25.3: §3. "В девятнадцатом ряду". Глава двадцать пятая: "Клоп Маяковского". Из книги "Миссия: "Вспомнить Всё!"

Глава двадцать пятая "Клоп Маяковского"

 

 

 

§3. В девятнадцатом ряду

 

 

Спустя несколько лет один из очевидцев, находившийся в девятнадцатом ряду клуба им. Кринова, где разместилось жюри того знаменательного смотра, поведал мне о реакции жюри на наше выступление.

 

Как я уже рассказывал, девчонки нашей группы категорически отказались принять участие в генеральной репетиции.

Поэтому номера вживую никто не видел.

В программке, которая содержала перечень номеров художественной самодеятельности, не было и намёка на «Клопа» Маяковского.

 

Я и не ставил такой творческой задачи — перенести на нашу сцену бессмертное творение великого поэта.

Мне хотелось сквозь призму «Клопа» показать затрапезный неопрятный облик студента санфака.

Дело в том, что пьянство, курение, азартные игры — явления довольно распространённые на санфаке.

Их-то и захотел я пронзить безжалостным острым сатирическим пером Маяковского.

Поэтому в программке концерта был отмечен только жанр номера — «фантастическая сценка».

 

Когда мы начали «оживлять» Шурика, весь зал впился глазами в происходящее на сцене, так как это выглядело нетривиально, свежо, с большим юмором.

Торчащие из-под белой накрахмаленной простыни грязные стопы Присыпкина добавили приличную порцию в копилку смешинок.

Дымящиеся разноцветные лампочки произвели должный эффект на фоне космической музыки.

Зал взорвался хохотом, когда из простыни появилось взлохмаченная грязная чуть глуповатая морда Шурика.

Изобразить он умел!

Он выразительно окинул зал непонимающим «похмельным» взглядом…

 

Жюри поначалу тоже живо заинтересовалось броским началом сценки.

 

…Всё шло гладко до того момента, когда взбалмошный торопливый Малышев вдруг напрочь забыл благодарно пожать спасшему его медперсоналу белые ручки.

Наступившая вслед за его исчезновением пауза напрягла и нас, и жюри.

К тому же мы в растерянности нарушили одну из главных заповедей сценического мастерства — никогда надолго не поворачиваться к зрителю спиной.

А мы вчетвером, словно по команде отвернувшись от зала, напряжённо и мучительно искали выход из создавшегося положения.

Жюри стало интересно, как же мы выкрутимся, хотя причины нашего гробового молчания им, думаю, не были вполне понятны.

 

И тут последовал первый оглушительный удар по чуткому партийному сердцу худрука и иже с ней!

Люба Морозова стала нудно и недоумённо перечислять организации, которых, судя по содержанию сценария, не будет и в помине всего через семьдесят лет!

Фраза Любы «Какой-то комсомол, какой-то профсоюз…» убивала наповал!

 

Жюри ахнуло, заподозрив антипартийный, антиправительственный подвох!

Худрук явно занервничала, представив, что будут говорить о ней, как о главном цензоре художественной самодеятельности, после завершения смотра в партийных и руководящих органах института.

 

Покой блаженного просмотра программы концерта мгновенно и навсегда улетучился из рядов жюри!

 

Мы же, как ни в чём не бывало, продолжали своё представление, даже не подозревая о разразившемся скандале на далёком от нас девятнадцатом ряду…

 

Тут худручка подозвала какого-то «пионера»-первокурсника, пробегавшего мимо, и попросила его пройти за кулисы и передать выступающим артистам её требование о немедленном прекращении нашего выступления.

«Пионер» кивнул и поскакал в коридор, чтобы найти вход на сцену.

 

Пока он искал этот вход, плохо зная принципы внутреннего устройства клуба им. Кринова, я уже успел втащить на сцену трибуну для выступления Професора, комментирующего действия Присыпкина типа «пить-курить».

Я не знал (потому что не мог видеть трибуну снаружи), что для юмористических сценок строго запрещено использовать трибуну, предназначенную для серьёзных партийно-хозяйственных докладов.

 

…На лицевой панели трибуны, обращённой к зрителю и жюри красовался огромный герб Советского Союза.

А это уже была выраженная протестная и оскорбительная акция сродни диссидентской!

Смеяться над священными символами страны?!

Вредительство, не иначе.

 

Председательша жюри послала второго гонца — уже из членов жюри.

Он-то разберётся с этой шпаной, устроившей политический дебош на сцене мединститута!

