18. 4-7: §4. "Алик Казимов". §5. "Паксяев". §6. "Раиса Атлас". §7. "Крысов". Глава восемнадцатая: «Однокурсники». Из Книги «Миссия: «Вспомнить Всё!»
Глава восемнадцатая «Однокурсники»
§4. Алик Казимов
На первом курсе наша четвёртая группа состояла не из одиннадцати, а из двенадцати человек.
Двенадцатым был Алик Казимов.
О нём я уже писал.
Алик пошёл в Мед не по зову сердца, не по настоянию родителей (точнее мамы), как я.
Его почти автоматически зачислили на санфак, потому что институту он был нужен как спортсмен-волейболист.
(Ректору нужны были медали по волейболу и баскетболу на уровне РФ).
Большой, под два метра, с шапкой мелких завитушек-кудряшек он высился громадной колонной на фотографиях нашей группы того периода.
Мы, низкорослые в сравнении с ним пигмеистые сморчки, находились по уровню где-то у него под мышками.
Алик — бесконечно добродушный малый («малый» - не в физическом, конечно, смысле), но учиться не мог, да и не хотел.
Рассказывал, что в институт поступать его уговорили, пообещав необходимую сумму баллов-оценок на приёмных экзаменах, обеспечивающих гарантированное попадание в студенты.
Первую сессию он сдавать не стал.
С облегчением ушёл из института.
Больше мы с ним не встречались.
Следы его окончательно затерялись в тумане прошедших лет.
§5. Паксяев
На потоке был у нас такой Паксяев.
Правильнее было бы назвать его Мерзляев.
Не по фильму 80-го года «О бедном гусаре замолвите слово».
Мерзляев из фильма — умный и осознанно мерзкий человек.
Паксяев тоже не глуп, но отвращение к нему окружающие испытывали неосознанно, не в силах объяснить причины этого явления.
Он шокировал меня противоречивым впечатлением, которое создавал.
Студенты шарахались от него, как от чумы!
Энергетика Паксяева, как при взаимодействии магнитов с одинаковыми полюсами, сама отталкивала приближающихся к нему людей.
Саша Паксяев, к моему удивлению, не только подозревал, не только догадывался об этой своей неприятной особенности, он осознавал её!
Увидев, что я, вопреки сложившемуся отношению сокурсников, не отталкиваю его, не чураюсь его разговоров со мной, Паксяев оценил широту моих взглядов на людей.
Действительно, я старался не делить людей на касты.
Воспитание не позволяло мне пренебрегать отщепенцами и маргиналами.
Паксяев осознавал свою прирождённую несостоятельность, комплексовал, пытался если не исправить такое своё положение, то хотя бы загладить шероховатости.
Делал комплименты. Откровенно подлизывался.
Старался проявить участие.
Лебезил.
Нет-нет, на коленях он не ползал, но необычайно высоко ценил нормальное, «на равных», с ним обращение.
Если, конечно, находился рядом такой человек, желавший с ним общаться.
Я никогда не отталкивал людей от себя, даже если они были неприятны.
Как и Шурик Малышев с дурными чертами характера, так и Паксяев, в противоположность Шурику в поведении своём ничего предосудительного не обнаруживавший,— оба они активно выходили на меня, стремились завоевать моё внимание к ним, напрашивались в мою компанию.
Образно говоря, я позволял любить себя, если любящий человек не переходил дозволенных границ...
Если разговорчивый и контактный Малышев мог уболтать любого, то Паксяев просил разделить с ним его одиночество, признавая как факт свою отверженность здоровым цивилизованным обществом.
Саша был аккуратен, вежлив, следил за собой, прилично одевался.
Словарный запас его не блистал, но его вполне хватало для осуществления коммуникаций с соплеменниками.
Меня забавляли некоторые исковерканные элементарной безграмотностью паксяевские словечки типа «Режистёр».
Это напомнило мне косноязычие соседа по дому Женьки Белякова, который, ничуть не смущаясь, мог ляпнуть «стриграфировать» вместо «сфотографировать».
Или однажды я долго пытался понять, где произошло описываемое им событие.
А когда переспрашивал, получал неоднократный ответ: «Колаки».
«Какие-такие «Кулаки?» — недоумевал я, мысленно подыскивая возможное объяснение странному наименованию местности.
«Ко-ла-ки!» — раздражённо повторял Беляков.
«Что-о-о?!» —как глухой, переспрашивал я.
«Да колаки!» —орал возмущённый небывалой тупостью собеседника Женька.
Примерно через час оказалось, что он говорил: «Около Оки», проглатывая мешающие гласные, а я, дурак, его не понял!
Паксяев здорово обрадовался, когда узнал, что Смородин не возражает против наличия его личности в кругу своего общения.
Благодарность свою выражал с помощью лести.
Подчёркивал мои заслуги и достоинства в желании растопить привычный лёд холодного отношения к нему.
Комплименты его мне казались чрезмерными, но я делал поправку на его мировоззрение, сформировавшееся в обстановке тотального к нему презрения.
На прощание, в 1983 году, я посвятил ему следующую дружескую эпиграмму:
«Как раб (хотя бы и ничей),
Ты знаешь: каждому по нраву
Елей угодливых речей,
Их лести сладкая отрава».
Как-то раз (спустя несколько лет после того, как союзное распределение раскидало нас по городам и весям великой Родины) на приёмке в эксплуатацию пионерского лагеря в Ивдельском районе я познакомился с врачом от профсоюза, каковые были постоянными членами приёмной комиссии детских летних оздоровительных учреждений.
Эти врачи, как правило, представляли профсоюзные организации областного уровня и часто пересекались с себе подобными на различных сборах и слётах всесоюзного уровня, так называемых профильных семинарах, проводимых на лучших южных курортах страны.
Где мой новый знакомый и подружился с Александром Паксяевым, таким же, как и он, профсоюзным врачом.
Узнав, что свежеиспечённый друг из Свердловской области, Паксяев поинтересовался у него, а не знает ли он такого Смородина, работающего в городе Ивдель главным врачом СЭС.
«Конечно, знаю! — ответил свердловский коллега. – Мы с ним ежегодно принимаем пионерский лагерь в Ивделе, на Северном Урале!».
Александр попросил передать мне горячий (с пылу-с жару!) привет.
На одной из очередных встреч бывших однокурсников мне рассказали, что Паксяев сильно поднялся по карьерной лестнице, дорос до главного врача ЦРБ в своей родной Пензе.
Всё бы ничего, только, якобы, подвела его похоть.
Позарился он на аппетитные сдобные формы молодой уборщицы, мывшей полы в его кабинете, принимая чрезвычайно соблазнительные позы при этом.
Предыстория этого случая следующая.
Паксяев, обретя вес и положение во вверенном ему крупном учреждении, возомнил себя не только начальником высокого уровня, но и барином в собственном поместье, который на каждую ночь выбирал себе новую крепостную девку, дабы ублажала красавица его утомлённое от груза ответственности тело.
Всё шло хорошо: медички, реже всех других дам прочих профессий отказывающие мужикам, по очереди, с чувством исполняемого долга, отдавались ненасытному Паксяеву, дорвавшемуся до власти. А он, в свою очередь, обрадованный нескончаемой «прухой», самодовольно вкушал сочные сексуальные плоды добытой с таким трудом власти...
Спелые зрелые замужние женщины также не были исключением.
Злосчастная уборщица тоже была замужем и часто, в ответ на паксяевские приставания, прямо говорила ему об этом.
Но Паксяев давно не верил в порядочность чужих жён! В их беспорядочных половых связях он убедился на собственном опыте!
Неосознанная игра со стороны вожделенной зазнобы, по-видимому, продолжалась, и Паксяев совсем сдурел от охватившего его страстного желания.
Терпение его лопнуло, когда уборщица, приняв в очередной раз сверхпривлекательную позу, намывала пол его начальственного кабинета.
С налитыми кровью, как у быка, глазами он фактически изнасиловал «динамистку» прямо у себя в кабинете!
Та не стала сильно переживать по поводу случившегося и, не долго думая, накатала телегу в горком КПСС.
Паксяеву ещё сильно повезло, когда его тихо убрали с поста, уволив по собственному желанию.
Хорошо хоть в тюрягу не загремел.
§6. Раиса Атлас
На потоке у нас, как любили шутить мужики, женская половина, мягко говоря, умом и красотой не блистала.
И всё же пяток-другой представительниц нежного пола имели все шансы завоевать наши грубые сердца.
Наиболее ярко среди них выделялась моя одногруппница — Раиса Атлас.
Чистокровная еврейка!
Стеснялась самого слова «Еврей».
Оно и для неё было нарицательным.
Как злой татарин, например.
Потому представлялась она всегда как прибалтка.
Акцентируя внимание на окончании своей фамилии «-ас».
Она даже успела поработать процедурной медсестрой в пятой больнице вместе с моим братом.
Прекрасно его знала.
Имея приятную наружность, очень симпатизировала мне.
Я не проявлял взаимной инициативы.
