Вильям Скотт

Кто будет сегодня смотреть старые фотоальбомы или перечитывать письма. Тем более что под словом «письма» сейчас подразумеваются диалоги в пару строк в мессенджере, да? А те – по-настоящему старые и по-настоящему письма – в потертых конвертах, обратный адрес – город, допустим, Мирный, Мурманск, Арзамас, дом, улица, в\ч №, далее нрзб. Бархатные наощупь – от времени и пыли – конверты, расползающиеся, не в фокусе, чернильные новости – никто вас не перечитывал с тех пор, как вы казались важными. Да и тогда всё больше додумывалось. И только теперь, спустя десятилетия, проступили симпатические чернила междустрочий.

 

«Как твои дела?

У меня всё хорошо, вчера ходили на «Золото Маккены».

Мне присвоили звание ефрейтор, ребята говорят, что это плохо, но я все же тебе сообщаю.

В нашей группе учатся целых два Германа, Машка влюбилась в одного из них и теперь прячется от него как дура.

Здесь сильные морозы, нам выдали тулупы, вот бы забрать их с собой, на гражданку.

Мы ходили на концерт Гребенщикова, теперь и умереть не страшно.

Ты писала про Гребенщикова, расскажи ещё.

Все девчонки шлют тебе привет, Хазинс танцует на «Весне» танец огня!

У меня когда-то был такой стих даже «и пепел моих сигарет – это просто пепел».

Придётся пересдавать теорию вероятности, Малишевская считает, что все девочки пришли учиться сюда, чтобы выйти замуж за физиков!

Это я в наряде, а там где на фоне всяких приборов – то боевое дежурство.

На фестивальные фильмы билетов не достать – очередь в кассы и стоять часа три.

Вернусь – буду поступать на журфак наверное, заочно.

…

Привет Таньке, скажи, что позвоню ей, а лучше приходите вместе.

Зря ты согласилась, он мне никогда не нравился, он не такой хороший, как все думают».

 

А ведь ещё есть дневники времён старших классов, куда нырять и вовсе страшно – такое там умирание от несовершенства мира и его насельников и от любви конечно. И надежды на светлое и яркое до рези в глазах, по-киношному, со всей покадровой пошлостью счастья, явившегося откуда ни возьмись. Надежды на то, что сможешь его притянуть, нашаманить мамиными зелеными румынскими туфлями, надетыми без спросу. И ты идешь по хрусткому от ледка апрельскому асфальту в ворованных туфлях и без шапки, приближая и весну, и счастье. С каждым шагом. Рискуя охватить потом и за туфли, и за шапку.

 

Главное, совершенно ведь забылось, где тот камень, у которого свернула не там. «Через пять лет и два месяца сверните направо, затем прямо триста метров. Вы у цели». Или все-таки пришла куда надо? Чтобы вспомнить, надо именно туда, в хрупкость ранней весны, со всеми оставшимися от нее записками, фотографиями, острыми запахами и музыкой. Музыкой. Но это никому не под силу, так что пусть останется так далеко, как только возможно, навеки.

 

А если и вспоминать, то краем, поверхностно, не вникая особенно – пара десятков начальных музыкальных фраз в хронологическом порядке, хочешь – задержись на Michelle, ma belle и Girl – там, где такой вдох сквозь зубы, в котором весь секс мира – или пробеги от начала к концу дайджестом, быстрой гаммой жизни. И спрячь это снова – надолго, на много лет.