Перцевая Людмила

Любимый мой поэт Александр Блок был мудрейшим и нежнейшим исполнителем городской темы. Сразу всплывает в памяти множество выразительных простых и точных строк, вот как эти:

 

«Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь».

 

Картины эти могут быть емкими, панорамными, с множеством ярких деталей, выражающих совершенно определенное место и время, и в то же время пронизанных сиюминутным настроением поэта – именно этого, сидящего здесь и сейчас:

 

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

 

Вдали над пылью переулочной,

Над скукой загородных дач,

Чуть золотится крендель булочной,

И раздается детский плач.

 

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

 

Над озером скрипят уключины

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный

Бессмысленно кривится диск.

 

И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной

Как я, смирен и оглушен.

 

Цитировать Блока очень трудно, просто невозможно остановиться, припомнив начальные строки, хочется выговорить всё, до конца, настолько стих спаян внутренней силой, единством сюжета. Кажется, если не досказать про появившуюся Незнакомку, про стан, шелками схваченный – зачем было рисовать и всю эту картину. Антураж без главного действующего лица!

А я надеюсь, что читатель сам сможет продолжить – ведь стихи Блока так легко, так музыкально ложатся в памяти, кажется, один раз прочел и запомнил навсегда! Это свойство всякой гениальной поэзии, призванной не просто усладить гармонией, но и смутить, растревожить душу, позвать в неведомую даль.

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

 

Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

 

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

 

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, - плакал ребенок

О том, что никто не придет назад.

 

Читаешь – и не можешь понять, почему так отрадно и высоко звучат эти строки, несмотря на то, что в финале, омытом слезами Причастного Тайнам ребенка, все отрицается, так он безнадежен и горек. Так велика сила поэтической гармонии, что даже в трагедийности есть очистительная и вдохновляющая отрада, некий катарсис.

 

Я привожу самые известные стихи наверное потому, что они вспоминаются наизусть, сразу. Как вот этот, посвященный неведомой Марии Павловне Ивановой:

 

«Под насыпью, во рву некошенном,

Лежит и смотрит, как живая,

В цветном платке, на косы брошенном,

Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинною

На шум и свист за ближним лесом.

Всю обойдя платформу длинную,

Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих –

Нежней румянец, круче локон:

Быть может, кто из проезжающих

Посмотрит пристальней из окон...

Вагоны шли привычной линией,

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие;

В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стеклами

И обводили ровным взглядом

Платформу, сад с кустами блеклыми,

Ее, жандарма с нею рядом...

Лишь раз гусар, рукой небрежною

Облокотясь на бархат алый,

Скользнул по ней улыбкой нежною,

Скользнул - и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная,

В пустых мечтах изнемогая...

Тоска дорожная, железная

Свистела, сердце разрывая...

Да что - давно уж сердце вынуто!

Так много отдано поклонов,

Так много жадных взоров кинуто

В пустынные глаза вагонов...

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей - довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена - все больно».

 

Да ведь тут полновесный роман, объемная житейская история, погибшая судьба – от надежд до полного их крушения, духовного и физического. И не понадобилось толстых томов Анны Карениной. Совершенно невозможно судить Блока с точки зрения формалистической: насколько изысканы рифмы, загадочны образы и сложны метафоры…Он захватывает сразу и без остатка: гармонией звукописи, почти исповедальной честностью сюжета, и сопричастностью сказанного практически любому времени. Неважно, что под стихом стоит дата 1910 год, могло быть вчера…или завтра…просто загружаясь в электричку вы не заметили юную особу, замершую под навесом. Ждет. Неведомо какого происшествия или пришествия. Ждет.

 

В стихах Блока есть почти конкретное обозначение места действия, как в этом, «На островах»:

«Вновь оснежённые колонны,

Елагин мост и два огня.

И голос женщины влюбленный.

И хруст песка и храп коня.

Две тени, слитых в поцелуе,

Летят у полости саней.

Но не таясь и не ревнуя,

Я с этой новой - с пленной - с ней.

Да, есть печальная услада

В том, что любовь пройдет, как снег.

О, разве, разве клясться надо

В старинной верности навек?

Нет, я не первую ласкаю

И в строгой четкости моей

Уже в покорность не играю

И царств не требую у ней.

Нет, с постоянством геометра

Я числю каждый раз без слов

Мосты, часовню, резкость ветра,

Безлюдность низких островов…»

 

Оборву на этот раз повествование, мне очень хочется, чтобы читатель сам открыл томик стихов Блока, нашел эти нежные любовные романы, горестные или отрадные происшествия, мимолетные или наслоившиеся с годами впечатления. Сам ощутил вот этот «…Из света в сумрак переход».

 

С Блоком надо общаться безо всяких толмачей и сопроводителей, один на один, тогда ваше проникновения в его поэтический мир будет полным и сладостным, не замутненным присутствием чужого-третьего.

 

 

«На небе зарево.

Глухая ночь мертва.

Толпится вкруг меня лесных дерев громада,

Но явственно доносится молва

Далекого, неведомого града....»

 

И что это за город, что в нем происходит, вы сможете открыть самостоятельно. Не надо пересчитывать слоги и ловить смешённые ударения – он велик и неподсуден ремесленникам, он абсолютно гениален. Иногда я произношу его строки так, словно они родились во мне, настолько мы совпали:

 

«Та жизнь прошла,

И сердце спит,

Утомлено.

И ночь опять пришла,

Бесстрашная — глядит

В мое окно.

И выпал снег,

И не прогнать

Мне зимних чар…

И не вернуть тех нег,

И странно вспоминать,

Что был пожар».

 

А иногда я читаю с веселым удивлением про Катьку, у которой керенки в чулке, про ветер, ветер, на всем белом свете и замираю в благоговении, завидев, что впереди - Исус Христос в белом венчике из роз. Многозначность этого образа в шутовских балаганных ритмах «Двенадцати» такова, что толмачи неустанно спорят до сих пор: так этот образ благословляет Революцию или – хоронит? В венчике из роз в гроб кладут.

Поэма написана в 1918 году – как пророчество? Предостережение? Сожаление вне времени о том, что не состоялось? Каждый рассудит по-своему.

 

Нет у Александра Блока чисто пейзажных зарисовок, нет желания поразить картинкой. Есть глубокое раздумье о времени, о предопределенности судеб, скрытой драме.

 

Вот эта книга лежит передо мной, раскрыта на последней странице и невозможно не произнести еще раз вслух:

 

«…Так идут державным шагом —

Позади — голодный пёс.

Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос».