Wowk

Семён Гудзенко. Завтра 100 лет со дня рождения

 

Семён Петрович Гудзенко (5 марта 1922, Киев — 12 февраля 1953, Москва) — русский советский поэт и журналист, военный корреспондент.

В 1941 году добровольцем ушёл на фронт, стал пулемётчиком в Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения (ОМСБОН).

В 1942 году был тяжело ранен в живот осколком мины. После ранения был корреспондентом во фронтовой газете «Суворовский натиск», освещал осаду и штурм Будапешта, где и встретил День Победы. 12 мая 1945 года был награждён Орденом Отечественной войны II степени.

Первую книгу стихов выпустил в 1944 году. После окончания Великой Отечественной войны работал корреспондентом в военной газете.

Гудзенко открыл как поэта Илья Эренбург весной 1941-го: воспоминания о творческом пути поэта есть в 7-й главе 5-й книги цикла «Люди, годы, жизнь».

Настоящее имя Гудзенко — Сарио: итальянское имя ему дала мать. Когда его в 1943 году дружно опубликовали «Знамя» и «Смена», поэт писал матери: «…не пугайся, если встретишь стихи за подписью „Семён Гудзенко“, — это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко. Надеюсь, ты не очень обидишься…».

После войны Семён Гудзенко работал журналистом. В 50-е годы вышли его книги «Дальний горизонт», «Новые края», «Перед атакой», «Могила пилота».

Ранение, полученное на фронте, постоянно давало о себе знать. Даже прикованный к больничной кровати, медленно и мучительно умирая, поэт продолжал оставаться романтиком и доброжелательным человеком; а когда потерял возможность писать самостоятельно, поэт продолжал сочинять стихотворения и диктовал их.

С. П. Гудзенко умер 12 февраля 1953 года в Институте нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Евгений Евтушенко писал в антологии «В начале было Слово»: «…был киевлянин, украинский еврей, русский поэт Семён Гудзенко».

В начале 1970-х годов режиссёр московского Театра на Таганке Юрий Любимов поставил спектакль «Павшие и живые». В этом спектакле Владимир Высоцкий, в частности, играл роли Гитлера и Семёна Гудзенко. В дальнейшем на своих выступлениях Высоцкий иногда читал стихи Гудзенко, также он давал достаточно высокие оценки военному творчеству поэта. Два стихотворения Семёна Гудзенко вошли в музыкально-поэтический цикл Высоцкого «Мой Гамлет», 1966—1978.

В 2009 году в Малом зале санкт-петербургской Филармонии состоялась премьера кантаты на стихи поэтов-фронтовиков композитора Владиславы Малаховской. Кантата озаглавлена строчкой из «Моего поколения» Семёна Гудзенко — «Нас не нужно жалеть!». Два из шести номеров кантаты написаны на стихи Гудзенко — «Перед Атакой» и «Моё поколение».

 

Могила пилота

 

Осколки голубого сплава

Валяются в сухом песке.

Здесь всё:

и боевая слава

И струйка крови на виске...

 

Из боя выходила рота,

Мы шли на отдых, в тишину

И над могилою пилота

Почувствовали всю войну.

 

Всю.

От окопов и до тыла,

Ревущую, как ястребок.

И отдых сделался постылым

И неуютным городок.

 

Мы умираем очень просто,

По нас оркестры не звенят.

Пусть так у взорванного моста

Найдут товарищи меня.

 

Мое поколение

 

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.

На живых порыжели от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

 

Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.

Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,

нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

 

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -

только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,

все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,

что отцами-солдатами будут гордится сыны.

 

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?

Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?

Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-

у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

 

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,

и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.

Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.

Разве горю такому помогут рыданья живых?

 

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,

Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели

приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

 

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают

эту взятую с боем суровую правду солдат.

И твои костыли, и смертельная рана сквозная,

и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-

это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,

подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

 

...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,

Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

 

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,

все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-

пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,

чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

 

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,

матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.

Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -

все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

 

* * *

Мы не от старости умрем,-

от старых ран умрем.

Так разливай по кружкам ром,

трофейный рыжий ром!

 

В нем горечь, хмель и аромат

заморской стороны.

Его принес сюда солдат,

вернувшийся с войны.

