Я там была...

Я там была, в краю незнаменитом,

где в бледном небе облака-ладьи,

где ждут меня надгробья из гранита –

числом четыре – от большой семьи.

 

Где улочки ползут немного в гору,

и чахнет недостроенный горсад,

где центр, а в просторечье – «старый город» –

почти такой, как тридцать лет назад.

Велик и тих в своей земной юдоли.

Здесь жизнь идёт, скора, да не стара.

Здесь расстояний – нет. Здесь всё – недолго,

недалеко… А я почти у дома.

У бывшего, осталось два двора.

 

Но гром. Надрывным рыком, трубным рогом,

дубровным роком грянул позади,

и ливневый обвал отсёк дорогу.

Там не твоё.

не надо.

не ходи.

 

А я пошла – землистой хлябью топкой,

и двор открылся, обнял, обступил…

Здесь уцелел один гигантский тополь,

другие приготовлены на спил.

Те остовы знакомых исполинов –

они внезапно мертвенно-белы,

моих друзей, любимцев тополиных

скелеты, кости, куцые стволы...

 

Исчезла деревянная лачужка,

пролёг асфальт и вдоль и поперёк.

И над подъездом весело и чуждо

торчал кричаще-красный козырёк…

 

Всё, ухожу. В зонте уже нет смысла.

Качель жива... Не место скулежу…

Вон турники, на них всё лето висла.

Ну успокойся, слышишь, ухожу –

и он услышал. Гром зашёлся в кашле,

но дождь утих. Плеснуло в сытом рве.

И редко, веско покатились капли

по свежей и взлохмаченной листве.

 

Он выжидал, встревоженно готовясь –

вдруг надо врезать мокрой кутерьмой.

Ну успокойся, я сажусь в автобус,

смотри, я даже помню, что седьмой...

 

И буркнул он, смущённый и неловкий,

в заречье, к югу морось уводя.

 

Мне на вокзал. Четыре остановки.

Там, на четвёртой – не было дождя.