Кольцевая Виктория

И СКВОЗНАЯ ЖИЗНЬ

26 мая 2022

О книге Александры Герасимовой "Метрика". -

М.: Формаслов, 2021

Сообщение, что "Метрика" (М.: Формаслов, 2021.-150 с.) - это дебютная книга Александры Герасимовой, существенно в одном: другой книги у автора пока нет. Из аннотации, информирующей, что в "Метрику" вошли стихи, написанные за последние три года, можно предположить: автор соответствует себе нынешнему. И любое стихотворение в книге - не дебют и не степень зрелости, а горячая ложка к обеду. И тем хороша.

Заговорив про горячее, трудно сдержать множественные аллюзии от "книга есть кубический кусок горячей дымящейся совести, и больше ничего" (Борис Пастернак) - до самой сокровенной: "И ангелу Лаодикийской церкви напиши, знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих" (Откр. 3:15) - пусть простят меня те, кто настаивает на более физиологичном переложении "извергну". Главное, что ничего теплого, в эмфатическом плане, читатель в "Метрике" не найдет.

...нам думалось о всяческом простом

и неудобном

о том которым все из нас больны

и навзничь от него неизлечимы

том самом по естественной причине

не знающем о нас до глубины

и до голубизны нас невзлюбившем

до розовости нежной ко всему

закатному дозревшему тому

что ягоды шиповника и вишни

но только не на наших языках

и нам был страх

(с.59; разд. "Перемолчание")

- какая удивительная цепочка фонем в последних строках, кажется, стихи перешли на английский и предъявили страх, как number, наколотый при входе в ближайшее будущее, шиповная метка. А между тем, "Метрика" - это еще одна книга про любовь, про необоримую силу, которая на разные краски, видения и голоса гонит человеческое существо по спирали жизни. Автор безупречно выдерживает звучание, чисто, словно движение реки и расширение таежного леса. И авторский голос, заимствованный разве что у предков, поющих в ольховнике, бузиннике, а то и в терновнике, как вода и лес, безостановочно огибает смолкшее и окаменелое - подвижной тканью.

Не будь "Метрика" книгой стихов, автор, наверное, стыдился бы многих обнаженных высказываний и откровенных признаний в абсолютной зависимости от реально существующих людей, к которым стихи обращены и от которых, в конце концов, стихи отвращены в поисках связей иного порядка, немыслимых, но приемлемых. Или даже необходимых, потому что стихам можно все: если мы не способны (особенно, если не должны) встретиться губами, глазами, если не можем разорвать кровящие или закостенелые отношения голыми руками - стоит дождаться стихов и все случится.

Любовь в "Метрике" заявлена торжествующе и геральдически, до начала времен. Четвертый раздел книги так и называется: "Геральдика". Признание в любви к семье, которое взволнует любого, даже самого заледенелого читателя. Как мне кажется, предшествующие разделы определяют вектор этого признания, нащупывают причины и подоплеки родовых уз.

"Метрика" в чем-то наследует скальдическую поэзию, случившуюся до литературы, но после фольклора. Как отдельные висы, книга строится на фундаменте саги, и, кладка за кладкой, поднимается от личной истории до эпоса смутных времен, от звериного чутья - до поэтического наития. При этом, в отличие от эддических стихов, нарративная и смысловая составляющие канонически затемнены и пунктирны, а форма раскидиста: от трехстопного хорея - до верлибра, не ограниченного предощущением прозы.

...я встречаю много безголовых кукол

на работе в транспорте и других общественных местах

они отличаются от моих детских тем

что у них нет кого-то

кто мог бы приладить их смазливые головки

с шелковистыми париками

на их тоненькие шейки

и они никогда уже не станут

похожими на себя...

(с.122; разд. "Геральдика", брату)

"Геральдике" предшествуют три раздела. Совершенно очевидный по нацеленности второй раздел, "Перемолчание". Он начинается со стихотворения:

а в январе опять приснится мама

румяная средь воробьевых гор...

(с.51)

Многие, если не все поэтические тексты, обращенные к некоей женщине, не названной, воссоздают образ матери, преобразуя родовые отношения в сакральные. "Перемолчание" сразу определяет (и подтверждает эпиграфом) абсолютное значение связи, а затем корпусом стихов дотягивается до заявленной категории. Но увлеченный читатель может уловить эмоциональные переливы и модуляции от текста к тексту: женщина в "Перемолчании" представляется разной или она - не одна.

...зазвенит над липами

жаркая стреха

вспыхнет за калиткою

мать-и-мачеха

сбудется да сложится

станешь мне земля

черноплодка-роженица

печная зола...

