Перцевая Людмила

Забрела на страничку одной поэтессы, услышала призыв (или предложение) вспомнить десяток книг, которые прошли через всю твою жизнь, особо запомнились, стали значимыми. Рассуждает она искренне, очень интересно, и книжки вспоминает хорошие, мне тоже знакомые. Но когда я попробовала определить свою «десяточку», очень быстро отказалась от этой идеи.

 

Дело даже не в том, что влияние разных книг в разные годы моей жизни было …несопоставимым, не в том, что в этом книжном море опорных островов было гораздо больше, чем десять или сто. И даже не в том, что назвав «Скучную историю» Чехова, я могу обидеть Фолкнера с его романом «Свет в августе», или Бунина, Куприна, наконец, Стейнбека с его чудным романом «Зима тревоги нашей».

 

Что значит – "наконец", да нет никакого конца и края в этой череде открытий, вознагражденного ожидания или смешного разочарования, просто большая, очень большая жизнь, из которой нельзя вырвать один день. Особо яркий восход. Грустный или ошеломительно тревожный закат.

 

Ладно, что тут громоздить красивости. Я ведь довольно часто и много писала литературных эссе – про книги художественные, искусствоведческие, экономические трактаты или шедевры эпистолярного жанра. Почему же меня так зацепило это предложение: выбрать десяточку самых любимых и значимых? Сутки прокручивала в голове – и никак не могла определить! Но несколько памятных историй вспомнилось.

 

В 64-м вышел на экраны черно-белый фильм Козинцева «Гамлет» с Иннокентием Смоктуновским в главной роли, музыкой Шостаковича, я смотрела его девять раз! Перечитала после этого все переводы «Гамлета», массу критических статей по фильму, всё, что попадалось под руку (а вернее – было в библиотеках) про Шекспира. Разумеется, и самого Шекспира, сонеты заучивала наизусть – и казалось, нет ничего в мире величавее, значительнее того, что этот англичанин транслировал мне, 16-летней девчонке.

 

Чем объяснить эту магию? Удивительно гармоничным синтезом слова, видеоряда и музыки или моим возрастом? Позже я с большим интересом прочла Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире или Тайна Великого Феникса», еще какие-то изыскания об авторстве прекрасных драм и комедий. Потом увлеклась книгами об авторстве или надуманном плагиате многих других шедевров, они меня уводили в мир фантазий, строивших западную цивилизацию. На какой-то момент то одна из этих книг потрясала, то другая завораживала, перечитывала художественные тома и снова возвращалась к умствованиям критиков.

 

От того давнего потрясения осталась у меня любовь к …музыке Шостаковича. Но и она – не последний порог в храм открытий. Не так давно набила в сети «музыка Гамлет», намереваясь переслушать любимые мелодии, а поисковик вдруг выдает мне увертюру-фантазию Чайковского! С недоверием начинаю слушать – и полностью отдаюсь музыке! Как я могла пройти мимо такого блестящего произведения, как раньше оно мимо меня жило? И понимаю, что по своему характеру именно Петр Ильич был внутренне так близок принцу датскому, который никак не мог решить: быть или не быть?

 

Но вот совсем другая история о книге, которая рождалась на моих глазах – и ничего путного из этого не вышло. В «Комсомольской правде» был напечатан очерк Василия Пескова о семье Лыковых – старообрядцах, которые ушли от всего суетного в тайгу и прожили там жизнь в невероятных условиях, вдали от цивилизации, от людей. Очерк наделал много шума, журналист золотую жилу активно разрабатывал, писал очерки и заметки один за другим, откликов восторженных было много, и нет ничего удивительного в том, что он собрал их и выдал книгу «Таежный тупик». Я, конечно, ее купила, предвкушая удовольствие, прочла – и …и ничего. Очерки не переросли в книгу, эксклюзивности информации уже нет, а на какую-то новую высоту писатель не поднялся.

 

Бережно храню в библиотеке тонкую книжицу Д.Сарабьянова «Образы века», мне подарили ее мальчишки из моего класса, зная, что я увлекаюсь живописью. «Моего класса» требует объяснения, я была у них классной руководительницей, сразу после школы преподавала физкультуру в начальных классах, а в 9 «в» вела внеклассное воспитание, ходила с ними в походы, играла в волейбол, придумывала всякие вечера.

