Думаю, не погрешу против истины, если скажу, что Михаил Булгаков – это прежде всего «Мастер и Маргарита». Не будь этого романа, вряд ли слава его была бы такой громкой и поклонников было бы в разы меньше. Я один из многих, которые чрезвычайно высоко ценят этого замечательного писателя, однако точка отсчёта у меня своя. Она, наверняка, не совпадёт с мнением большинства, но я к этому готов. Если хоть кто-нибудь оценит и извлечёт пользу из того, что здесь написано, я буду вполне доволен.

 

Знакомиться с Булгаковым я начал, как все, – подогретый слухами и ошеломляющими отзывами, прочитал «Мастера и Маргариту». Восхищён точно не был. Роман напомнил мне не совсем пропёкшийся многослойный пирог: сверху – сладкое безе (любовь Мастера и Маргариты), внутри – острая, перчёная сатирическая начинка пополам с мистикой, а в самом низу – мощная, плотная проза об Иешуа. Вот она мне очень понравилась. Я побыстрее проглатывал сатиру с фантасмагорией, по диагонали просматривал условную любовную историю, торопясь попасть в Иудею и прочувствовать нарастающее там напряжение. По прочтении сделал для себя вывод: три разных книги читать по отдельности было бы скучно, да и не тянули эти истории на самостоятельность. Вместе же получилось, по крайней мере, своеобразно. Был уверен, что больше читать не буду.

 

Много позже, когда я узнал, что Булгаков писал больным; что он так и не собрал окончательный вариант романа; что редактировала, кое-что дописывала и готовила к изданию книгу жена, я понял, почему роман таков. К тому времени я уже прочёл его раз пять и знал, что буду читать ещё. При том, что он по-прежнему вызывал во мне несогласие и раздражал эклектичностью. Мне не нравилась идея о Боге и Дьяволе, одинаково равнодушных к людям и занятых непонятно чем в своей вечности; сатира чуть ли не угнетала своей чёрно-белостью, а регулярная смена стилей – то Ильф с Петровым, то Гоголь, то чуть ли не Толстой – дробила восприятие… И всё же, не соглашаясь и споря, я раз за разом читал «Мастера и Маргариту», удивляясь огромности замысла, сожалея, что он не воплощён в полной мере, и радуясь, что мы всё-таки имеем то, что Булгаков сумел и успел.

 

А потом я пришёл к его рассказам. И всё было по-другому. Вначале была «Вьюга», которая понравилась мне безоговорочно. Так вышло, что я прочёл её сразу после «Метели» Толстого, и к моему огромному удивлению, Булгаков ничуть не уступил в ТАКОМ сравнении. Один за другим читал я его рассказы и получал не меньшее удовольствие, чем от «Повестей Белкина», «Героя нашего времени» и рассказов Чехова… Это был совсем другой Булгаков – другой писатель и другой человек. А когда я прочёл все «Записки юного врача» и «Морфий», утвердился во мнении, что рассказы – это вершина Булгакова, если говорить о языке и писательском мастерстве.

Вот это и есть тема моего эссе – язык Булгакова. Точнее, язык его рассказов.

 

«Если человек не ездил на лошадях по глухим проселочным дорогам, то рассказывать мне ему об этом нечего: все равно он не поймет. А тому, кто ездил, и напоминать не хочу.»

 

Так начинается рассказ «Полотенце с петухом». Я читал его в метро, стоя на одной ноге. Меня давили со всех сторон, но не читать было невозможно. Я должен был узнать, как закончится операция, я словно сам принимал решение, ужасаясь собственной смелости, и словно на меня смотрели с последней надеждой деревенская медсестра и старый фельдшер. В тот момент на меня давили не спины соседей по вагону, а ответственность, от которой сводило скулы… Много я всякого читал, но такого властного захвата и чуть ли не насильственного погружения в литературное произведение не припомню.

А где-то сбоку свербила мысль: как же он это делает? Ни мистики тебе, ни сатиры, ни пафоса, ни вечной любви… И так притягательно! Почему? Может, потому что – правда? Да ведь многие берут сюжеты и диалоги прямо из жизни, и читать невозможно: либо скука смертная, либо чернуха, которая прискучивает ко второму абзацу… А тут слова обычные, я их знаю, все их знают, а он так соберёт и разложит, что получаются не предложения, а жизнь, которая прилипает к тебе, и не так-то просто от неё отделаться даже после того, как дочитаешь до конца. А главное, от самого процесса чтения так хорошо, как будто после вереницы равнодушных, озабоченных или искаженных лиц вдруг повстречал доброжелательного, заинтересованного в тебе человека. И ни одного слова лишнего…

 

«Умирай. Умирай скорее, – подумал я, – умирай. А то что же я буду делать с тобой?»

– Сейчас помрет, – как бы угадав мою мысль, шепнул фельдшер…

…В голове моей вдруг стало светло, как под стеклянным потолком нашего далекого анатомического театра.

– Камфары еще, – хрипло сказал я.

И опять покорно фельдшер впрыснул масло.»

