Из воспоминаний о Великой отечественной войны моего отца. Отрывок из романа "След на земле".

 

Зима на Камчатке была, как обычно, суровой, сложной и тяжелой для жителей Петропавловска. Но прошла все-таки без особых происшествий и приключений. Главное, что японцы сидели на своих островах смирно и не угрожали нападением.

4 апреля 1942 года, в канун празднования Пасхи, Марина, наконец, получила от мужа письмо. Была очень рада. Из письма узнала, что её Иван в первый же день на фронте под Москвой был тяжело ранен. Но теперь все позади, он поправился и вернулся в строй. Его даже назначили командиром батальона и присвоили звание капитана. Марина была довольна, ведь командир батальона – большая должность. Она не сомневалась, что Иван с ней справится. «Он трудяга. Он и с полком справится, - считала она. – Хорошо бы с войны полковником вернулся, тогда ещё лучше зажили бы. Интересно, как он отметил там повышение в должности и в звании? Сегодня же напишу ему письмо и потребую отчета об этом. А, может, и мне отметить это событие? Позову товарок, посидим, пообедаем, выпьем, хорошо проведем время. Водка, хоть и дорогая, но с трех-четырех бутылок не обеднею».

Еще Сизов писал, что очень любит её и сынишку и ждет не дождется встречи с ними. Просил, чтобы Марина не вздумала ехать к родителям в деревню без него, опасаясь за них. Конечно, немцев от Москвы отогнали, но те продолжают двигаться к Волге, того и гляди могут и Саратовскую область захватить. Ни к чему рисковать, особенно жизнью сына.

«Господи, да какой риск. Пока мы доберемся до дома в деревне, будет уже лето, хорошо бы застать клубнику. К этому времени немца уже в Союзе не останется. Раз под Москвой побили, значит уже и дальше бить будут. Война закончится, Ивану ближе будет до нас добираться, а там уж, если потребуется, и его не переведут служить в Москву, поедем вместе, куда пошлют. А за это время я хоть успею с родителями повидаться, да и Егорушке нужно к бабке с дедом привыкнуть, - рассуждала Марина, тяготившаяся одиночеством и скучавшая по своим родителям. – Так Ивану и напишу, что Егорка уже подрос, уже начал сам ходить и даже первое слово сказал и, кстати, «папа», а не «мама». И грудь уже не просит, так что, с ним уже вполне можно ехать. А в деревне и овощи, и фрукты, и молоко свои натуральные, ему только на пользу пойдут. К встрече с отцом подрастет ещё больше. На молоке дети хорошо и быстро растут. Да, я уже приготовилась ехать, кое что из мебели продала, вещи необходимые сложила. Так что, первым же рейсом с началом навигации мы обязательно поедем».

Долгожданный день отъезда с Камчатки, наконец, наступил. Солдаты бывшей третьей роты мужа пришли помочь переправить вещи на пристань. Пришли и подружки. Все желали Марине добраться до родителей без приключений и сообщить им, когда доберется до места. Надеялись и желали этого Марине, чтобы вместе с мужем вернулись снова на Камчатку после победного окончания войны.

Стоя на палубе парохода, когда он дал последний гудок, Марина замахала подругам и закричала: «Спасибо, девочки, что вы для меня сделали. Я вас очень люблю, и всегда буду вспоминать. Пишите мне». В этот момент она была искренна и чувствовала, что теряет с ними что-то дорогое и важное из своей жизни. Слезы навернулись на глаза, и она уже в полголоса больше для себя, чем для других, произнесла: «Прощай, Камчатка! Здесь я была счастлива. Здесь я, наконец, обрела любовь к мужу и здесь родила от него сына. Даст Бог, ещё раз вернуться сюда, буду только рада».

Нелегко далась Марине первая часть пути на родную землю. В это время года, хотя навигация и открывается, Тихий океан ещё неспокоен. Через несколько часов после того, как пароход вышел в море, начался шторм. Может для бывалых моряков это были просто высокие волны, но для Марины и её сына, да и десятков пассажиров, это был настоящий шторм. Пароход поднимало и бросало на волнах, как игрушку. Выйти на палубу было невозможно, так как ураганный ветер и волны могли смыть человека в пучину. В трюмах тоже было трудно держаться, а Марине приходилось ещё и держать при себе ребенка, чтобы он не упал и не убился. Многие пассажиры, как и она ощутили на себе приступы морской болезни, отчего выворачивало внутренности и мозги становились набекрень. Это была пытка. И хотя шторм вскоре утих, но качка и морская болезнь остались. Марина десять раз пожалела, что пустилась в плавание первым рейсом и в это время. Если бы поехала следующим, через две недели, то море, по словам коренных Камчадалов, было бы спокойнее. Но ей так хотелось успеть к созреванию клубники в родительском саду, что она не послушала доброго совета.

