Шелест Владимир

Арсений Александрович Тарковский родился (12) 25 июня 1907 года в Елизаветграде (ныне Кировоград, Украина). В детстве вместе с отцом и братом посещал творческие вечера поэтов Игоря Северянина, Константина Бальмонта, Федора Сологуба. Ребенком пережил гражданскую войну. В начале 1920-х годов Арсений скитался по Украине и Крыму, голодая, временами зарабатывая ремеслами. В 1925 году Тарковский приехал в Москву и поступил на Высшие литературные курсы при Всероссийском союзе поэтов. Там он познакомился с поэтами, с Даниилом Андреевым и с будущей женой Вишняковой. Брак с Вишняковой распался, когда их дети – Андрей (будущий всемирно известный актер и кинорежиссер Андрей Тарковский) и Марина были совсем маленькими.

По рекомендации Шенгели молодой Тарковский начал работать в газете «Гудок», где в это же время трудятся Булгаков, Олеша, Ильф, Петров, Катаев. В 1932 году начинают выходить его первые переводы. Тогда же он знакомится с Мандельштамом, а позже и с Цветаевой, вернувшейся из эмиграции.

В 1940 году поэт становится членом Союза писателей. С началом Второй мировой войны Тарковский идет добровольцем на фронт, сначала корреспондентом, а потом принимает участие в боях. После ранения и ампутации ноги он вынужден демобилизоваться в звании гвардии капитана. После войны поэт готовит к изданию сборник «Стихи разных лет». Однако выпустить в свет его не удается и Тарковский-поэт долго остается неизвестным массовому читателю. Но Тарковский-переводчик продолжает активно издаваться: его переводы восточных поэтов пользуются спросом издательств.

Сборник собственных стихов «Перед снегом» удается издать лишь в 1962 году.

Почти одновременно на экраны выходит фильм Андрея Тарковского «Иваново детство», где звучат стихи поэта. Затем появились и другие сборники, в которых автор был связующей нитью между поэтами серебряного века и современными.

Сердце поэта перестало биться 27 мая 1989 года - Арсений Александрович Тарковский скончался в Москве, был похоронен на кладбище в Переделкино.

 

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло.

Только этого мало.

 

Всё, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло.

Только этого мало.

 

Понапрасну ни зло,

Ни добро не пропало,

Всё горело светло.

Только этого мало.

 

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала.

Мне и вправду везло.

Только этого мало.

 

Листьев не обожгло,

Веток не обломало…

День промыт, как стекло.

Только этого мало.

 

РУСАЛКА

 

Западный ветер погнал облака.

Забеспокоилась Клязьма-река.

 

С первого августа дочке неможется.

Вон как скукожилась черная кожица.

 

Слушать не хочет ершен да плотвиц,

Губ не синит и не красит ресниц.

 

- Мама-река моя, я не упрямая,

Что ж это с гребнем не сладит рука моя?

 

Глянула в зеркало - я уж не та,

Канула в омут моя красота.

 

Замуж не вышла, детей не качала я,

Так почему ж я такая усталая?

 

Клонит ко сну меня, тянет ко дну,

Вот я прилягу, вот я усну.

 

- Свет мой, икринка, лягушечья спинушка,

Спи до весны, не кручинься, Иринушка!

 

* * *

 

Я надену кольцо из железа,

Подтяну поясок и пойду на восток.

Бей, таежник, меня из обреза,

Жахни в сердце, браток, положи под кусток.

Схорони меня, друг, под осиной

И лицо мне прикрой придорожной парчой,

Чтобы пахло мне душной овчиной,

Восковою свечой и медвежьей мочой.

Сам себя потерял я в России...

 

РИФМА

 

Не высоко я ставлю силу эту:

И зяблики поют. Но почему

С рифмовником бродить по белу свету

Наперекор стихиям и уму

Так хочется и в смертный час поэту?

 

И как ребенок «мама» говорит,

И мечется, и требует покрова,

Так и душа в мешок своих обид

Швыряет, как плотву, живое слово:

За жабры - хвать! и рифмами двоит.

 

Сказать по правде, мы - уста пространства

И времени, но прячется в стихах

Кощеевой считалки постоянство.

Всему свой срок: живет в пещере страх,

В созвучье - допотопное шаманство.

 

И, может быть, семь тысяч лет пройдет,

Пока поэт, как жрец, благоговейно,

Коперника в стихах перепоет,

А там, глядишь, дойдет и до Эйнштейна.

И я умру, и тот поэт умрет.

 

Но в смертный час попросит вдохновенья,

Чтобы успеть стихи досочинить:

- Еще одно дыханье и мгновенье

Дай эту нить связать и раздвоить!

Ты помнишь рифмы влажное биенье?

 

x x x

 

Кухарка жирная у скаред

На сковородке мясо жарит,

И приправляет чесноком,

Шафраном, уксусом и перцем,

И побирушку за окном

Костит и проклинает с сердцем.

 

А я бы тоже съел кусок,

Погрыз бараний позвонок

И, как хозяин, кружку пива

Хватил и завалился спать:

Кляните, мол, судите криво,

Голодных сытым не понять.

 

У, как я голодал мальчишкой!

Тетрадь стихов таскал под мышкой,

Баранку на два дня делил:

Положишь на зубок ошибкой...

И стал жильем певучих сил,

Какой-то невесомой скрипкой,

 

Сквозил я, как рыбачья сеть,

И над землею мог висеть.