(с.69)

Теперь, обладая некоторым опытом, вернемся к насыщенному длинными циклами первому разделу, "Ойкумена":

мы так начинались

от белой печи

в которой белугой

блажат кирпичи

я - мышью

он - брёвенным срубом...

(с.9)

Начальный цикл о землемере можно считать замыслом поэмы, он задает волнующий эпический тон всему разделу, который заканчивается собственно циклом "Ойкумена", на мой взгляд, самым эмоциональным всплеском книги. Не именованный сквозной герой - мужчина, бунтарь-одиночка, пассионарий, преданность которому беспредельна, а накал разделенной любви зависит от переменного тока истории. Судьба героя угадывается в трагедиях и революционных одиссеях прошлого. Стихи "Ойкумены" могли быть написаны Пенелопой, но скорее, княгиней Марией Волконской: "поцеловала его кандалы, а потом - его самого" (из ее воспоминаний).

Цикл "Ойкумена" (и одноименный раздел) - это попытка ясновидения, воспоминания о ком-то первостепенном, связанном с родовым деревом и домом.

-6-

потому что всему приходит своё начало

если б можно тебя смолчать я б тебя смолчала

но в тебя врастая по горло крону

погорельцем горцем мальком микроном

я уже не помню ни дом ни дуб

просто слышу вскипает море взвывает зуб...

(с.47)

Осмелюсь предположить, что соответствующий вектор воспоминаний задан в той части "Геральдики", что посвящена отцу:

...я совсем не знаю что было с тобой до меня... я думаю о тебе самое-самое светлое... (с.120; разд. "Геральдика", папе)

* * *

ты так напоминал мне свет

которого в помине нет

которым всё когда-то будет

от озера и до крыльца

что были мы какие люди

что не бывало в нас лица

литого сердца белых рук -

один испуг

(с.13; разд. "Ойкумена")

- пока "один испуг", позже он перерастет в "нам был страх", помните? Хочу привести еще более предметные цитаты из "Геральдики":

-4-

...что именно случилось с твоим указательным пальцем

ноготь которого рос неправильным изломанным

сгорбленным на всю жизнь

в результате чего-то страшного и жутко болезненного

о чём никогда тебя не спрашивала

потому что боялась

и не спрашиваю до сих пор

потому что боюсь

за тебя

(с.118; папе)

-7-

я совсем не знаю что было с тобой до меня,

не представляю что в тебе нарывает

пульсирует изнывает и не может излиться...

(с.120; папе)

Возможно, "Ойкумена" воссоздает память об отце, которой нет ни у кого, в том числе у него самого. К такому выводу подталкивает безукоризненно выдержанная структура книги, ее строгая подчиненность названию.

"Метрика" уже с титульной страницы констатирует, что параметры судьбы заданы до рождения, что стихотворный ряд во всех отношениях предопределен метрическим кружением. И чтобы детально восстановить личную историю и общее эпическое начало, надо погружаться в то, о чем не помнишь - и вспоминать.

По законам жанра прежде "Геральдики" должен существовать еще один раздел, знаменующий отрыв от семейных корней, реализующий разговор с альтер эго, поскольку без подробного воспоминания о себе в геральдическую структуру невозможно встроиться.

И этот раздел, конечно, есть. Он называется "Беспрекословие". В эпиграфе к разделу (и повторно к его завершающей поэме) стоят строчки из стихотворений Марии Степановой, что само по себе педалирует доминанту Памяти.

"Беспрекословие" завершается поэмой "Маша". Поэмы в наше время такая редкость, что, кажется, жанр умер. Но мало того, что поэма написана, так она еще и начинается задолго до обозначенного - в землемере, в самом начале книги. Помните ли, замысел поэмы?

мы так начинались

от белой печи...

(с.9; разд. "Ойкумена")

За время, прошедшее с замысла, от белой печи не осталось и следа: в доме черно от сажи, а в небе "самолеты-побратимы// из безлюдия вестимы// с гневной миной на хвосте". Хочется цитировать подряд, но призову себя к порядку:

-1-

положи мне руку маша

тихо на плечо

копоть копоть

сажа сажа

маша горячо

(с. 98; разд. "Беспрекословие", маша)

Строго говоря, не только в книге, но и в мире со времен землемера стало черно от сажи. Закопчение жизни, вплоть до ее фрагментарного исчезновения, происходит с метрической неумолимостью. И тем насущнее надежда, обозначенная в финале поэмы. Сожалея и совершая над собой усилие, на этом остановлюсь, чтобы не пересказывать всю "Метрику":

-15-

от ствола щепа

от ствола тщета

дерево - ружьё

ныне равномощны

только ярче свет

чем ракетный след

маша смерти нет

жёлудь голубь снег

в скважине замочной

и сквозная жизнь

(с. 98; маша)