Во Владивосток Марина прибыла больной и разбитой. У неё не было сил двигаться дальше, но и оставаться на месте она не могла. На то, чтобы прийти в себя ей понадобилась целая неделя. Все это время ей пришлось решать и другую проблему, добыть билет на поезд. Поезда выделялись в основном для отправки на Запад военных, а для гражданского населения билетов в отличие от желающих уехать было очень мало. Были, как выяснилось, ещё почтовые поезда, уходящие вглубь России, но и на них, как оказалось, нужно было множество различных разрешений и справок. Для получения этих справок, подтверждающих её личность, пришлось обращаться в военную комендатуру и ждать, когда там все выяснят и подтвердят. Наконец, во всем разобрались и даже помогли достать билет в мягкий вагон, но только до Хабаровска. Там ей предстояло снова решать проблему переезда в Саратовскую область, до которой было не меньше десяти тысяч километров. «Господи! Когда же я доберусь до родителей?» - с грустью спрашивала себя Марина.

В Хабаровске она оказалась только в конце июня. О том, чтобы успеть добраться к клубнике, речи быть не могло. Хорошо бы теперь успеть до осени. В Хабаровске ей снова пришлось помыкаться. Но в Волочаевском военном городке по-прежнему оставалась работать жена бывшего командира полка Марфа Алексеевна Колосова. Её авторитет и связи помогли бывшей участнице художественной самодеятельности, жене лейтенанта Сизова, во-первых, устроиться в гарнизонном общежитии, а во-вторых, добыть через военного коменданта билет на поезд, идущий на Москву. На все это потребовалось тоже довольно много времени, около месяца. Поэтому, только в конце июля Марина с ребенком ночным почтовым поездом смогла выехать из Хабаровска в сторону дома. Была ли она рада этому?

Она с ужасом представляла, сколько пересадок её ожидает на этом самом длинном отрезке пути, сколько мучений достанется ей и полуторагодовалому малышу в дороге. С дрожью в сердце думала о предстоящих ночлежках на прокуренных, пропахших дымом поездов и хлорки вокзалах, замусоренных окурками и прочей нечистью, залов ожиданий; постоянную толкотню у касс среди сотен таких же страждущих и замученных судьбой, матерящихся и недовольных людей. Сейчас она мечтала добраться живой и здоровой до конечного пункта, сохранить ребенка, который начал хандрить и капризничать, а ещё залезть в жарконатопленную баню и растаять в ней до эфирной легкости, смыв килограммы грязи, усталости и тяжести переезда.

«Как был прав её Сизов, настаивавший на том, чтобы она не пускалась в это путешествие одна с ребенком, - ругала себя отчаявшаяся Марина. - Бедный малыш начал чахнуть в этой антисанитарии».

Под Новосибирском Марина была вынуждена сойти с очередного поезда. Малышу стало совсем плохо. Он температурил, покрылся пятнами, почти ничего не ел, а если ел, то поносил, что пугало мать и создавало неудобство другим пассажирам. Её с Егоркой положили в больницу, но, несмотря на принятое лечение улучшения не наступало. Нужны были особенные лекарства, которых в больнице не оказалось. А где могла раздобыть его Марина в чужом городе, никого не зная? Чтобы медики добыли необходимую микстуру, она обещала отдать все, что у неё было с собой: деньги, драгоценности и вещи.

Чуда не произошло. Её ребенок умер, опустошив её полностью. Он забрал с собою все её чувства и эмоции, оставив глубокую тоску и безразличие. Марина заболела сама и едва не ушла за сыном. Однако ей умереть не дали, но подлечив и поставив на ноги, помогли посадить на поезд в сторону Москвы. Она еще долго добиралась до Красавских Двориков без сына, без денег, без вещей, без здоровья.

Марина ступила на порог родительского дома только в январе 1943 года больной и беспомощной. Николаю Николаевичу и Татьяне Васильевне потребовалось немало усилий и времени, чтобы вернуть дочь к жизни.