 

Как они угадали (или нечаянно так получилось), но я, таким образом, познакомилась с тонким исследователем, очень знающим и небанальным. Позже я много раз слушала Дмитрия Владимировича, всякий раз поражаясь его умению проникнуть в замысел художника. Но еще интереснее для меня оказалась книга «Слова и краски», подаренная мне автором, преподавателем Ленинградского пединститута им. Герцена, в котором я училась. В этой книге (название перекликается с известной статьей Блока) Владимир Николаевич Альфонсов прослеживает внутренние связи произведений живописи и поэзии.

Это был новый, необыкновенный опыт познания, вернее – прочувствования, родства разных видов искусства.

 

Альфонсов тогда был совсем молодым, мы его обожали, и нет ничего удивительного, что у меня курсовая по литературе сплетена была из картин Сомова, Петрова-Водкина и Головина – с целой плеядой поэтов серебряного века. Да еще статья кинематографиста Эйзенштейна «Неравнодушная природа» туда же присовокупилась. Вот же безумная студентка…

 

Можно ли сказать, что эти книги для меня значили больше, чем тома Достоевского или Томаса Манна? Можно ли при этом не вспомнить детские книги, нет, не из моего детства, а из совместного чтения с моими мальчиками, все эти исторические рассказы, Марк Твен и Купер, «Петр Первый» Толстого, над которым зависал мой младшенький еще во втором классе? А чтение Торнтона Уайлдера с моим старшим, десятиклассником, эти совершенно бесподобные «День восьмой» и «Мост короля Людовика Святого», наши разговоры и его неожиданный вывод про родство американца с Чернышевским, его «Что делать?»

 

Я уже не помню, когда и как я начала читать фантастику, но когда в «Московских новостях» я познакомилась с Александром Шалгановым, учредителем журнала «Если», фанатом фантастики, я уже была продвинутым собеседником! Александр Кабаков мне с удивлением сказал: «Людка, фантастика – это же мужское чтение, еще скажи, что ты Набокова любишь!» А я парировала: «Любишь – это не про книги, и не жди от меня комплиментов по поводу своих. Набокова – читаю, он лучше тебя пишет» И получила по затылку. Незаслуженно.

 

Пушкин никогда мною особо не выделялся, читала, много знала наизусть, как-то не было в этом никакой особой остроты ощущений. Первое потрясение испытала уже не от данного нам школьной программой, а от писем Александра Сергеевича. Дальше – больше и вот сейчас, уже в очень, очень зрелые годы, он выходит на первые позиции. Делал ли Пушкин меня? Наверное, подспудно, незаметно, воспитывая вкус, понимание значимости чистого слова. Отменяет ли он при этом Платонова или Мелвилла? Да вовсе нет.

 

Я сейчас не собиралась говорить о книгах, которые сопровождали меня в профессии, но ведь толстенный том Ергина «Добыча» о геополитической и цивилизационной роли нефти, был не менее значим, чем, к примеру, прочитанная в седьмом классе «Монахиня» Дидро! Как можно сравнивать, ведь они практически в очень разных плоскостях, не знаю, в параллельных или перпендикулярных, но в какой-то момент они меня всецело подчинили, интерес – ветвился и рос. В одном случае – к великой французской литературе, в другом – к исследованию геополитических реалий.

 

Могу ли я сказать, что какая-то из книг, которые я сейчас вспоминаю, стала, как выражаются, настольной? Нет. То возникает потребность почитать стихи – советских ли поэтов, Петрарки или Баратынского. То вытащу из шкафа монографию Никулина «Золотой век нидерландской живописи», полистаю, почитаю что-нибудь из середины. Я практически не перечитываю Толстого и Леонова – эти глыбы сразу выключат меня из быстротекущей жизни. Но почему-то они сами во мне живут, освежать почтительную память не нужно. Или еще время не пришло? Но, правда, как перечитать «Пирамиду», если на чтение год ушел. И еще столько же – на осмысление.

Моя это жизнь? – Нет. Менее от этого она мне интересна? Вовсе нет, напротив.

 

Никакой десяточки мне не выбрать, вон как штормит, вал за валом накатывает. Спасают книги от этого сегодняшнего безумия? Нет. Сейчас меня спасает только музыка. Легкая прозрачная, мелодичная, слушаю Моцарта, Шопена, Листа… Все, что легко ложится.