Осенний дождь, двойник мой серый,

Долдонил в уши свой рассказ,

В облаву милиционеры

Ходили сквозь меня не раз.

 

А фонари в цветных размывах

В тех переулках шелудивых,

Где летом шагу не ступить,

Чтобы влюбленных в подворотне

Не всполошить? Я, может быть,

Воров московских был бесплотней,

 

Я в спальни тенью проникал,

Летал, как пух из одеял,

И молодости клясть не буду

За росчерк звезд над головой,

За глупое пристрастье к чуду

И за карман дырявый свой.

 

ИМЕНА

 

А ну-ка, Македонца или Пушкина

Попробуйте назвать не Александром,

А как-нибудь иначе!

Не пытайтесь.

Еще Петру Великому придумайте

Другое имя!

Ничего не выйдет.

Встречался вам когда-нибудь юродивый,

Которого не называли Гришей?

Нет, не встречался, если не соврать!

И можно кожу заживо сорвать,

Но имя к нам так крепко припечатано,

Что силы нет переименовать,

Хоть каждое затерто и захватано.

У нас не зря про имя говорят:

Оно - Ни дать ни взять родимое пятно.

Недавно изобретена машинка:

Приставят к человеку и глядишь -

Ушная мочка, малая морщинка,

Ухмылка, крылышко ноздри,

горбинка, -

 

Пищит, как бы комарик или мышь:

- Иван!

- Семен!

- Василий!

Худо, братцы,

 

Чужая кожа пристает к носам.

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам.

 

x x x

 

Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был

И что я презирал, ненавидел, любил.

 

Начинается новая жизнь для меня,

И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

 

Больше я от себя не желаю вестей

И прощаюсь с собою до мозга костей,

 

И уже, наконец, над собою стою,

Отделяю постылую душу мою,

 

В пустоте оставляю себя самого,

Равнодушно смотрю на себя - на него.

 

Здравствуй, здравствуй, моя ледяная броня,

Здравствуй, хлеб без меня и вино без меня,

 

Сновидения ночи и бабочки дня,

Здравствуй, все без меня и вы все без меня!

 

Я читаю страницы неписаных книг,

Слышу круглого яблока круглый язык,

 

Слышу белого облака белую речь,

Но ни слова для вас не умею сберечь,

 

Потому что сосудом скудельным я был

И не знаю, зачем сам себя я разбил.

 

Больше сферы подвижной в руке не держу

И ни слова без слова я вам не скажу.

 

А когда-то во мне находили слова

Люди, рыбы и камни, листва и трава.

 

МАЛИНОВКА

 

Душа и не глядит

на рифму конопляную,

Сидит, не чистит перышек,

не продувает горла:

Бывало, мол, и я

певала над поляною,

Сегодня, мол, не в голосе,

в зобу дыханье сперло.

Пускай душа чуть-чуть

распустится и сдвинется,

Хоть на пятнадцать градусов,

и этого довольно,

Чтобы вовсю пошла

свистать, как именинница,

И стало ей, малиновке,

и весело и больно.

Словарь у нас простой,

созвучья - из пословицы.

Попробуйте, подставьте ей

сиреневую ветху,

Она с любым из вас

пошутит и условится

И с собственной тетрадкою

пойдет послушно в клетку.

 

СТАНЬ САМИМ СОБОЙ

 

Werde der du bist.

Гёте.

 

Когда тебе придется туго,

Найдешь и сто рублей и друга.

Себя найти куда трудней,

Чем друга или сто рублей.

 

Ты вывернешься наизнанку,

Себя обшаришь спозаранку,

В одно смешаешь явь и сны,

Увидишь мир со стороны.

 

И все и всех найдешь в порядке.

А ты - как ряженый на святки

Играешь в прятки сам с собой,

С твоим искусством и судьбой.

 

В чужом костюме ходит Гамлет

И кое-что про что-то мямлит, -

Он хочет Моиси играть,

А не врагов отца карать.

 

Из миллиона вероятий

Тебе одно придется кстати,

Но не дается, как назло,

Твое заветное число.

 

Загородил полнеба гений,

Не по тебе его ступени,

Но даже под его стопой

Ты должен стать самим собой.

 

Найдешь и у пророка слово,

Но слово лучше у немого,

И ярче краска у слепца,

Когда отыскан угол зренья

И ты при вспьшке озаренья

Собой угадан до конца.

 

ВЕЩИ

 

Все меньше тех вещей, среди которых

Я в детстве жил, на свете остается.

Где лампы-«молнии»? Где черный порох?

Где черная вода со дна колодца?

Где «Остров мертвых» в декадентской раме?

Где плюшевые красные диваны?

Где фотографии мужчин с усами?

Где тростниковые аэропланы?

Где Надсона чахоточный трехдольник,

Визитки на красавцах-адвокатах,

Пахучие калоши «Треугольник»

И страусова нега плеч покатых?

Где кудри символистов полупьяных?

Где рослых футуристов затрапезы?

Где лозунги на липах и каштанах,

Бандитов сумасшедшие обрезы?

Где твердый знак и буква «ять» с «фигою»?

Одно ушло, другое изменилось,

И что не отделялось запятою,

То запятой и смертью отделилось.

 

Я сделал для грядущего так мало,

Но только по грядущему тоскую

И не желаю начинать сначала:

Быть может, я работал не впустую.

 

А где у новых спутников порука,

Что мне принадлежат они по праву?

Я посягаю на игрушки внука,

Хлеб правнуков, праправнукову славу.