 

Он видел столько городов!

Старинных городов!

Он рассказать о них готов.

И даже спеть готов.

 

Так почему же он молчит?..

Четвертый час молчит.

То пальцем по столу стучит,

то сапогом стучит.

 

А у него желанье есть.

Оно понятно вам?

Он хочет знать, что было здесь,

когда мы были там...

 

Надпись на камне

 

У могилы святой

встань на колени.

Здесь лежит человек

твоего поколенья.

 

Ни крестов, ни цветов,

не полощутся флаги.

Серебрится кусок

алюминьевой фляги,

и подсумок пустой,

и осколок гранаты -

неразлучны они

даже с мертвым солдатом.

 

Ты подумай о нем,

молодом и веселом.

В сорок первом

окончил он

среднюю школу.

 

У него на груди

под рубахой хранится

фотокарточка той,

что жила за Царицей.

 

...У могилы святой

встань на колени.

Здесь лежит человек

твоего поколенья.

 

Он живым завещал

город выстроить снова

здесь, где он защищал

наше дело и слово.

 

Пусть гранит сохранит

прямоту человека,

а стекло - чистоту

сына

трудного века.

 

Небеса

 

Такое небо!

Из окна

посмотришь черными глазами,

и выест их голубизна

и переполнит небесами.

 

Отвыкнуть можно от небес,

глядеть с проклятьем

и опаской,

чтоб вовремя укрыться в лес

и не погибнуть под фугаской.

 

И можно месяц,

можно два

под визг сирен на землю падать

и слушать,

как шумит трава

и стонет под свинцовым градом.

 

Я ко всему привыкнуть смог,

но только не лежать часами.

...И у расстрелянных дорог

опять любуюсь небесами.

 

Отдых

 

Из боя выходила рота.

Мы шли под крыши,

в тишину,

в сраженьях право заработав

на сутки позабыть войну.

 

Но у обломков самолета

остановился первый взвод.

И замерла в песках пехота

у красных

обожженных звезд.

 

...Осколки голубого сплава

валялись на сухом песке.

Здесь все:

и боевая слава,

и струйка крови на виске,

и кутерьма атак

и тыла,

ревущая,

как «ястребок».

 

Нам отдых сделался постылым

и неуютным городок.

 

Перед атакой

 

Когда на смерть идут — поют,

а перед этим

можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою —

час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг

и почернел от пыли минной.

Разрыв —

и умирает друг.

И значит — смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,

За мной одним

идет охота.

Будь проклят

сорок первый год —

ты, вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв —

и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже

не в силах ждать.

И нас ведет через траншеи

окоченевшая вражда,

штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий.

А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

 

* * *

Прожили двадцать лет.

Но за год войны

мы видели кровь

и видели смерть -

просто,

как видят сны.

Я все это в памяти сберегу:

и первую смерть на войне,

и первую ночь,

когда на снегу

мы спали спина к спине.

Я сына

верно дружить научу,-

и пусть

не придется ему воевать,

он будет с другом

плечо к плечу,

как мы,

по земле шагать.

Он будет знать:

последний сухарь

делится на двоих.

...Московская осень,

смоленский январь.

Нет многих уже в живых.

Ветром походов,

ветром весны

снова апрель налился.

Стали на время

большой войны

мужественней сердца,

руки крепче,

весомей слова.

И многое стало ясней.

...А ты

по-прежнему не права -

я все-таки стал нежней.

 

Сапер

 

Всю ночь по ледяному насту,

по черным полыньям реки

шли за сапером коренастым

обозы,

танки

и полки.

 

Их вел на запад

по просекам

простой, спокойный человек.

Прищурившись, смотрел на снег

и мины находил под снегом.

Он шел всю ночь.

Вставал из лога

рассвет в пороховом дыму.

Настанет мир.

На всех дорогах

поставят памятник ему.

 

* * *

Я был пехотой в поле чистом,

в грязи окопной и в огне.

Я стал армейским журналистом

в последний год на той войне.

 

Но если снова воевать...

Таков уже закон:

пускай меня пошлют опять

в стрелковый батальон.

 

Быть под началом у старшин

хотя бы треть пути,

потом могу я с тех вершин

в поэзию сойти.