Ахмедова Светлана

Мама приходит довольно часто – красивая, строгая и молчаливая, всегда недовольная тем, как я живу, и выражает это недовольство не только лицом, но прямо всей собою. Излучает. Она это умеет отлично – я, кстати, тоже.

 

Не смотрит в глаза, отвечает отрывисто, но я делаю вид, что не замечаю. Хвалю платья – всегда изысканные, летящие, сложные – и говорю, как она похудела, прямо Гурченко. Мама кладет руки на тонкую шелковую талию, выставляет плечо вперед — она всегда любила наряжаться. Бросает тихо что-то невнятное — ремарка «в сторону», как пишут в пьесах. Почему нельзя просто подойти и обнять, зачем эти вечные попытки перекроить всё и всех по-своему, наставить на путь истинный – даже сейчас, когда в этом нет ни малейшего смысла. Особенно сейчас. Сердце разрывается от любви и нежности, я прекрасно помню, как она на самом деле беззащитна, эта маленькая старая птичка, когда ее обнимаешь. Пушистые тонкие волосы, тяжелые арабские духи и руки, шелковые наощупь не хуже платья.

 

Отца я всегда навещаю сама. В этот раз добралась уже поздно, и когда задирала голову, чтобы рассмотреть, спит он или нет, поскользнулась на заметенной снегом ледянке и рухнула навзничь, убедившись, что ни одно окно пятиэтажки не светилось.

 

В подъезде тоже было темно, сердце сжалось от иррационального страха совсем как в детстве, когда я пулей летела на свой третий этаж, ни минуты не сомневаясь, что за мной гонятся и схватят вот-вот. Не знаю, кто бы это мог быть – Черная Дама, скелеты, Кровавая Рука – да кто угодно из тех, о ком мы жарким шепотом врали друг другу на качелях за гаражами.

 

Вот зачем вспомнила, спрашивается – пуля из меня теперь так себе, сердце выскакивает, я врываюсь в квартиру, дверь, обитая толстым слоем утеплителя, как назло, не хочет захлопываться, опять барахлит замок. Накидываю крючок, выдыхаю. Хрен тебе, Кровавая Рука. «Папа?» В уютно захламленной книгами и невнятным тряпьем комнате теплится ночник, отец, слава богу, здоров и спешит мимо меня, приветственно махнув на ходу рукой. «Пап, ну ты что, куда, давай рассказывай, как ты тут». — «Подожди, вот картошечки тебе поджарю сейчас и поговорим».

 

И я остаюсь одна. Думаю – ну что ж такое, всегда по одному, хоть бы раз навестили вместе. Думаю – какие они все же разные. По телефону, прощаясь, мама всегда: «Ну, делайте там свои дела». А папа: «Ну, отдыхайте».

 

Вообще им хорошо, очевидно же. Но не обнять. И к этому я привыкнуть никак не могу.