 

Но к этому времени я уже зачитывал врезавшуюся в память всем присутствующим строчку из бессмертного «Клопа»: «...когда человеческая половая энергия, разумно распределяемая на всю жизнь, вдруг скоротечно конденсируется в одном воспалительном процессе, ведя к безрассудным и невероятным поступкам..».

 

Более трезвые члены жюри разом прыснули от смеха, видя, как позеленело и вытянулось лицо Худручки, мечущейся в поисках загадки упёртой неубиваемости нашей сценки!

 

 

…Упёртый пионер всё же разыскал входы и выходы на сцену и за кулисы, но предупреждать нас о сворачивании выступления почему-то не стал, видимо осознав несопоставимо гигиантскую потерю времени: он подбежал к ручному механизму занавеса, напоминающему по устройству некую лебёдку, и стал усиленно крутить его рычагом, похожим на ручку деревенского колодца, дабы закрыть занавес.

 

Занавес, действительно, дёрнулся и начал было закрываться, но подоспевший вовремя Шурик дал затрещину первоклашке и шуганул его прочь, угрожая неотвратимым физическим насилием.

Занавес, благодаря усилиям Малышева, опять вернулся в прежнее — открытое — положение.

 

Но преданный делу комсомола первокурсник оказался не по-детски настойчивым.

Как Павлик Морозов!

Он дождался, когда Шурик покинет штурвал, и опять стал закрывать занавес.

 

Когда я стоял за трибуной, обличая пороки современного общества, краем глаза успел заметить слева от себя некую потасовку..

Все, конечно, также обратили внимание на нервно дёргающийся то туда, то обратно занавес.

 

Зрители пока не могли понять сути происходящего, силясь разгадать замысел сценариста, включившего в сцену пьесы (неким фоном докладу Профессора) конвульсивно вздрагивающий занавес.

 

Шурик матюгнулся и наградил звонкой оплеухой настырного лазутчика!

Тот, наконец, отступил, заплакал и пошёл в зал жаловаться на распоясавшихся хулиганов, оккупировавших сцену клуба для протаскивания в народные восприимчивые массы своих грязных идей.

 

К той минуте худручку охватил приступ паники.

Она не знала, что ей предпринять.

Оба гонца, посланные с целью прекращения безобразия, творящегося на сцене клуба, бесследно исчезли, утонув в закоулках множества подсобных помещений клуба…

Как в фильме «Чародеи», где гость с юга в исполнении Семёна Фарады, долго блуждал по бесконечным коридорам института «НУИНУ».

 

У неё возникло такое ощущение, что она нажала на клавишу выключения телевизора, та покорно щёлкнула, но экран продолжал нагло светиться!

Она выдернула из розетки штепсель, но изображение на экране по-прежнему не исчезало!

Она отчаялась!

 

После последовательного демонстрации бандой хулиганов так называемого «Курить», а потом так называемого «Пить» она, по ходу пьесы, поняла, что осталось показать так называемую «Любовь»…

 

Её опасения тут же подтвердили произнесённые мной слова о «Половой Энергии».

Ещё чуть-чуть и на сцене, по её предположению, Шурик начнёт трахать такую же грязную, стоящую раком бабу.

Этого позора она перенести никак не могла!

 

Мы , не подозревая о небывалом смятении в рядах жюри, лепили и лепили очередные ляпы, один мерзопакостней другого.

Один из членов жюри (что спустя год по большому секрету поведал мне эту «трогательную» историю) не мог удержаться от истерического гогота, и, чтобы не смущать народ, вылетел, прикрывая рот, из зала в пустой коридор и там, наконец, разразился безудержным смехом на полную катушку!

Эхо его громогласного ржанья разнеслось на весь клуб…

 

 

Так вот.

Когда у председательницы жюри возникло опасение, что вот-вот её карьера рухнет после «показа полового акта», который мы вознамерились совершить на глазах честной публики, она встала и громким и дрожащим от волнения голосом произнесла: «Жюри считает продолжение сценки нецелесообразным!..».

 

Это был нонсенс.

Это был скандал на всю округу!

Никогда ещё в истории смотров художественной самодеятельности председатель жюри не обрывал выступление актёров на полуслове!

 

В зале находились студенты других ВУЗов, видевших такой позор.

Слухи о нашем выступлении потом распространялись и в межинститутской среде.

Мединститут гудел, как растревоженный улей, пересказывая произошедшее на смотре в клубе Кринова, и вполне обоснованно ожидая «кровавой развязки».