Взаимоотношения наши держал в рамках скорее дружеских, нежели сексуальных.
На первом курсе Раиса без запроса с моей стороны объявила, что половым вопросом намерена заняться не ранее третьего курса.
Сейчас некогда.
Нужно все усилия сосредоточить на институтских делах и всё своё свободное время посвятить учёбе, потому что основной отсев идёт на первом или втором курсах.
А на третьем, по мнению многих старшекурсников, уже никого из института не выпинывают.
На третьем курсе она, действительно, вспомнила о своих первоначальных намерениях.
Мы вместе постоянно совершали с ней общий путь на сороковом маршруте автобуса до площади Комсомольской, где она пересаживалась на достославную тройку – трамвай моего детства, чтобы добраться до магазина Водников, где и находился её дом.
Однажды, по дороге домой, ониа и сообщила, что ей было бы «...очень приятно проснуться со Смородиным поздним утром в одной постели...».
Я никак не отреагировал на явное, более чем открытое предложение переспать с ней.
Спустя год, уже на четвёртом курсе (год потерян!), удостоверившись в полном отсутствии ответной реакции с моей стороны, она забеспокоилась и пригласила меня к себе домой под предлогом ремонта сломавшегося проигрывателя.
Так ей кто-то посоветовал.
Я ж к ремонту какой-либо техники не имел (и не имею) отношения вообще!
Руки у меня выросли не из того места.
О чём я ей тут же и сообщил.
Она не приняла отказ, и попросила прийти к ней вместе с моим друганом Сашкой Малышевым, которого я нарекомендовал как самобытного доморощенного народного умельца.
Мы пришли.
Шурик для вида поковырялся во внутренностях проигрывателя, как говорится, дунул, плюнул и как-то быстренько сдался, признавшись в своём бессилии.
Родители Раисы благодарно вручили нам по воблине (откуда они узнали, что я обожаю вяленую рыбу во всех её проявлениях?) и мы покинули пристанище одинокой девы уже навсегда.
Только тогда Райка огорчённо поняла, что окончательно проиграла в упорной битве за Смородина.
Атлас преданно продолжала оставаться моей лучшей душевной подругой в группе, ничем не выказывая своей неудовлетворённости отсутствием развития наших отношений вширь и вглубь.
(Может быть, всё ещё надеясь на что-то?)
Её пыл был несколько остужен полученной от кого-то информацией, что я посещаю, как жених, свою девушку, знакомую со школьных времён, и верен только своей давнишней (со школьных времён) избраннице.
Тем более, что Раиса и моя зазноба Ленка проживали в одном микрорайончике у того же Водного магазина.
Проживая по соседству с улицей Заводской, где под номером 19 находился панельный Ленкин дом, глазастая Райка сама имела возможность наблюдать мои регулярные походы в «ту степь».
Раиса с первого курса носила в своей сумочке маленькую записную книжицу, куда вписывала только по одной (коренной, опорной) фразе из анекдотов.
Чтобы развлечь нас в перерывах нудных семинаров.
На фразе, как правило, строится костяк анекдота.
И она воспроизводила в памяти весь сюжет, отыскав соответствующую страничку этой книжицы.
Зачастую эта сцена выглядела так.
Атлас достает книжицу, долго листает её, произносит: «Ах, вот…Сейчас... Вот этот.. Подождите немного... Угу... Да!..Нет, этот я уже не помню...А-а-а-а!...Нашла! Слушайте!...».
Шевелит губами, продиктовывая фразу про себя.
Усиленно напрягает извилины.
Потом вздыхает и сообщает собравшимся, застывшим в позе внимания: «Нет. Забыла…Давайте другой отыщу...».
И вся сцена повторяется заново по абсолютно идентичному сценарию!
Но всё же гораздо чаще она угощала нас порцией весёлого гогота.
И была очень довольна собой при этом...
Где-то в конце восьмидесятых, в переполненном, как всегда, жёлтом Икарусе сорокового маршрута, далеко от меня впереди, почти у самой кабины водителя (я стоял, прижатый толпой к стеклу заднего окна) я заприметил беременную Раису.
К тому времени она вышла замуж за чистокровного, как и полагается в её среде, еврея, и благополучно переместилась на историческую родину, в Израиль.
В Горький она приехала на побывку, повидаться с родителями и родственниками.
А может быть решила здесь рожать.
Из шикарной модели она превратилась в обрюзгшую старую еврейку с отвратительно свисающим, как у черепахи, вторым подбородком.
Большой живот выгодно дополнял чудовищную реконструкцию её когда-то прекрасной фигуры.
