить тишину, прикорнувшую возле меня.

 

Мы еще долго обсуждали стихотворения и разговаривали обо всем на свете, кроме предстоящей разлуки.

А потом М. улетела и её захватила другая новая жизнь.

Она даже не сообщила мне, когда вернулась…

 

Мы случайно столкнулись с М. на старой набережной. Со времени последней нашей встречи утекло много воды. И, как это часто бывает, если долго не видеть человека, - тема для разговора нашлась не сразу... Конечно, М. мало изменилась, разве что огромные зелёные глаза, прежде такие мечтательно-наивные, стали, как показалось, глубже. Наверное, я просто давно её не видела. То ли мне почудилось, то ли и было так - первые минуты М. просто вызывающе молчала. Я не представляла, как начать разговор, но вдруг - взгляд её вспыхнул:

- Ты Кабанова читала? - выпалила она…