27. 1: §1. "Приключения Шурика в ментовке". Глава двадцать седьмая: "За стенами ALMA-MATER». Из книги "Миссия: "Вспомнить Всё!"
Глава двадцать седьмая «За стенами ALMA-MATER»
§1. "Приключения Шурика в ментовке"
Я уже предупреждал читателя насчёт грозящего трагическими последствиями привода в милицию студента медицинского института.
Протокол о правонарушении, направленный в ГМИ автоматически решал судьбу провинившегося будущего медика: он переставал быть будущим медиком, потому что без суда и следствия отчислялся из института.
Автоматически!
Проще говоря, вылетал из него, как пробка.
Конечно, возможность последующего восстановления через год-два существовала всегда, но избежать бдительного ока военкомата, который в первую очередь получал информацию об отчислении, было практически невозможно.
Так что сам факт отчисления — только цветочки.
Ягодки в виде армейской двухгодичной муштры ждали такого студента не за горами.
Драки в те времена были явлением характерным, нередким.
Они являлись единственным способом разрешения конфликта между парнями.
Так повелось издревле.
В первую очередь в процессе яростной конкуренции за самку.
На танцах дрались регулярно, систематически.
Но если студенту другого, немедицинского, ВУЗа это сходило с рук (он мог отделаться дисциплинарным взысканием), то студенту-медику одна дорога — в никуда.
Ректорат своими гестаповскими решениями беспощадно опустошал и без того редкие ряды мужской четвертины институтского населения. Впрочем, когда я намеренно употребил слово «четвертины» вместо полагающейся «половины», я и здесь не дотянул до показа истинного положения дел: на педфаке мужики встречались лишь в нескольких экземплярах.
Если взять для расчётов наш санитарно-гигиенический факультет, а точнее, только наш поток, то из 160 принятых абитуриентов, всего 60 приходилось на мужиков.
Этот относительно неплохой показатель по мужскому поголовью, как я уже рассказывал, был обеспечен негласным указанием Ректора принимать абсолютно всех лиц мужеского полу, подавших документы в мединститут в 1977 году.
Только таким образом удалось набрать на наш поток мужиков в количестве, достигшим 40% от общего числа студентов.
На лечфаке, имеющем триста мест, соотношение в пользу баб было более значительным.
О педфаке я больше не упоминаю за ненадобностью.
Это практически дамский факультет.
С каждым курсом так называемые «санитарные потери» (термин гражданской обороны и военного дела) в виде отчисленных парней только увеличивались, ибо так называемое «пить» и «драться» являлось прерогативой мужиков.
На нашем потоке к окончанию шестого курса мы потеряли человек шесть.
Это скромно по меркам того времени.
А вот на лечфаке соотношение в пользу дев к концу учёбы качнулось более резко.
Отчисления за неуспеваемость были явлением более редким, но чаще студенты сами добровольно покидали стены института, не выдержав ужасов анатомки или сменив жизненные ориентиры.
Так сделал спортсмен Алик Казимов, так же поступил Валерка Марушин, осознавший всю бесперспективность будущего у советского медика, обречённого на пожизненную нищенскую заработную плату.
Нечастые случаи отчислений за неуспеваемость происходили в основном на первом-втором курсах.
Будучи первокурсниками, мы знали о существовании этой закономерности, и мечтали доучиться до третьего курса, когда можно было вздохнуть с облегчением, навсегда расставшись с преследующим по пятам чувством страха из-за невыученного урока.
На третьем, вроде бы гарантированно безопасном курсе, нас, мужиков, поджидала неприятность иного рода.
Мы могли по пьяни или по драке загреметь в «ментовку».
Шурик неоднократно туда попадал и рассчитывался отцовской зарплатой.
Порвать протокол о нарушении стоило около 120 рублей — месячный оклад застойных лет.
Залетал он по случаю и в медвытрезвитель.