Окликнуть её через две сотни голов не было никакой возможности.
Я мысленно попрощался с обликом боевой подруги.
Лучше бы я её не видел тогда.
Образ романтичной стройной длинноногой мягко и ласково домогающейся меня боевой подруги сохранился бы в девственной неприкосновенности.
(Как когда-то и она сама!)
В Сборнике «Три поцелуя» есть стихотворение из Цикла «В альбом».
Оно так и называется «Раисе Атлас»:
«Пусть жажду к творчеству, Раиса,
В твоей душе не утолят
Талант заслуженной актрисы
И друга редкостный талант!»
§7. Крысов
На кафедре гистологии преподавала знойная блондинистая женщина бальзаковского возраста.
Её голову всегда венчало странное сооружение.
Судя по задумке, волосы на её большой круглой голове должны были соблюдать форму эдакого золотистого шара.
Но шар этот проявлял повышенную чувствительность к земной гравитации.
Бездушные силы всемирного тяготения с успехом преодолевали сопротивления лака для волос и плющили шарообразную конструкцию причёски до неузнаваемости.
Шар сдувался, как проколотая резиновая камера шины колеса, и с неумолимой неизбежностью приобретал фантастическую форму летающей тарелки.
У студентов форма её причёски ассоциировалась с ватрушкой.
Бедная молодящаяся женщина получила унизительное прозвище «Ватрушка».
Студенческая братия всех времён постоянно изобличала Ватрушку в проявлениях страстной любви к бравым мужикам.
Желательно в военной форме и с соответствующей выправкой.
Кировчанин Вова Крысов (потрясающая фамилия!) – третий и последний представитель мужской части нашей группы — раньше многих студентов нашего потока научился извлекать из этой её слабости выгоды личного порядка.
Когда Ватрушка во время контрольного опроса окидывала томным взглядом кабинет с боязливо сидящими за партами настороженными студентами, прячущими бессовестные (из-за невыученного домашнего задания) глаза, Крысов жадно устремлял свой открытый ясный взор навстречу горячо любимой преподавательнице.
Понятно, что ответа по теме он также, как и мы, не знал.
Но это не важно!
Главное — проявить хотя бы внешнее сочувствие страдающей по сильному мужскому плечу даме.
«...Ответит... Крысов!» — после недолгого изучения наших опущенных долу лиц объявляла она.
Крысов краснел до побагровения, по-молодцовски вскакивал и громко, как в армии, гаркал: «Я!»
По этикету семинарских занятий этого совсем не требовалось.
Но Крысов намеренно подчёркивал своё подобострастие.
Выпячивал грудь колесом, благо она у него была достаточно широкой.
Руки он при этом прижимал по швам.
Со стороны он становился уморно похож на притворяющегося бравого солдата Швейка!
Ватрушка млела, улыбалась, наслаждаясь богатырской выправкой.
Казалось, мысленно представляя разные любовные сцены, в которых бравый вояка, попеременно меняя позы, крепко вставляет в неё, как в ножны, свою большую вострую саблю...
Профессионально считывая причины Крысовской активности, она задавала совсем незначащий вопрос и усаживала Крысова на место.
«Четыре...» — тихо, признательно и смущённо лепетала она, раскрасневшись от полученного удовольствия.
Много раз у Крысова такая модель поведения на занятиях Ватрушки успешно прокатывала!
Что касается наших с Крысовым взаимоотношений.
Судя по отдельным репликам, брошенным в мой адрес в присутствии дам, типа: «Больной», думаю, Крысов меня откровенно недолюбливал, считая главным конкурентом в борьбе за половое счастье в нашей, преимущественно женской, группе.
А может, как говорят психоаналитики, это элементарная «проекция».
Связи с Крысовым по окончании института у меня не было.
Только Валентина, одногруппница, мне рассказала недавно, что в 1992 году он сумел разыскать её.
Приходил в гости.
Ночевал.
Они о многом тогда поговорили...
Но в 2008 году, когда у нас проходила встреча однокурсников, посвящённая двадцатипятилетию наших дипломов, кто-то из шумной толпы рассказал мне, что с Крысовым всё плохо.
Нет, скорее — катастрофически ужасно!
У него что-то с головой.
Короче, «крыша поехала».
Лежит в психушке.
Не знаю, насколько можно верить этой информации.
Позднее мне рассказали, что Крысов там, у себя на родине в Кирове, дорос по карьерной лестнице до директора медицинского училища.
Сошёл с ума.
Диагноз остался мне не известен.
В психбольнице он и умер.
Мир праху твоему, незабываемый Вовка!
