Я смотрел в глаза тех, кто как пламенный горн плавил в сердце холодный иридий смысла.

Я держал спокойные руки тех, кто как сталь ковал для нас мудрые песни о синей древности.

Я сидел под самым небом на открытых ладонях у тех, кто стоял на дне, погрузившись по пояс в море.

Я слушал их песни, что ветром струились к осени, наполняя внутреннюю бездну, как пурпурный закат или звук потемневшей бронзы.

Я видел ручьи печали из пробоин в телах их от мелких пуль из слов пренебрежения слабых и серых.

Я видел, как люди рубили канаты на плечах их, что держали над бездной смерти израненную землю слепых дровосеков.

Я видел, как падает огромное дерево, и топор в чужих руках казался ничтожным, как время по сравнению с бессмертной душой демиурга и бессмысленным, как кошелек золота в руках мертвеца.

Я им предложил всё, что было, но им не нужно, они – как весь мир, неделимы и целостны.

А морщинки их добрых глаз легче пуха, теплее слов любви и прощения.

И не им я должен, а себе самому должен стать таким, как они, чтобы в будущем мочь помогать таким, как я теперь, ищущим.

 

Они омывали наши души серебряной молчаливой улыбкой стариков, пока мы умели их видеть.

Они были рядом, пока мы умели помнить их образ.

Они всегда рядом, но мы теперь смотрим себе под ноги, заблудившись внутри своих личностей.

Чем тоньше и совершеннее музыка, тем легче заглушить и забыть её, тем сложнее играть её.

Они – как космос, внутри которого мы летим на этой терпеливой и доброй планете.

Но часто ли мы мыслим о них, ступая по траве, по камням, по костям, по пеплу...

К смерти,

Которая никогда не бывает личной...

Как и жизнь...

Как и свобода...