Меня однажды насторожили Шурикины познания в расположении медвытрезвителей в различных районах города.
При мне он обсуждал подробности пребывания в медвытрезвителе одного из наших однокурсников.
«А он в каком вытрезвителе был, в Канавинском или Сормовском? В Сормовском? Ну это ерунда! Вот если бы он попал в Канавинский...».
Я ахнул.
В голове промелькнула мысль: он, Шурик, что, побывал во всех вытрезвителях города?
Как же он потом выкручивался?
Несмотря на высокий уровень доверия, которое испытывал ко мне Малышев, некоторые некрасивые факты из своей личной жизни он всё-таки предпочитал скрыть даже от меня.
Самым тщательным образом.
Он делился этими фактами только с такими же, как он, выпивохами (в расчёте на взаимопонимание).
Я таких вещей понять не мог, так что Шурик в этом отношении был абсолютно прав, что не считал нужным делиться со мной подобной информацией.
Имея буйный непредсказуемый нрав, Малышев имел обыкновение влипать в неприятные конфликтные ситуации.
Допускаю, что порой не желая этого.
…Одним тихим осенним днём в свободное от учёбы время мы, студенты санфака, совершали моцион по Свердловке — в популярнейшем для молодёжи месте города для прогулок и завязывания различного рода знакомств.
В том числе и сомнительного свойства.
Дружной компанией зашли в кафе.
Взяли по бокалу сухонького.
Во время беседы нестерпимо захотелось закурить.
Прямо над нашими головами висела строгая предупреждающая надпись.
Она гласила, что курение в кафе категорически запрещено.
Видя, что некоторые посетители всё-таки нагло игнорируют сию надпись, а местный персонал не особенно-то и возражает, мы решили смольнуть.
Перед тем как закурить, мы условились, что один из нас во время процедуры табакокурения будет внимательно наблюдать за входом в кафе на непредвиденный случай появления в дверях сотрудников милиции.
Мы радостно раскурили по сигарете!
Малышев, ни разу в жизни до этого не прикасавшийся к сигарете, вдруг неожиданно попросил нас дать ему одну штучку.
Он не стал прикуривать, а просто безотчётно крутил и мял в пальцах эту сигаретинку во время мирного, продолжительного, неторопливого разговора по душам…
Всё шло хорошо ровно до того момента, пока в дверях кафе не показались некие лица в милицейской форме.
Они направились прямиком к нашему столику.
Назначенный нами так называемый "дежурный", к несчастью, настолько увлёкся темой разговора, что непростительно «прощёлкал» момент их появления в кафе.
Но наши ребята очень быстро и ловко сориентировались, скорёхонько попрятав в укромных местах (наверное, в рукавах) опасные улики.
Я тоже успел вовремя незаметно для окружающих избавиться от своего бычка.
Только Малышев продолжал в задумчивости открыто мять нераскуренную сигарету...
Менты подошли к нему (по подсказке струйки сигаретного дымка над нашим столиком) и, разъяснив причины задержания, под белые ручки повели его в ближайшее отделение милиции для составления протокола.
Я, как дурак, побежал вслед, крича, что это недоразумение, что он не курил, а только держал сигарету в руках.
Менты, когда им поднадоело меня слушать, остановились и спросили: «А ты готов дать соответствующие показания?».
«Конечно, готов!» — радостно сообщил наивный я.
Клетка тут же захлопнулась.
Птичка попалась.
В отделении нас на время составления бумаг и выяснения обстоятельств дела засунули в «обезъянник» — специальную клетку два на два метра, где кучковались дурно пахнущие одяжки, бродяги, бомжи и пьянчужки самого низкого пошиба.
Места в клетке было мало, так что нам пришлось стоять с этими лицами неопределяемого происхождения почти вплотную.
Ушлый Шурик и здесь ловко выкрутился, выскочив из «обезъянника» якобы для дачи важных показаний по существу дела.
