* * *

Рванув шинель, Шубин велел таксисту:

– Вот эту останови!

Тщедушное создание в облезлой волчьей шубейке, моргая, приблизилось и наклонилось к окну.

– Такса, какая такса? – крикнул Шубин, ощущая приближение боли и торопясь обогнать её.

– Десять су.

– Рубля бы не дал! – по-русски сказал таксист.

Да чем мы лучше, подумал Шубин.

Жидкими прядями ложился на мостовую свет газовых фонарей. В кафе через дорогу сонно метались тени. Конец света определённо был близок, но ожидался, как избавление. Шубин искоса поглядел на соседку. Соседка благоухала плесенью парижских мостовых и робко рассматривала его. Ей можно было дать от семнадцати до семидесяти.

У недоедания всегда есть опыт, подумал Шубин, но нет возраста.

– Сергей Иванович? Вы – ротмистр Шубин? – прошептала женщина, словно желая очнуться от привидевшегося кошмара. В машине вновь повисло тягостное молчание.

– Нет, до чего же тесно в Париже… Вы, вероятно, из госпиталя? А может, в «Ледовом походе» участвовали? – пробурчал ротмистр.

На миг ему стало неловко, будто фуражку уронил в присутственном месте.

– Я в вашем детстве участвовала, – пролепетала дама. – Любочку помните, Гавриленкову… парк и дворовый флигель?

– Да разницы никакой! – не выдержал таксист. – Бельэтаж или флигель… все нынче родом из подворотни!

– Молчать!! – рявкнул Шубин.

Спрашивается, на кой чёрт ему понадобилась проститутка?

 

Тоска снедала горло, приближался припадок.

Таксист и Любочка испуганно стихли. Машина остановилась перед шубинским пансионом. Пассажиры вышли из такси и поплелись к застеклённым дверям. Порывы мокрого ветра стегали Шубина по глазам. Жёлтая стайка листьев порхала по краям сточной канавы. Осень принимала всё новые и новые жертвы в среде белоэмигрантов, и Шубин вовсю топтался в этом потоке. Страх скорой смерти не будоражил его, война с немцами и проигрыш с большевиками научили здраво, без истерики воспринимать любые потери. Мучило осознание, что смерть придет не в бою, не в госпитале – прирежет из-за угла, как одичавший грабитель. Давняя контузия в голову обернулась для ротмистра кошмарными приступами головной боли. Следом за приступами начинались эпилептические припадки.

– Раздеваться? – прошептала Любочка, оглядев убогую комнату.

– Лучше мне помогите раздеться, – проскрипел Шубин, охватывая руками затылок.

Женщина испуганно потащила с него шинель. Затем согнулась и, охая, принялась стаскивать сапоги. Раздался стук в дверь. Пронырливый грязнолицый мальчишка, служивший в пансионе чем-то вроде рассыльного, просунул голову в комнату и, старательно не замечая Любочку, поинтересовался:

– Кокаин, месье? Кофе, сигару, презервативы?

 

Не отвечая, Шубин швырнул в непрошеного гостя только что снятым Любочкой сапогом.

Мальчишка, улыбаясь, покачал головой, внимательно оглядел Любочку и исчез.

– Расскажи мне что-нибудь о любви, – попросил Шубин.

Едва удерживаясь от крика, он лёг на узкую продавленную койку и расстегнул две верхних пуговицы кителя без погон. Полосатые шторы, не пряча бьющий свет фонарей, ужами вертелись на сквозняке. В комнате разило спиртом и кошачьей мочой.

– Когда я Вас впервые увидела, Вы были только что из кадетского корпуса, – вздохнула Любочка. Глаза рассказчицы затуманились, но Шубин дёрнул её за шубейку: ну, продолжайте!

- Я любовалась тем, как Вы смеётесь с гостями, как усаживаете в карету Вашу маман… Однажды Вы бросили мне в окошко ёлочную игрушку и засмеялись, потому что я схватила и смяла её в руках, так хотелось приблизиться к Вам, ответить и отомстить. Любовь признаёт лишь равных, и оттого я больше не любила мужчин, даже став взрослой. Помнится лишь детский восторг, который испытала я в день своего шестнадцатилетия, увидев Вас с погонами ротмистра. Но Вашу семейку я попросту ненавижу! Ваш отец… ведь это он сделал меня…

 

Но Шубин уже ничего не слышал, повернув голову набок и незряче уставившись в мутное зеркало возле шкафа. Помертвевшую от ужаса Любочку словно током ударило. Она всхлипнула – и подавила готовый вырваться крик. Затем, не раздумывая, сметливо и быстро, словно пьяному, обшарила карманы шинели. Сняла, подумав, с шубинского пальца перстень с неразличимым от грязи вензелем. Мертвецу ничем не поможешь, лихорадочно успокаивала она себя. Денег по карманам оказалось немного, револьвер она решила не брать – тяжело, да и куда его? Сунулась в шкаф, брезгливо перерыла бельё и вытащила тяжёлый серебряный портсигар. Он доверху был наполнен весёлым, искрящимся порошком… кокаин?

Да, именно он!

 

Фойе пустовало.

На улице двое пьяниц, переругиваясь, толкали друг друга на мостовую. Грязнолицый мальчишка, замерший возле стойки, небрежно окликнул торопившуюся к выходу Любочку:

– Вы ничего не забыли, мадам?

– Ах, да!

Любочка сунула ему мелочь, однако мальчишка цепко ухватил её за кисть:

– Вы стоите больше! Если порыться в Вашей сумочке…

В сумочке, в данную минуту, покоились краденые деньги, мужской перстень и портсигар с кокаином. Рыться там было совершенно немыслимо.

– Вот несносный мальчишка! – сказала она по-русски. – Ну, что же ты хочешь?

– Могу я стать Вашим сувереном, мадам?

– Кем-кем? – недоверчиво протянула Любочка.

– Вы, русские, такие дуры… вашим котом, мадам! Или попросту сутенёром…

– Хорошо, – скрепя сердце ответила Любочка.

Надо как-то отвязаться от неистового мальца… но малец не унимался:

– Меня зовут Жак-Кристиан, и первый Ваш клиент ожидает в номере триста два!

Сердце у Любочки упало.

Не чуя ног, она кивнула молча и зашагала обратно к лестнице.

– Пол-франка, мадам – не позабудьте, моя работа стоит пол-франка…

Чугунный лоб бретонца покрылся капельками измороси.

Ничего не помогло: ни вздохи, ни совместные усилия, ни робкая Любочкина нагота. Стрессы и возраст, непрестанные заботы о доме, двух дочках на выданье и мошеннике-сыне сестры совершенно выхолостили старого Поля. Наконец, Любочка выпрямилась и со вздохом облегчения молвила:

– Кокаин, месье? Сигару-кофе-презервативы?

Поль выругался, однако взял понюшку кокаина и словно задумался на мгновение. Непривычный искуситель вскоре сделал своё дело.

Задыхаясь, Любочка с трудом дождалась кульминации, негнущимися руками оправила причёску и попросила «в подарок» три франка. Полуживой бретонец, перхая и откашливаясь, словно наевшись перьев, но весьма довольный собой, небрежно ткнул ей в руку три грязных бумажки. "Начало новой карьеры, - подумала Любочка, пряча деньги в подвязку. - Интересно, почём здесь комнаты в номерах?"