 

Если бы Булгаков написал всё, что он написал, но без рассказов, я не писал бы этого эссе. Он был бы для меня писателем талантливым, интересным, скандальным, каким угодно, но одним из многих. Рассказы перевели его (в моём представлении) в другую весовую категорию: супертяжеловеса! Из всего мною читанного такого качества прозу (лаконичную, ясную, ёмкую – совершенную) я встречал только у Мериме, Пушкина, Лермонтова и Чехова. Поздний Чехов, на мой взгляд, поднял русский литературный язык на предельную высоту. Булгаков не только взошёл туда же, он смог добавить этой высоте свои оттенки. Он показал, что великолепный русский язык может быть свободнее, острее, полемичнее, оставаясь при этом великолепным русским языком. Среди современников Булгакова – Горький, Алексей Толстой, Лавренёв, Олеша… Я всех не назову, их в то время было много, великолепных мастеров слова, которые пытались внести в литературный язык новое. Они вполне добивались этого – язык становился оригинальнее, образнее, жёстче, атлетичнее, если можно так сказать. Но при этом неизбежно нарушалась гармония и терялась красота.

Булгаков тоже говорил языком своего времени, однако не терял радости от красоты сочетаний слов, от их гармонии, от их звучания… На мой вкус, рассказы Булгакова – это лучшая проза своего времени. Когда из прозы уходит красота и совершенство, чем бы их ни заменяли, она чахнет, как неполитый цветок. У Булгакова проза жива, полнокровна и красива. Красива даже тогда, когда он пишет, как отрезают ногу!

 

“За меня работал только мой здравый смысл, подхлестнутый необычайностью обстановки. Я кругообразно и ловко, как опытный мясник, острейшим ножом полоснул бедро, и кожа разошлась, не дав ни одной росинки крови. «Сосуды начнут кровить, что я буду делать?» – думал я и, как волк, косился на груду торзионных пинцетов. Я срезал громадный кус женского мяса и один из сосудов – он был в виде беловатой трубочки, – но ни капли крови не выступило из него. Я зажал его торзионным пинцетом и двинулся дальше. Я натыкал эти торзионные пинцеты всюду, где предполагал сосуды… «Arteria… Arteria… как, черт, ее?..» В операционной стало похоже на клинику. Торзионные пинцеты висели гроздьями. Их марлей оттянули кверху вместе с мясом, и я стал мелкозубой ослепительной пилой пилить круглую кость. «Почему не умирает?.. Это удивительно… ох, как живуч человек!»

 

В романах Булгаков – усталый, раздражённый и изверившийся. Его жаль и хочется утешить, хотя понимаешь – это невозможно. А в рассказах – обаятелен, светел и позитивен (даже в «Морфии»), он сам и утешает, и лечит.

Красота – разновидность добра. Для меня это так. Поэтому прозу, написанную грубым, жёстким или откровенно «дурашливым» языком (что зачастую считается признаком стиля), я читаю с трудом, «преодолеваю». Иногда приходит мысль: а мне это надо? Дышать миазмами, кашлять и попёрхиваться, когда рядом – только руку к полке протяни – проза, как чистый воздух, как ключевая вода, которая сама по себе лечит, о чём бы в ней ни шла речь!

Не могу себе внятно объяснить, зачем буду перечитывать «Мастера и Маргариту», а вот «Записки юного врача» – ради прикосновения к чему-то совершенному, сделанному без изъянов, к произведению высшего словесного качества.

 

«В больнице стихло. Совсем.

– Когда умрет, обязательно пришлите за мной, – вполголоса приказал я фельдшеру, и он почему-то вместо «хорошо» ответил почтительно:

– Слушаю-с…

Через несколько минут я был у зеленой лампы в кабинете докторской квартиры. Дом молчал.

Бледное лицо отражалось в чернейшем стекле.

«Нет, я не похож на Дмитрия Самозванца, и я, видите ли, постарел как-то… Складка над переносицей… Сейчас постучат… скажут: „Умерла“…»

«Да, пойду и погляжу в последний раз… сейчас раздастся стук…»

 

* * *

В дверь постучали. Это было через два с половиной месяца. В окне сиял один из первых зимних дней…

Затем шелест… На двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка в широчайшей юбке, обшитой по подолу красной каймой.

Она поглядела на меня, и щеки ее замело розовой краской.

– В Москве… в Москве… – И я стал писать адрес. – Там устроят протез, искусственную ногу…»

 

Мне кажется, именно некая недоделанность, недосказанность «Мастера и Маргариты» порождают многочисленные обращения к роману: постановки, экранизации, версии… Любой второсортный режиссёр может попытаться заполнить эту недосказанность и, как знать, отыскать что-то своё.

«Записки юного врача» самодостаточны – и в первую очередь, благодаря языку. Когда несколько дней назад мне сказали, что выходит их американская экранизация, первое чувство было недоумение: зачем? Эти рассказы нужно только читать. По-моему, их даже иллюстрировать не стоит.

Смотреть фильм я не буду принципиально тем более, что главную роль (т.е. самого Булгакова) там играет то ли Гарри Поттер, то ли Фродо из «Властелина колец». Я их путаю. Ну, если только ногу пригрозят отрезать...

 

Вот, пожалуй, и всё, что я хотел написать. Эссе у меня получилось или что-то иное, не знаю… Специально оговариваюсь: всё написанное – это только моё личное мнение. Уж не обессудьте, если не совпало с чьим-то. Я не критик, не искусствовед и, как говорится, не претендую. Как сумел, высказал свои впечатления о писателе, о котором столько уже навысказывались, что моё мнение ничего не добавит и не убавит. Просто поделился…

 

Люблю я Гоголя, Чехова и Чапека – сердцу не прикажешь! – но собрание Булгакова стоит рядом с любимцами, и читаю я его не реже.

 

 

Р. S. У меня есть ещё один Булгаков, третий – «Жизнь господина де Мольера». Но по этому поводу надо писать другое эссе.