Он вальяжно расхаживал по большому кабинету и орал, что он-де сын полковника милиции.
Что сейчас папа приедет в отделение и у задержавших нас милиционеров будут серьёзные неприятности!
Вплоть до увольнения из органов!
Его слушать не стали.
Через пару часов, которые я, бедный, сиротливо простоял в душной вонючей клетке в чистеньком с комсомольским значком костюмчике и белой накрахмаленной рубашечке, нас, наконец, пригласили пройти в другое, более чистое место, чтобы составить соответствующий протокол.
Предвидя подобные ситуации, мы с Малышевым загодя договорились, что в случае попадания в ментовку, будем дружно говорить, что мы "слесаря", работающие на ГАЗе (где у Шурика работал отец).
Поэтому на первый вопрос «Место работы, учёбы» мы, предусмотрительно разведённые порознь и допрашиваемые в разных кабинетах, ответили слаженно: «На Горьковском автомобильном заводе!».
«И кем ты там работаешь?» — цинично ухмыльнулся мент, оглядывая мой чистенький прикид и бархатные нежные (с длинными пальцами, характерными для лиц интеллигентной профессии) руки.
«Слесарем!» — не моргнув глазом, бодренько отчеканил я.
«Так и запишем: «слесарем» — бормотал в задумчивости пытатель в погонах, делая отметку в своих бумагах...
И тут его осенило: «А какого разряда?».
Я не разбирался в таких тонкостях, но, чтобы не создавать впечатление долго думающего лгуна, моментально ляпнул первую пришедшую мне на ум цифру: «Второго!».
«Второго?» — съехидничал мент. — Так второй разряд бывает только у помощников слесаря!».
«Так я и есть помощник слесаря второго разряда! Я просто не стал детализировать…» — парировал я, прикидываясь веником.
Протоколы были составлены, нас отпустили восвояси.
Нам оставалось только ждать, куда эти протоколы придут по адресам.
Если в институт, то — прощай альма-матер!
Адью!
… Где-то примерно через месяц ко мне прибежал радостный Малышев.
Он держал в руках протокол о правонарушении и ещё какую-то бумагу о взыскании штрафа в сумме 60 рублей.
«Иди скорей в почтовый ящик, забери протокол, а то, не дай бог, родители увидят!» — возбуждённо проорал мне в ухо почти танцующий Шурик.
Я пошёл.
Вынул из ящика аналогичный протокол.
Штрафа мне не присудили.
В протоколе было лишь предупреждение о недопустимости.
Шурик заплатил штраф.
Протоколы мы с радостью порвали.
Мы были спасены!
А это самое главное!
Со мной или при мне Шурик в ментовку больше не попадал, и я подумал, что он извлёк урок из предыдущих принудительных посещений отделений милиции и вытрезвителей.
И был уверен, что он продержится до конца учёбы, воздерживаясь от психопатических реакций своего неуёмного организма.
Был уверен до тех пор, пока не наступило время обмывать завершение военно-полевых сборов пятого курса.
Я знал, что в пьяном виде Шурик способен на «чудеса» неустойчивой психики.
Если говорить прямо, то у него в такие моменты проявлялся некий приступ «беснования».
Он искал и находил несущественную мелочь-причину, чтобы повздорить на пустом месте и злорадно вцепиться в ненавистную рожу врагу.
Отмечали мы завершение сборов в ресторане «Океан», что в двух шагах от наших с Шуриком домов.
Весь вечер я не спускал с него внимательных глаз.
Шурик будто чувствовал мой пристальный взгляд и не предпринимал каких-либо попыток дать ход своему безудержному веселью, связанному с присвоением нам, мужикам, звания «лейтенант медицинской службы».
…Всё прошло наилучшим образом.
Мы стали расходиться.
Домой я шёл в приподнятом настроении, предчувствуя, как звездастые погоны, словно крылышки, появляются у меня на заслуженных плечах...
Прежде чем покинуть зал ресторана я на всякий случай предупредил засидевшихся там однокурсников о необходимости проследить за Шуриком на случай предотвращения возможных гадостей с его стороны, а также проводить его до дома.
Они пообещали мне выполнить все мои «ценные указания».
Хорошо знали взбалмошного Шуру.
Понимали меня.
Ребята были надёжные, прошедшие армию до поступления в институт, физически развитые, так что сомнений в их порядочности у меня не возникло.
Да и быть не могло по определению.
…На следующий день мы собрались у входа в Главное здание Мединститута для вручения нам военных билетов, освобождающих тех, кто ранее в ней не был, от страшной угрозы армейской жизни (впоследствии я выяснил, что это не совсем так, в армию могли призвать по усмотрению военкомата в любой день, если в твоей профессии она остро нуждается. И так вплоть до достижения тобой возраста в 27 лет).
Шурика среди пришедших на вручение билетов подозрительно не было...
Даже следов пребывания!
Я разыскал тех самых однокурсников, которым поручил перед своим уходом из ресторана сторожить неуёмного Малышева.
«Так он в милиции» — сообщили они мне таким тоном, будто я всяко-разно давно должен знать об этом.
«Как в милиции? — возмутился я, — вы же обещали мне проводить его до дому? Что случилось у вас в ресторане?».
«Да ничего там не происходило, — «успокоили» меня ребята. — Мы посидели, выпили немного, побазарили. Потом стали спускаться по лестнице, ведущей на первый этаж, к выходу. Снаружи у выхода, как и положено, стояли два мента-сержанта…»
Далее они во всех подробностях поведали мне препечальнейшую историю.
Шурик, у которого много неприятного связано с ментами в его студенческой жизни, почувствовав превосходство своего лейтенантского звания над жалкими сержантишками, мстительно заявил мрачным ментам: «Да кто вы такие?! Чего вы тут стоите?! Чего вам ещё надо?!»
Слуги закона взъярились и заломали Шурику руки, намереваясь сопроводить его в ближайшее отделение милиции.
Наши парни-однокурсники хором вступились за буяна.
Стали просить за него, объясняя непристойное поведение разгулявшегося сокурсника излишним количеством выпитого.
Они рассказали слугам закона, что провинившийся на радостях обмывает лейтенантские погоны.
Еле удалось уломать разозлившихся ментов...
Те поверили в искренность защитников, сжалились и выпустили Малышева из своих цепких объятий.
Наши мужики облегчённо вздохнули…
...Но не тут-то было!
Малышев ловко увернулся от рук провожатых и умудрился дотянуться до плеча мента, который минутой ранее дезактивировал буяна профессиональным приёмом.
С воинственно-презрительным выкриком-кличем «Мелочь пузатая!», Сашка рванул левый погон мента, выкорчевав его из формы напрочь...
Мент взвыл от потрясшей всех вокруг Малышевской борзости и, не обращая внимания на повторные мольбы о пощаде, раздающиеся со стороны присутствующих студентов, запихнул «урода» в ментовский синеполосый УАЗик с массивными решётками на пассажирских окнах.
Ребята были настолько ошеломлены наглостью Малышевского поступка, болезненно задевающего ментовскую честь при исполнении, что попросту побоялись сопровождать взбесившегося дурака в отделение.
Они понимали, что вес данного правонарушения тянет на преступление из разряда уголовных («нападение на представителя милиции при исполнении им прямых обязанностей»), за которое могут влепить от двух и более лет!
Они мысленно попрощались с Шуриком навсегда…
Я психовал, слушая их подробное описание событий вчерашнего вечера…
Как ни странно, и здесь Малышев умудрился выйти сухим из воды!
То ли россказни про работу на ГАЗе помогли, или ещё что, не могу знать.
О том, как он выкрутился, он ни мне, ни другим ребятам из нашего общего окружения никогда потом не рассказывал.
